Глава 8. Кирилл

Замешенная на желании злость не отпускает, даже когда появляется рослая фигура Киренского Александра Владимировича, заведующего местной гинекологией.

– Что на этот раз? – интересуется он, и мне остаётся только скривиться, представив, что подумала на это Романовская.

У нас и без того всё сложно.

– Эгоизм и тиранические замашки, – выступает она из-за моей спины. – Вы сможете вылечить?

– Увы, милая барышня, это не лечится. Особенно когда случай запущен дальше некуда, – весело фыркает Саша и протягивает ей руку. – Киренский Александр Владимирович, работник этого дурдома. Можно просто Саша.

– Романовская Олеся Сергеевна, – улыбается эта язва так, как ни разу не улыбалась мне, – можно просто Олеся Сергеевна.

– А я смотрю у вас дуэт, – продолжает веселиться он.

– Саш, УЗИ и осмотр сделаешь? – И нет, раздражение усиливается не от их любезностей. И даже не от дружелюбной Романовской.

Просто. Бесит.

– Такой красивой барышне всё что угодно. Хотите, женюсь? – Под моим всё более охреневающим взглядом предлагает он.

– Ты женат.

Пожалуй, можно было обойтись и обычной частной клиникой, а не тащить её по знакомым.

Сомнения? Никаких.

Романовская беременна и беременна от меня, на это я могу поставить годовой оборот «КлутсФина». Спектакль рассчитан исключительно на то, чтобы припереть её к стенке. Во всех смыслах.

– Хотите, женю его? – кивает этот… врач в мою сторону.

– Очень! – не теряется она. – Есть у вас здесь перспективные и незамужние? Очень надо.

– Хм, – подвисает Саша, осмысливая ответ и бросая на меня короткий взгляд. – Если прямо надо – найдём.

– Мы сюда болтать пришли? – Шутки заканчиваются, и, остановившись, он тяжело вздыхает, смотрит на меня с откровенным укором.

– Раздевайтесь. – Перед нами открывается дверь, видимо, ординаторской. – Вещи в шкаф, на ноги бахилы, я подожду в коридоре.

Стол, стулья, шкафы. Чайник, раковина, зеркало. Стандартная обстановка, как в любой из городских больниц.

– Неплохо, – оглядывается Романовская и поворачивается. – Спасибо за экскурсию, мне пора.

Отпустить сейчас? Вот так просто?

– Не уходи. – Тихо и серьёзно, в то время как рука удерживает её за запястье. – Пожалуйста.

– Самсонов, силой заставишь меня остаться?

– Нет, но… ты нужна мне. – Взгляд – глаза в глаза. Пронзительный. Испытующий. – Ты. Мне. Нужна.

– Рехнулся?

– Да. – Просто и легко. Так же, как положить ладонь ей на талию. – Из-за тебя, из-за нашего ребёнка. Сразу после той ночи, которую всё ещё не могу забыть.

– Ты переигрываешь, Самсонов, и это уже даже не смешно, – недовольно качает головой Романовская и пытается высвободиться.

– Не смешно, – вздыхаю и приподнимаю её голову за подбородок. – Ни это, ни то, что мне приходится тебя уговаривать, но я готов. И… ты ничего не теряла?

– Нет. – Снова раздражается она. – Если ты думаешь, что этот спектакль…

Брелок-рука, которую я достаю из кармана куртки, заставляет её прерваться на полуслове. И даже вырываться Романовская прекращает.

– Узнаёшь? – Качнув на пальце Хамсу, я ловлю её в кулак. – Или?..

– Отдай! – Чужая ладонь накрывает мою руку. – Ты ещё и клептоманом заделался?

– Всего лишь нашёл. На полу. А что, важная для тебя вещь? – Брелок возвращается в карман.

– Я придушу тебя, Самсонов! – рычит Романовская.

– Обязательно только сначала… Олесь, дай мне шанс. – Прошу, обхватив её лицо ладонями. – Последний шанс доказать, что мне не наплевать. Ни на тебя, ни на него. – Одна рука спускается ниже и осторожно накрывает её живот.

– Это какой-то бред! – фыркает Романовская, уходя от обоих прикосновений.

– Может быть, но почему не попробовать? Рискнуть и, возможно, выиграть.

– Тебя? – хмыкает Романовская.

– Нас.

И что-то в этом «нас» цепляет даже меня.

– Для начала давай просто доверимся профессионалу? – Сомнение в её глазах уже можно считать победой. – Саша хоть и… юморист, но своё дело знает. Разреши мне увидеть своего ребёнка. Ведь моего?

– Твоего, – с кривой ухмылкой признаётся Романовская. И долго молчит. – Хочешь убедить меня, что ты его хочешь? Попробуй. Только не ищи потом оправданий.

