Глава 3

Лесогорск, наши дни

Виталий Рубанов сидел в своем кабинете, уныло глядя на экран компьютера. Вот уже три года он работал журналистом в редакции ведущей газеты «Вести» маленького городка, затерянного в северных лесах, и мечтал о статье, которая прославила бы его на всю Россию. Впрочем, парень прекрасно понимал: в этом провинциальном городишке сенсаций просто не бывает. Три года он писал о прохудившихся канализационных трубах, об утечке газа, о бытовых ссорах между выпившими соседями, о зиме, пришедшей раньше, чем положено, и о неготовых к ней коммунальных службах. Такая писанина надоела ему до чертиков, набила оскомину, и Виталий подумывал о переезде если не в столицу, то в какой-нибудь другой мегаполис. Посоветовавшись с матерью, он решил написать дяде в Санкт-Петербург и неделю назад отправил письмо, пока еще не получив ответа. Впрочем, его можно было и не дождаться: вряд ли дядя захотел бы поселить его в своей двухкомнатной квартире, где кроме него и пожилой жены обитали еще дочь с мужем и семилетняя внучка. Запустив пятерню в густые темные волосы, зачесанные назад и оголявшие высокий гладкий лоб, Виталий стал забивать в поисковик «Снять квартиру в Санкт-Петербурге дешево», и за этим занятием его застала коллега Аллочка – рыженькая, маленькая, полная, с короткими ручками и ножками, давно симпатизировавшая ему, но так и не добившаяся взаимности.

– Чем занят? – деловито осведомилась она, не поздоровавшись. – Судя по выражению твоего лица, чем-то безумно скучным.

– Сказать тебе честно? – Виталий посмотрел в ее глаза цвета неба. – Думаю, как побыстрее свалить отсюда. Все достало: и работа, и этот городишко, и…

– И твои коллеги, – усмехнулась девушка, тряхнув рыжими волнистыми волосами. – Что ж, я тебя понимаю. Куда думаешь податься?

– Хотел в Питер, – отозвался Виталий неохотно. – Вот уже неделю жду ответа от родного дяди.

Алла улыбнулась и уселась на стол, болтая толстыми ножками.

– Думаешь, ответит? Вряд ли, мой дорогой. Кому охота принимать у себя бедного родственника?

– Почему это бедного? – удивился парень.

– Да потому что ты планируешь явиться к нему на неопределенное время, не имея работы, – констатировала она. – Когда встанешь на ноги – никто не знает. Согласись, в Питере нашей братии воз и маленькая тележка. И все мечтают писать о бомонде, чтобы прорваться в светское общество. Теперь подумай, кому это удалось и есть ли у тебя шансы.

– Да не хочу я писать о бомонде, – отмахнулся Виталий, ударив по столу. – Но здесь, в Лесогорске, вообще писать не о чем. Достала проклятая бытовуха.

– В Северной столице будешь заниматься тем же, – безапелляционно заявила коллега и спрыгнула со стола, потянув за собой несколько листков бумаги. – Впрочем, бог с тобой. Я побежала. Меня, в отличие от тебя, все устраивает. Работа непыльная, неутомительная. Два репортажа в неделю – не бей лежачего. Есть время и для личной жизни. – Девушка покраснела.

– С чем тебя и поздравляю, – буркнул он и вздрогнул, услышав стук. – Кто там еще?

Дверь медленно отворилась, и в кабинет вошел главный редактор, Борис Юрьевич Симаков – высокий седоватый мужчина лет пятидесяти. Молодые журналисты, не сговариваясь, застыли по стойке «смирно».

– Вольно, – скомандовал редактор, усмехнувшись в седые густые, как у командарма Буденного, усы. – Виталя, хорошо, что я тебя застал. Телефон почему не берешь? Лилю я отправил по делам, хотел сам тебя вызвать, а ты недоступен.

Лилей звали его секретаршу. Она была хорошенькая, белокурая, чем-то напоминала куклу Барби, впрочем, была довольно неглупая. По редакции ходили слухи об их романтических отношениях и о том, что Симаков никогда не разведется со своей благоверной – толстой, круглолицей Анной Николаевной, державшей его в ежовых рукавицах, которую в редакции за глаза называли Солохой. Эта дама владела двумя маникюрными салонами, что было довольно неплохо для маленького городка. Болтали, что она спонсировала детище мужа, когда местные власти отказывали в финансировании, и это связывало супругов больше, чем любовь и страсть.

