Рыжего звали Шведом – фамилия такая. Бывает. Жил он в дорогущем, похожем то ли на крепость, то ли на фабрику новом доме у Невы, отделанном благородными, коричневыми европейскими кирпичами, с какой-то исторической водокачкой во дворе. Его квартира в три комнаты оказалась просторной, налитой светом, как эликсиром счастья, и почти пустой. Сиял белый паркет, везде пахло нежным Янкиным лимончиком. Мурке казалось, что ее пригласили в будущее, в нарядную позитивистскую фантастику, настолько далеко было отсюда до захламленной, пропахшей кошками и капустой бабкиной норы с комнатушками-пеналами. А тут! Простор и внутри, и снаружи! В комнате, которую Швед назвал студией, она замерла у окна: синяя Нева под беспредельным западным небом, набережная изгибом, с зелеными ковриками газонов, с цветной дробью катящихся велосипедистов и роллеров, со сплошным потоком машин; за широкой Невой всякие красивые домики, трубы, купола; а вон – шлем Исаакия, а это – штык Петропавловки… И золотое небо заката над невидимым за горизонтом морем.

– На. – Яна подала тяжелую белую кружку. – Рафчик. Красиво, ага?

– Красиво, – согласилась она, принимая пахучий кофе в обе ладони. – И там нереально нарядно, – она кивнула на синюю Неву, – и тут чистота… И творчество.

Комната была полна всяких фотоштук вроде рефлекторов, у стены – несколько задников разного цвета, а в углу – строй компов с громадными экранами, громадный принтер, стеллаж с фотокейсами, с фотоаппаратами, с объективами в прозрачных коробках, с ворохами фоток в папках и без. Она снова повернулась к закату над Невой и нечаянно сказала:

– Вот бы тут пожить.

– Да живи, – тут же хмыкнул расставляющий серебристые зонтики Швед. – За молоком будешь ходить?

Мурка посмотрела на Яну: та улыбнулась безмятежно. Она не видела в худышке Мурке не то что соперницу, но даже просто самочку примата. А может, ей в этом замке над Невой просто нужна прислуга? Мурка глянула на Шведа:

– Ты шутишь?

– Нет. Ты нам нужна. Очень. Для важных съемок. Лучше, если постоянно будешь под рукой, чем за тобой куда-то ездить. – Швед выпрямился, весь как бог золотой в сиянии заката из окна, и взглянул мягко и серьезно – у Мурки опять вздрогнуло в животе. – Времени не хватает ни на что. У Янки вон диплом, у меня – работа, концепт-арты и проекты по интерактивным средам. Да я, бывает, когда геймленды разрабатываю, по десять часов из-за компов не встаю, пиццу заказать некогда. А тебе что: школа скоро кончится, а ЕГЭ твое… Ну, что ЕГЭ, тебе тут всяко лучше заниматься, чем у бабки.

Мурка покраснела. Когда еще из кафе напротив Академии она звонила бабке предупредить, что не придет, из телефона вырвался бешеный поток помоев: разве что слово «курва» в нем было цензурным. Даже сидящий с противоположной стороны стола Швед все расслышал, не то что Яна рядом. Мурке еще никогда в жизни так стыдно не бывало: до слез, до удушья – а Янка всунула ей в руки свой нетронутый мохито, помахала в лицо кафешечной рекламкой и сказала:

– Не грузись. Старый больной человек, нервов, похоже, ноль. А ты – пей. Тут совсем немножко алкоголя. Реветь не вздумай. Ты слушай дальше… Ты поняла, что мы до этого сказали?

– Поняла. – Мятная ледяная мягкость напитка омыла ее обалдевший от Янкиного сочувствия умишко изнутри, успокоила. – Секса вам со мной не надо, так что бояться нечего. – Она погрызла крохотную ледышку – а что, секс – самое страшное? – и посмотрела в экран планшета. Взгляд снова провалился в прямоугольный кусочек другой реальности: у серых перил Большого зала худенький понурый эльф в мокрой джинсовой куртке. И она, и не она. Как Швед такое делает? – А надо вам меня всяко-разно пофоткать, потому что у меня странная внешность.

– Ты не там, не здесь, – сказал Швед, не отводя вдумчивых теплых глаз. – Не ребенок – не взрослая. Не мальчик – не девочка. Вот я и вижу… Такое существо: ни возраста, ни пола. То ли ангел, то ли бес. Как подгримируешь. Короче, ты – то, что мне сейчас надо в проект. Ты очень мне сейчас нужна такая. А там посмотрим.

И Мурка согласилась. Переступила черту, отделяющую ее, бездомную кошку, от странной волшебной жизни Шведа и Яны. И ее в большой белой машине привезли сюда. В трехкомнатный замок над Невой.

