Ние все еще до конца не узнавал его. Никакого голоса крови. Опаска, досада… Последний раз он видел пятилетним – увертливое мелкое существо, упорно прячущее взгляд, убегающее – вроде те же синие глазки, темные бровки – но других черт сквозь всю грязь и полосы мазута в костистой грязной мордочке не разобрать. Умом Ние понимал – да, это он. Это сын тех же родителей, что и он сам. Но почему сердце молчит? Ведь это – младший братик, брат…

Вот это грязное, вонючее на полу – брат?!

Ох, нет. А куда денешься…

Брат со страшным именем, которое предполагает блистательное будущее для всего государства?

Теперь не дождетесь…

Какой позор… Служба, конечно, не допустит утечки, никто нигде ничего не узнает, но все равно – как стыдно… Как противно… Безмозглый вонючий калека – наследник Дракона? И везти – это – отцу? Ох… Но… Но ведь можно просто оставить тут на полу… Долго сам не проживет.

Звереныш вдруг поник, уронил взгляд вниз как страшную тяжесть – на свои грязные лапки. Тихонько спрятал их, сжался, попытался отвернуться, но только скособочился и прижался лбом к стене. На миг Ние испугался, что уродец проник в его мысли, но – в таком состоянии, с контуженным мозгом? Вряд ли…

– Понимаешь? Тебе бояться нечего, будь ты кем угодно.

От его грязного лба осталось мазутное пятно на стене, когда он вдруг сполз на пол и опять скорчился в комок.

– Но я знаю, кто ты, – вздохнул Ние, через силу прикасаясь к его отрепьям, аккуратно поднимая с пола. Почти ничего не весит: кости и вонь. На полу грязь… куртка к черту… Рубашку тоже надо выкинуть. – Ты – Черное Дитя, Черная звезда. Миф. Чудо. Таг. Навигатор.

Его напугало последнее слово, так он дернулся. Вонючий, легкий и горячий, судорожно вздохнул и быстро-быстро отрицательно замотал головой. Пришлось голой ладонью прикоснуться к липкой клочкастой башке, чтоб остановить это жуткое мотание. Он замер. Ние тихонько велел:

– Не бойся. Никто не обидит.

Он сжался. И вдруг снова прямо взглянул на Ние, но уж и тени разума не было в этом взгляде: пустые глаза, небесно-синие, младенческие, больные… а ведь правда, у него ведь болит все…

Он был жалким, противным. Совсем беспомощным, грязным, вонючим и невесомым. Обвис на руках. Ние понес его вглубь корабля. Врач встретил у медицинского отсека, и ребенок встрепенулся – но сразу глазки опять погасли. Ние положил его на стол в санитарной комнате: он безучастно смотрел в потолок и словно бы спал наяву. Грязная тряпичная кукла. Раз только сильно вздрогнул, забарахтался – но наткнулся взглядом на вставшего у стены Ние и затих. Врач дал ему попить – зверек чуть не захлебнулся, почти полбутылки пролилось зря – потом, стараясь не тормошить (вдруг травмы), разрезал липкие отрепья и извлек его из невыносимо грязных, золотом шитых, облезлых оболочек; осторожно положил костлявое страшненькое тельце с отнявшимися ножками в теплую, тут же заклубившуюся бурым и черным воду.

Врач Вильгельм был тагетом, да еще сейчас надел на голову свой рабочий симбионт, осуществляя диагностику в полной мере – выражение его мгновенно помрачневшего лица Ние на миг ужаснуло. Он снова посмотрел на ребенка. Грязный, худенький, вообще какой-то крошечный, костлявый, с жалкими ребрами, обтянутыми кожей в синяках, в расчесах, с болтающимися ножками, с грязной тряпкой на запястье – Ние перетерпел мгновенную брезгливость. Вот это жалкое тельце несет в себе всемогущество? Что ж он пережил, когда пираты атаковали его кораблик? Почему не расправился с ними, если был всемогущ? Почему не защитил ни себя, ни экипаж? Что с ним делали потом? Вон на висках и затылке выбриты плешины под контакты пиратских дешевых, отвратительных, страшно опасных навигационных симбионтов… Он не мог, не мог лететь, ведь голова, должно быть, раскалывалась… Да еще и голодом морили… Врач осторожно умыл его, потом сменил воду и вылил в нее бутылку антисептика:

– Пусть полежит, чтоб грязь отмокла… Поддержи ему голову… Нужны еще лекарства. Пойду приготовлю…