– Не буду, – звучит как обещание. Тем более веское, учитывая, как быстро она согласилась.

– И отдай брелок!

– Нет.

– В смысле нет? – Романовская в одно мгновение оказывается рядом. – Самсонов, что за игры?

– Никаких игр, но брелок я отдам тебе только после ужина. – И снова бешенство в синих глазах. – Должен же я как-то убедить тебя в своих намерениях.

– Хор-рошо.

«С-скотина», – так и читается во всём её виде.

– Теперь можно и раздеться. Подозреваю, Саша нас уже заждался.

Вот только, в отличие от меня, одним движением расстегнувшего молнию, Романовская не торопится.

Хуже того, она мстит.

Потому что пальцы с бесцветным аккуратным маникюром как будто с удовольствием тянутся к узлу пояса, медленно освобождая один конец. При этом снова ехидные, глаза прямо и открыто смотрят на меня. А узел продолжает развязываться, и очень оригинально продолжает. Медленно. Чувственно. На грани.

Обхватив пояс ладонью и проходя скользящим движением до самого кончика…

Самсонов, очнись. Она даже пальто ещё не сняла.

Под которым ничего специфического – плотно сидящие джинсы, топ, вязаная кофта, застёгнутая на три нижние пуговицы. Самое то, чтобы бегать по стройкам.

И этот вопрос нам бы тоже обсудить, но его можно перенести и в более располагающую обстановку. Которая в моём мозгу уже ассоциируется с чем-то волнующим, но звонок прерывает оригинальный стриптиз и мои фантазии.

А дисплей высвечивает имя, в сравнении с которым вся реальность – ничто.

– Да?

Больница? Романовская? Всё мгновенно становится нелепым и ненужным.

– Кир, Сашка в тюрьме. – И если поначалу важен лишь её голос, спустя мгновение до меня доходит смысл слов. – У меня Алинка температурит, Вадим в командровке, и мне просто некому больше позвонить! Прости, если отвлекаю…

– Подожди, Кир. – Сумбур в голове начинает приобретать хоть какие-то формы. – Ещё раз, что случилось?

– Только что звонили со Степана Разина, знаешь, где ещё…

– Дальше.

Дверь. Коридор. Удивлённый взгляд Киренского.

– А что дальше? – прерывисто вздыхает она в трубку. – Сказали, что Сашку поймали где-то в центре города за «совершением административного нарушения». Просили приехать и разобраться, а я, как назло, сегодня одна. Ещё и эта простуда… – Пока Кира молчит, я успеваю выйти из больницы и сесть в машину. – Кир, я знаю, что ты занят и, если ты не можешь…

– Прекращай. – Хреновее развода с ней может быть только вот это «если ты занят». – И успокойся, я заберу его.

– Ты уверен?

– Если ты забыла, я всё ещё его отец. – Даже если откровенно хреновый. – Я буду там через десять минут, разберусь и наберу тебя.

– Спасибо! – с облегчённым выдохом. – Я позвоню Вадиму, может, дозвонюсь.

Отключиться гораздо безопаснее, чем объяснять в каком гробу я его видел. Обидится. И снова исчезнет на несколько месяцев, если не на полгода. Плавали, знаем. И Кира знает, поэтому по максимуму избегает любых подробностей своей новой счастливой жизни.

С тем, кто отобрал у меня жену за какой-то грёбаный месяц!

Взвизгнув шинами, машина разворачивается почти на месте и, ведомая моим желанием, вылетает с территории больницы.

Один красный.

Другой.

Кто-то где-то сигналит, но мне не до этого.

«Прости, если отвлекаю…»

Горько усмехнувшись, подрезаю на повороте очередной автобус и заносом ухожу влево. И кто кого должен прощать?

Осознанная вина, привкусом горечи на языке, не идёт ни в какое сравнение с чувством спущенной в унитаз жизни. И кто виноват?

Посмотри в зеркало – узнаешь.

Смотрел, толку-то.

Кира ушла не тогда, когда увидела мою измену. Не тогда, когда собирала вещи, и даже не в зале суда, когда нас развели. Она ушла, когда на её защиту встал рослый детина без признаков интеллекта на лице. Типичный солдафон, который оказался лучшим мужем, лучшим отцом и лучшим хрен знает кем ещё.

Самое громкое падение в моей жизни. И самое убийственное.

Взревев мотором, машина пролетает под жёлтый и сворачивает на ту самую улицу Степана Разина. Областная ГИБДД, и отделение полиции тут же, бок к боку. Удивительно, как зажравшиеся высшие чины терпят такое соседство, но что есть, то есть.