Она отпила из тяжелой кружки густого сливочно-кофейного счастья и сама себе не поверила: неужели вот это она, ничейная бродячая Мурка, сейчас стоит у огромного окна в золотом свете заката и смотрит, как по медно-синей Неве идет белый пароходик? И что это именно ей говорят, что она – и «нужна такая»? Она – вот эта замухрышка с кучей проблем?

– Оставайся, – сказала Янка. – Вон у нас комната, где реквизит, мы туда почти не заходим. Диван там есть. В школу утром я тебя буду отвозить, все равно каждый день по Кирочной проезжаю. Чего тут: через мост – и на месте.

Завыл телефон. Мурка достала его, оказалось – отец. Блин, это бабка уже наябедничала… Надо ответить:

– Да, пап.

Голос отца звучал так же раздраженно, как бабкин, но хоть без мата:

– Что там у тебя, не можешь без историй? Почему не дома?

– Я у подружки. – Яна и Швед переглянулись, притихли, слушая. Мурка не смутилась. – Пап, готовиться ведь надо. Первый экзамен через две недели. И в школе сплошные итоговые контрольные. Ну, пап. Ты ж знаешь бабушку.

Отец только хмыкнул:

– Ах да, точно. Ну ладно, школа. Что за подружка?

– Одноклассница. Мы готовиться вместе будем.

– А ты не врешь? – Тревожится он, как же.

– Пап, зачем? Да, я сбежала из дому, потому что бабка… Она невыносима, а мне надо как-то нормально экзамены сдать… Пап! Кинь мне денег, а то надо за июнь курсы оплатить. И за интенсив.

– Сколько?

– Семь триста.

– И все? А на что ты живешь?

– Да все нормально, пап. У меня все есть.

– Мать присылает?

– Ты знаешь, что нет. Пап, ну все, спасибо, жду. – Мурка закончила разговор, посмотрела на Шведа и Яну: – Вот. Я наврала отцу. Зачем – не знаю.

– Ну наврала и наврала, – пожал плечами Швед. – Я б тоже наврал… Врать проще. Все равно не поймут. А что, ты только с бабкой живешь? А отец с матерью где?

– Отец в Нижневартовске. Нефтяник. У него новая семья. Деньги делает. А мать… Ну, у нее своя жизнь, э… эм, духовная. Она, в общем… – Мурка вздохнула и, снова вспыхнув, сказала, что знала: – Она квартиру нашу продала и деньги какому-то монастырю пожертвовала. Теперь там живет, в этом монастыре. В Подпорожском районе где-то. Это на севере области.

Швед и Янка переглянулись. Янка осторожно спросила:

– Она – нормальная? В смысле – просто очень верующая или…

– Или псих? Я не знаю. Святоша, в общем. «Доченька, я за тебя помолюсь, и ты молись, – заныла она материным голосом, – а денег у папы не проси, не надо нам неправедных денег, а лучше приезжай-приезжай, зачем тебе эта бесовская блажь, рисование твое проклятое, а мы тебя примем, душеньку твою спасем, себя познать поможем, а мне помощница очень нужна, приезжай». Как-то так, в общем.

– Поедешь? – почти всерьез спросил Швед.

– Нет. – Мурка знала, что к настоящей маме, той, какой она была давным-давно, пусть грубоватой, воняющей аптекой, вечно отмахивающейся, но веселой, она побежала бы пешком в этот Подпорожский район, черт его знает, где он вообще! А вот к этой чужой, странной, серой женщине в платке, в затхлой длинной одежде, вечно рассыпающей какие-то таблетки, все слова которой – прокисшая ложь… Она повторила: – Нет. Пусть уж как-нибудь без меня спасается. Еще помешаю ей живьем на небо влезть.

Пиликнул телефон: отец перевел деньги. На десять штук больше, чем она просила. Да, для отца главное – деньги и вторая семья, для матери – ее ритуалы. Каждому свое.

– Откупается, – кивнула на телефон Янка. – Слушай, не злись на них. Они ж чувствуют, что тебе не нужны. Ты сильная. Справишься. Сколько уже своим умом живешь?

Мурка пожала плечами и допила кофе. Отец еще хоть как-то обращал на нее внимание, а рассчитывать на мать Мурке с раннего детства даже в голову не приходило. Швед хмыкнул:

– Ну, короче, думай сама. Пахать, конечно, придется и моделью, и ассистенткой на съемках, вон, зонтики расставлять обучим, но зато – нормальное место для жизни… Я б остался. Лето тут поживи, а там, если передумаешь с нами, – как поступишь, общагу попросишь или снимешь какую комнатку… Но независимость дорогого стоит. – Он глянул на фот в руках и вздохнул: – Янчик, найди дитю пару белых платьев… Ах да. Тебя как звать-то вообще?