– У меня к тебе дело. – Борис Юрьевич степенно присел на стул. – На Ленинградской опять нет воды. Надо разобраться, когда закончится соседняя стройка. Помнишь, они давали обещание не отключать воду, – он довольно потер жилистые руки. – Поговори со строителями и дай хозяину как следует. Не мне тебя учить – ты это прекрасно делаешь.

Виталий улыбнулся и, порывшись в ворохе бумаг на столе, выудил одну и торжественно протянул ее шефу:

– Это заявление об уходе, Борис Юрьевич. Я у вас больше не работаю.

Симаков даже не шевельнулся, чтобы взять заявление. На его смуглом остроносом лице застыло удивление.

– Что ты сказал?

– Только то, что я больше не хочу здесь работать, – повторил Виталий. – Я устал от канализационных стоков, сбежавших деревенских девушек и бытовых ссор. В этом городишке для меня никогда не найдется ничего интересного. Жизнь здесь давно застыла. Кому-то это нравится, но я не из их числа.

Борис Юрьевич нервно потер переносицу.

– Значит, ты уходишь, потому что тебе скучно?

Виталий кивнул:

– Вы меня правильно поняли.

Он по-прежнему держал в руках заявление, но шеф делал вид, что не замечает протянутого листка.

– А если бы я нашел для тебя интересное дело, ты бы остался?

Журналист расхохотался, показав ровные белые зубы. Аллочка, забившаяся в уголок и сидевшая как мышка, тоже усмехнулась.

– Помилуйте, Борис Юрьевич, какое дело? Неужели в наш город приедет звезда эстрады? Кстати, а почему они сюда не приезжают?

– Этого я не знаю, – буркнул Симаков. – И, честно говоря, о звездах эстрады нам известно больше, чем хотелось бы. Я собирался предложить тебе работу другого рода. Если интересно, пойдем ко мне в кабинет.

– Говорите здесь, я уже ухожу. – Аллочка выпорхнула так же неслышно, как и появилась. Борис Юрьевич наклонился вперед:

– Не буду ходить вокруг да около, Виталий. Скажи, ты бы взялся за статью о человеке, расстрелявшем саму Татьяну Маркову, знаменитую Таньку-пулеметчицу? Слышал о ней?

– А кто не слышал? – удивился Рубанов. – Она – одна из трех женщин, казненных в СССР. В то время женщин не расстреливали, и это само по себе стало громким делом.

– Верно, – слегка кивнул Борис Юрьевич, и седая прядь упала на смуглый лоб. – Недавно я узнал, что человек, пустивший ей пулю в затылок, жив и, что интересно, находится недалеко от нас. По трассе в Архангельск есть небольшая деревушка. Василий Петрович Пахомов, так его зовут, получив в наследство от родителей домик в тех краях, перебрался туда на постоянное место жительства еще в девяностых.

– Старички любят жить в деревенской глуши, – заметил Виталий, по привычке запустив пятерню в густые черные волосы. Симаков покачал головой, прищурив зеленые глаза:

– Ты неправ. Во-первых, он не старик. В семьдесят восьмом ему было всего двадцать два. Чемпион области по стрельбе, поэтому из армии его направили в тюрьму, где ему поручили ответственную работу. Правда, он недолго на ней оставался. Разыгралась астма, получил инвалидность, потрудился на заводе охранником, а потом махнул с женой в наши края, в деревню Березки. Сын с семьей в Питере, иногда приезжает проведать. Кажется, он неплохо упакован, и старику, как ты его назвал, не приходится бедствовать. Что еще? – Он щелкнул длинными пальцами с коротко стриженными ногтями. – Совсем забыл. Жена у него вот уже третий год лежачая. После второго инсульта не двигается и не разговаривает. Он нянчится с ней, как с ребенком, никуда не выходит и, по моим сведениям, будет рад гостям. В общем, как ты понимаешь, мы должны взять у него интервью, и я поручаю это тебе, – торжественно закончил редактор. – Скажешь, неинтересное дело?

Виталий моргнул и улыбнулся:

– Вообще-то интересное. Вы уверены, что он захочет вспоминать «преданья старины глубокой»?

– Захочет, – заверил его Симаков. – Впрочем, что тебе мешает поехать и проверить? Наш городишко тебе осточертел – это видно по всему. Ну, давай, иди домой да собирайся в дорогу.

Молодой журналист сверкнул черными глазами:

– Если мне удастся его раскрутить, интервью получится интересное.