Хватает пары звонков, чтобы меня признали своим и пропустили на служебную стоянку. Сделай эти скупердяи нормальную парковку, обошлось бы без крайностей, но её нет. А парковаться перед крыльцом областного ГАИ может, и бесстрашно, но откровенно глупо.

– Вы куда?

Здесь мне бывать ещё не приходилось. И тем приятнее вместо обшарпанных стен видеть на стенах пластиковые панели под дерево. Вот только останавливают меня даже до рамки.

– Сына задержали, мне звонили. – Долгий взгляд не впечатляет уже потому, что исходит от тощего лейтенанта, только-только избавившегося от подростковых прыщей.

– Проходите.

Сказать проще, чем сделать и ещё несколько минут уходит на то, чтобы добраться до местного администратора.

– Самсонов Александр Кириллович, – отчеканиваю, вскинувшемуся было очередному лейтенанту. – Где?

– Седьмой кабинет, – мгновенно теряет он ко мне интерес.

И вот что должен ощущать отец, забирающий сына почти из тюрьмы?

Разочарование? Страх? Вину? Думать, что не справился? Решать, что делать?

Нет.

Ни один нерв не дёргается, когда я открываю дверь седьмого кабинета. Где, прислонившись к стене и развалившись, сидит мой сын. Когда-то – голубоглазый, светловолосый ангел, радующийся тиру и новой папиной машине.

Когда-то.

– Вы кто? – ровно интересуется уже капитан, отрывая глаза от протокола.

– Самсонов Кирилл Александрович.

– Отец? – кивает он одновременно с, раздавшимся от стены, презрительным хмыком.

– Отец. – От того ангела остались разве что глаза, всё остальное заметно прогрессировало и, как по мне, не в лучшую сторону.

– Ну что же, Кирилл Александрович, слушайте…

Глава 9. Кирилл

– Пап, – слышится из-за спины мрачное, без тени раскаяния в голосе.

– Сядь и помолчи. – Приказ из разряда тех, что я привык отдавать.

– Ты можешь хоть раз меня нормально послушать? Хоть один раз… – хлопнув дверью, Сашка поворачивается ко мне и упирается носом в предупреждающе поднятую ладонь.

– Да? – Как же хочется избавить её от этих встревоженных интонаций. Обнять, успокоить, убедить, что со всем справлюсь. – Кир?

– Всё нормально, не переживай, – отвечаю с улыбкой в голосе, – идиотская случайность. Ты же знаешь, как работают наши доблестные мундиры.

– Случайность? – недоверчиво переспрашивает Кира под насупленный взгляд Сашки.

Мы разговариваем по громкой связи, и он всё слышит.

– Да какие-то подростки устроили на набережной то ли разборки, то ли ещё чего, а Сашка просто попал под руку. Сгребли, не спрашивая, кто прав, а кто виноват, и привезли в обезьянник всем скопом.

– В смысле попал под руку? – под истошное «Ма-ам!» с того конца трубки, пытается понять Кира. – Каким образом?

– А это ты потом у нашего сына спросишь. – Никакой драмы с моей стороны и болеющая дочь с другой не дают ей уловить ложь. – Заодно научишь, что при виде чужой драки надо уносить ноги, а не подрабатывать миротворцем.

– Вот сейчас кто бы говорил! – окончательно успокаивается Кира. – Сам и объясни, миротворец.

– Скажу. – Мимолётный взгляд на часы. – Кир, мне нужно заехать в одно место, а потом я привезу Сашку к тебе. Устраивает?

– Хорошо, до встречи.

– Увидимся.

Вдох, выдох и полное непонимание, что делать дальше.

– Обошёлся бы и без твоей помощи! – зло фыркает подросток, который, по идее, мой сын. – Надо больно, чтобы ты меня выгораживал.

– Мне перезвонить и рассказать, как всё было на самом деле?

– Возьми и расскажи! – вскидывается Сашка. – Думаешь, напугал? – Презрительный фырк. – Как будто я не знаю, что тебе плевать и на меня, и на маму! Деньги и подстилки – вот весь круг твоих интересов.

– Даже так.

Мотор послушно заводится, а у меня в голове битва терпения с желанием дать ему подзатыльник.

– А как? Расскажи, ты же самый умный! – Рюкзак летит на заднее сидение. – Или я такой дурак, что не могу сложить два и два? Давно уже понятно, что ты бросил маму ради…

– То есть ты поэтому решил разрисовать памятник Ленину матерными словами? А сопротивлялся при задержании тоже из-за моих отношений с твоей матерью?

– Я не сопротивлялся, – буркнув, он отворачивается к окну.

– Поясни.

– Не буду я ничего тебе пояснять! Протокол подписан? Подписан. Всё, финиш.

– Саша! – рык вырывается помимо воли, но мне можно. День сегодня вышел тот ещё.