– Мурка, – созналась она.

– Эм… Звучит мрачно и гордо. Что, прям так и звать?

Сейчас объяснить? Нет, немыслимо. Этим золотым – и ту историю? Нет, ни за что.

– Это привилегия, ясно? – улыбнулась Янка Шведу, потом так же лучезарно улыбнулась Мурке: – Не всем дозволено так тебя звать, правда?

– Секрет есть, да, – кивнула Мурка. – Но снаружи имеется объяснение попроще: у меня фамилия кошачья. Катцепрахт. Марта Катцепрахт.

– «Кошка какая-то»? Немцы, что ли?

– Да если и были немцы… То пра-пра-пра какие-то. Бабка… Фольксдойче, так это называется. Но я не слышала, чтоб она по-немецки говорила. Хотя в Советском Союзе среди немцев это в общем принято было скрывать.

Швед мрачно кивнул.

Янка скорей потыкала в телефон и засмеялась:

– «Прахт» – слава, блеск, роскошь, великолепие! Швед, мы что, поймали волшебную кошку?! Тут еще написано, что «Прахт» – это имя-талисман!

– Кошачья удача? – уточнила Мурка.

– «Кошачья удача»! – Глаза Шведа сверкнули, он ожил, от мрачности – не следа, а в жилах – будто сияющий золотой мед. Он светится, что ли? – Это не так и мало. Мне б не помешало немножко кошачьей удачи!

В соседней комнате было полно коробок с загадочными шифрами, несколько стоек, тесно забитых одеждой в чехлах, громадный туристический рюкзак, прозрачные огромные коробки со смотанными цветными веревками и карабинами, большой черный диван и – стена-зеркало. Вот просто целиком по всему периметру, без всяких стыков – громадное зеркало. В нем отражался закат над городом, коробки и одежда, крупная стройная Янка с сияющими волосами – и дикая, взъерошенная, в растянутом свитере худышка с бешеными стальными глазами, ростом ниже Янки на голову. Дитё, – правильно Швед говорит. Мурка. Приблудный котенок. Ну и что!!! Да они вообще первые в жизни, кто смотрит на нее по-настоящему! С интересом! Потому что видят в ней что-то нужное для работы! И даже если этого нужного окажется немного – ну и что! Зато она познакомилась с настоящими крутыми молодыми художниками! С золотой парой страшно красивых людей!!! И они привезли ее прямо к себе домой и даже – она посмотрела на великанский черный диван – жить тут приглашают! Пустили ее в свою волшебную, взрослую жизнь! И если надо, чтоб не выгнали из этих новеньких, насквозь проветренных невским простором комнат обратно к бабке, стать им не только моделью для съемок, но и домашней ласковой кошкой, бегать за молоком, мурлыкать и мыть кофейные чашки – она станет!

– Швед, – позвала Янка и, когда тот возник золотистой чеканкой в темном проеме, сказала, постукав носочком белой балетки в ящики с тросами: – Слушай! Тут из-за твоего альпинистского снаряжения места маловато. Ты ж в ближайшее время никуда не едешь? Так давай снесем в подвал в кладовку?

– Да я забыл… Ах да, мне ж еще паракорда прикупить надо, в августе-то мы… Ладно, ты права, до августа еще вечность, – он подхватил тяжело брякнувший рюкзак и коробку с цветными веревками. – Пойду снесу. А вы, девки, давайте, время не теряйте!

– Он еще и альпинист, – уважительно сказала Мурка. – Потому и бородатый? Ну, романтика походов, все такое?

– Борода ему идет, и он, модник, это знает, – улыбнулась Янка. – А что до альпинизма – так он просто любит залезть куда повыше; желательно в южных или ненаших краях. Там внизу полная кладовка всякого такого барахла специального. А что тут валялось – так ему после приезда убрать просто некогда было. Он всего-то на прошлой неделе вокруг Монблана гулял. Ну и восхождения были… Фотки присылал: красота и синий ужас. Небо – кобальт, снег – серебро. Но очень холодно, говорит, было… Вот в августе и захотел куда-нибудь на юг.

– А ты с ним? Ну, в августе?

– Я высоты боюсь. Но люблю эти альплагеря европейские, эти хижинки в горах… Уютно. Посмотрим… Вот, – Янка выбрала несколько чехлов с одеждой, положила на диван. – Эти вроде самые маленькие, но не знаю, примеряй. Потом выходи к нам, гримироваться будем…