– И продажи газеты вырастут, – поддакнул начальник и вздохнул. – Ой, Виталя, Виталя, если бы ты знал, какая это головная боль! Если бы не моя Анечка, «Вести» приказали бы долго жить. Мэр давно не хочет выделять деньги на убыточный, как он выразился, проект. Конечно, он не помнит то время, когда эту газету выписывали все жители нашего городка. И, конечно, он не понимает, что сейчас для многих подписка – дорогое удовольствие. Спасибо хоть покупают – это позволяет держаться на плаву. – Он подошел к Виталию и сжал его широкое плечо. – Эх, мальчик, какую я рекламу забацаю! Снова у Аньки клянчить придется – ну да ничего. Весь тираж за день раскупят – увидишь.

– Так я пойду? – поинтересовался Виталий, поднимаясь. – Сами сказали – собираться надо.

– Иди, иди. – Симаков его уже не замечал. Если главный редактор начинал о чем-то мечтать, он забывал обо всем на свете. Рубанов понимал – сейчас Борис Юрьевич мысленно купается в лучах славы, и от этого его может оторвать только звонок жены.

Глава 4

Смоленская область, деревня Малая Волховка

Очень скоро Евдокия убедилась, что все ее предчувствия и опасения не напрасны. С рождением нежеланной дочери Марк отдалился от семьи, постелил себе в сенях, рано уходил и поздно возвращался, почти не общаясь с женой, безуспешно пытавшейся лаской и терпением пробудить в нем отцовские чувства. Однако их не было. А через полгода муж просто не вернулся с колхозной работы. Больше Евдокия никогда его не видела. Какое-то шестое чувство подсказывало, что ее муж никогда не возвратится в родной дом, и она, постаравшись отогнать от себя все страхи (а им было откуда взяться, шутка ли – шестеро детей оставались на ней, младшая – совсем кроха), принялась за самую тяжелую работу в колхозе. Трое старших сыновей помогали ей, как могли. Наверное, во многом благодаря им она выходила болезненную девочку, которая встала на ножки только в два года и долгое время ходила, качаясь, как былинка от ветра. Мать старалась припрятать для нее все самое вкусное, спала с ней холодными зимними ночами, согревая своим тощим телом, и Танечка, как называла ее Евдокия, слабенькая, маленькая, но очень упорная, делала успехи. Но в семь лет мать не пустила ее в школу.

– Зимой итить трудно по сугробам, – пояснила она Марии. – Хворать будет. Боюсь я за нее.

Татьяна отправилась учиться только в восемь. Молодая белокурая учительница Анна Ивановна с удивлением посмотрела на худую малышку.

– Годков-то ей сколько? – поинтересовалась она у матери. – Не рановато в школу?

– Девятый пошел… – отозвалась та.

– Девятый? – Анна Ивановна удивленно вскинула тонкие брови. – А кажется, не больше пяти. Я думала, мамаша, вы ее раньше срока привели.

Евдокия покачала головой:

– Нет. И так год пропустили.

– Ну хорошо. – Учительница взяла маленькую ладошку, сразу растворившуюся в ее широкой руке. – Пойдем. Как тебя зовут?

Таня молчала. Ее большие серые глаза смотрели в пол.

– Татьяна она, – подсказала мать.

– Танечка. – Анна Ивановна будто знала, как зовут девочку в родном доме. – Пойдем со мной, Танечка.

Ребенок доверчиво зашагал рядом, стараясь не отстать от учительницы. Она привела девочку в небольшую классную комнату с десятью партами и усадила за первую. Вскоре стали собираться другие первоклассники. Все они были знакомы девочке, и наблюдательный глаз Тани отмечал каждого: вот это Петька, сын хромого дяди Егора, это Даша, дочь рыжеволосой веснушчатой тетки Павлины… А это Сашка, их неугомонный сосед, маленький ростом, чуть выше ее, но страшный драчун и непоседа. Анна Ивановна почему-то попросила его сесть рядом с Таней. Он не возражал. Когда прозвенел звонок, отрывисто, будто утренние крики петуха, Анна Ивановна проверила, как лежат на партах тетради и ручки, и, улыбнувшись, сказала:

– Ну что, дорогие мои, давайте познакомимся? Сейчас каждый по очереди встанет и назовет свои имя и фамилию. Начнем с меня. Я буду учить вас три года, и зовут меня Анна Ивановна Злотарева.

– Анна Ивановна Злотарева, – хором повторили дети, хотя молодая женщина об этом их не просила.