– Алекс, – с кривой улыбкой поправляет Сашка. – Но откуда тебе знать…

Раздавшийся в машине звонок прерывает выяснение отношений.

– Саш, давай результат ты мне отправишь на почту? – Опережаю я все возможные фразочки Киренского. – Я не один и на громкой связи.

Разочарованно покачав головой, Сашка, который Алекс, отворачивается.

– Было бы что отправлять, – хмыкает тот.

– В смысле? – Красный. Можно отключиться от дороги, переведя всё внимание на дисплей. – Я… – Короткий взгляд на спину сына и мат. Цветастый и где-то глубоко в душе. – Что ты имеешь в виду?

– Твоя Олеся Сергеевна ушла.

Зар-раза.

– Куда ушла? – ровно интересуюсь я и трогаюсь с места, резко перестраиваясь в правый ряд. Обещанные Кире дела внезапно закончились.

– Ну, не в одном с тобой направлении это точно. И на твоём месте я бы пошевеливался, потому что настроение у неё убийственное.

– Тебе-то откуда знать.

Не убедил. Не дожал.

Не хватило ни времени, ни обстановки. Да и, откровенно говоря, о Романовской мозг вспомнил уже на подъездах к Степана Разина.

– В отличие от тебя, в женщинах я разбираюсь, и не только с физиологической точки зрения. – Самодовольно изрекает Киренский и отключается.

Но в таком настроении Сашке хватит и этих нескольких фраз.

Удивительно, как хорошо мы ладили ещё пару лет назад, и тем хреновее понимать, к чему пришли сейчас.

Когда перед прошлым Новым годом Сашка впервые отказался со мной встречаться, я списал выходку на переходный возраст. Когда две недели спустя он перестал брать трубку, Кира убеждала подождать. Притормозить разборки, потерпеть.

Моего терпения хватило на полгода, а после… Впервые за пятнадцать лет мне захотелось взять в руки ремень, вот только вместо этого я ушёл. Проглотив все Сашкины обвинения. Понимая, что он перерастёт и это. Когда-нибудь.

Пока не перерос.

– Значит так, – привлекаю я внимание сына, – дома расскажешь версию, которую я озвучил Кире по телефону, со всем остальным я разберусь.

– Разберёшься, как же!

Резкая остановка бросает его вперёд, насколько позволяет ремень. Кто-то сзади тормозит и истерично сигналит, но и плевать. Оставив одну руку на руле, я поворачиваюсь к Сашке.

– Ни ты, ни кто-либо другой не несёт ответственности за мои решения. Плохие, хорошие – неважно. Всё, что я получаю – следствие только моих поступков, а вот твои приходится разгребать другим. – Практически невозможно вынести такой мой взгляд, и Сашка опускает глаза. – Претензии? Вопросы?

Опускает не виновато – зло. Мгновенно ожесточившись на то, что я прав.

Потому что каким бы ни был я, какой бы ни была Кира, но Сашка так и остаётся тем, кто всё ещё связывает нас обоих. И будет связывать всегда. За одно только это он получал всё, что хотел.

Всё.

И поэтому решил, что может меня судить?

Дерьмовый день.

Вернувшись к дороге, я отключаюсь от машины. Зажимаю телефон между ухом и плечом, набираю Романовскую, но она не отвечает.

Один звонок, второй, третий. На четвёртом вызов сбрасывается, а пятый приятным женским голосом сообщает, что «Абонент временно недоступен».

Так, значит?

К нужному дому мы подъезжаем минут через пятнадцать. Молча. Не смотря друг на друга.

– Насчёт ареста тебе всё ясно? – уточняю ещё раз перед тем, как набрать номер квартиры.

– Ясно, – вызывающе вскидывается Сашка. – Я больше тебя беспокоюсь о мамином спокойствии.

– Оно и видно.

Двор. Ещё один домофон. Подъезд.

Сурового вида мужик в качестве консьержа. В военной форме. Он кивает Сашке, а меня окидывает нечитаемым взглядом.

Да, моя персона никому из них не нравится.

– Ну, наконец-то! – Кира не меняется. – Как ты умудрился? – Короткий подзатыльник заставляет Сашку вжать голову в плечи. При том что он уже выше её.

Но это половина беды. Гораздо хуже, что проходят года, а ничего не меняется – у меня всё также заканчивается дыхание при одном только взгляде на неё. И страшно даже представить, что было бы без того номера в «Надежде»¹¹. Счастье и пятилетняя девочка с моими глазами и моим именем в свидетельстве о рождении.

И Кира, с глазами, полными боли.

Каким бы скотом я ни был, но даже мне хватает совести признать, что так ей лучше. С ним лучше.

Признать, но не смириться.