Молодая женщина рассмеялась так радостно, что на лицах учеников появились улыбки.

– Теперь вы.

Дети вставали и гордо, словно им поручили очень важное дело, выкрикивали имя и фамилию порой очень громко, а учительница продолжала улыбаться и хвалить:

– Ну какие молодцы!

Сосед Татьяны, Сашка, даже покраснел, старательно выговаривая фамилию, а к полному имени добавил отчество:

– Александр Ефимович.

– Молодец, Александр Ефимович. – Учительница пригладила его белесые вихры и посмотрела на Таню. Малышка продолжала сидеть, глядя на нее огромными голубыми глазами.

– Танечка, мы тебя ждем.

Первоклассница не шелохнулась. Анна Ивановна, видя, как побледнело худенькое личико, а в серых глазах застыли слезы, поняла, что ей трудно выговаривать такие слова, и подбодрила:

– Давай, Танечка.

Девочка медленно поднялась, обвела одноклассников серьезным взглядом, но ничего не сказала. Тонкие губы чуть подергивались. Учительница положила руку на ее плечико:

– Ну же, Танечка, давай.

Но девочка продолжала молчать, и тогда на помощь ей пришел вихрастый сосед:

– Пусть молчит, мы и так знаем, – фыркнул он. – Это Танька Маркова, дочь дяди Марка и тетки Евдокии. А еще у них есть поросенок.

– Значит, Татьяна Маркова, – улыбаясь, повторила Анна Ивановна. – Что ж, будем знакомы.

Таня кивнула и тихо села на место. Она не поправила шустрого Сашку, сегодня ее ни в какую не слушался язык, и девочка за весь день в школе не вымолвила ни слова. Анна Ивановна, не зная, что настоящая фамилия Татьяны – Панфилова, так и записала в классном журнале: Татьяна Марковна Маркова – и потом так же подписала первую тетрадь Тани. Странно, но девочка не возражала. Может быть, где-то в глубине души у нее засела обида на отца, которого она никогда не видела и, разумеется, не помнила. Когда закончился первый день в школе, за Таней зашел ее старший брат Игнат.

– Как сестра? – деловито осведомился он у учительницы, по-взрослому протянув ей красную, в цыпках, руку. Анна Ивановна, смеясь, пожала ее:

– Будем думать, что у нее все получится.

– Лады, – произнес мальчик и стиснул ладошку Тани. – Домой пошли, мать волнуется.

Девочка, как утка, засеменила следом.

«Не потянет, – подумала с горечью учительница, глядя им вслед. – Маленькая, хрупкая, болезненная… Не потянет… Хорошо, если четыре года проучится».

Однако ее прогнозам не суждено было сбыться. Хрупкая на вид девочка оказалась упорной и амбициозной. Точные науки давались ей нелегко, однако она, поставив цель хорошо учиться, грызла гранит науки по вечерам. А такие предметы, как литература и история, казалось, запоминаются сами собой. Стоило лишь послушать объяснения учителя и пробежать глазами учебник – и Татьяна блистала на следующем уроке. Когда же она окончила восьмой класс, ей рекомендовали продолжить учебу дальше.

– В Москву поеду, – заявила она изумленной матери. – На врача учиться или фершала. Они такие все чистенькие, в белых халатах. В воде и земле не возятся.

Евдокия, высушенная временем и трудом, казавшаяся гораздо старше своих лет, развела руками:

– Деточка, почему в Москву-то? Чай, в соседнем городке тоже десятилетка имеется. Окончишь ее – и в училище. Потом в Смоленск, ежели захочешь.

– В Смоленск не захочу. В институт хочу столичный, – заявила дочка. – У меня есть шанс, все учителя говорили.

Мать схватилась за голову:

– Ой, лишенько мне! Чтобы в Москве жить, деньги нужны.

– А я у тетки Акулины поселюсь, – заявила Таня и подмигнула. – Чай, она сестра твоя родная.

– Не станет Акулина кормить лишний рот. – Евдокия поправила на голове сбившийся белый, с красными цветами платок. – Когда отец твой убег, уж я ее и просила помочь… Думаешь, помогла? Как не так! Копейку пожалела!

– А мне ее благодеяния не нужны, – заявила девушка, приглаживая волосы. – Еще сама ей копеечку подброшу. Буду учиться и подрабатывать.

Мать закрыла лицо, протяжно застонала:

– Ой-ой-ой! Пропадешь там!