Пока он ходил, Ние, борясь с сочувствием и брезгливостью, поддерживал тяжелую большую головенку и осторожно отмачивал присохшую тряпку на худой руке. Звереныш молчал, закрыв глаза, и Ние все казалось, что он беззвучно плачет. Что ему очень больно, но он терпит эту боль молча, как терпят животные. Под бинтом обнаружилась рваная гноящаяся рана, не понять даже, чем нанесенная; врач только присвистнул и залил ее антисептиком. Ребенок дернулся, но не издал ни звука. Вильгельм сказал:

– Откладывать нельзя. Сейчас обработаю, потом отмоем его всего, и попробую зашить… Давай руку тоже придерживай.

Он быстро обработал рану обезболивающим, потом долго промывал, наконец залил какой-то пеной и велел:

– Не давай опускать руку в воду. Да что ж он такой грязный-то…

Они сперва попытались распутать и отмыть его сбитые в колтун, залепленные мазутом космы, но потом, сдавшись, долго и осторожно их стригли. Отмываемая коротенькая шерстка сперва показалась светло-мышиной, серенькой, но вдруг сквозь густую белую пену под осторожными пальцами врача мелькнуло черным. Сине-черным, глубоким, пугающим. Врач замер. Потом не спеша, аккуратно и нежно, промыл от пены колючие, очень густые волосы. Взъерошенная, клочкастая мокрая голова ребенка оказалась совершенно серебряной, отливающей металлом – только ото лба к затылку шла черная драконья полоска.

Они позволили себе переглянуться.

– Вот теперь все ясно, – сказал Вильгельм. – То есть неясно ничего… Вот он почему волосы себе мазутом выпачкал… Ваш?

Ние кивнул.

– Похож на Сташа, – заключил Вильгельм. – Один в один отлит.

Ние с недоумением посмотрел на тельце в грязной воде. Что позволило врачу сделать такое заключение? Как он вообще сопоставил этого заморыша и отца, могучего великана? Но полоска эта… Только у самого Сташа была такая же полоса на голове и у его отца Яруна. Ни у брата отца, Кааша, ни даже у других его детей такой полоски не было – сам Ние, первенец Сташа, так вообще был рыжим… Седая масть с редчайшей этой полоской темной обличала в больном измученном зверьке то самое волшебное и всемогущее чудовище. Предсказанное за тысячу лет, итог каторжного труда бесконечных поколений, невозможное, страшное, долгожданное. И – в единственном экземпляре. Второго такого больше не произвести на свет. Некому. Но какой теперь толк от всех этих предсказаний? Может, клонировать этого? Пусть отец сам решает, а пока главное – этого живым довезти.

Они два раза меняли драгоценную воду, молча отмывая ребенка. Вонь почти исчезла. Доктор становился все мрачнее и не торопился пускать в ход никакие свои спасительные медицинские приборы, никакие лекарства. Что, уже все бесполезно? И можно только простым уходом смягчить страдания?

– На тебя тоже похож, – буркнул врач. – Косточки длинные, оттенок радужки тот же… Надеюсь, окажется в вашу породу, живучим… Хоть согрелся…

Стало почему-то очень страшно.

Кольнуло сердце.

Он маленький. Как он вытерпел столько ужаса?

Никому, никогда нельзя говорить, откуда он его вытащил. Даже вот Вильгельму. С камер все о той минуте удалить. И надеяться, что сам мальчишка, если выживет, никогда и не вспомнит. Бывает же травматическая амнезия. А отцу? Тот всегда все знает. Ну… Такое лучше бы и ему не знать. Спросит – сказать придется. Но – без подробностей.

Они бережно вымыли слабенькое тельце еще раз, обсушили, обработали синяки, ссадины, врач еще раз промыл и зашил застарелую рану на запястье – ребенок спал. Или был без сознания? Они завернули его в простынку и уложили на высокую кровать в медицинском отсеке. Он стал похож сейчас на маленькую белую мумию. Веки фиолетовые. Ние посмотрел на маленькое тельце в простынке, и невольно наклонился послушать, дышит ли (вони нет, только антисептик и лекарства), потом взял с полки одеяло полегче и осторожно укрыл его. Врач осторожно вытянул из-под одеяла маленькую руку и взял из тепленького пальчика каплю крови для анализов.

Кровь светилась.

Теперь Ние стало совсем жутко. Это ведь правда – про всемогущество. Это – наполовину убитое, без сознания, тельце – в нем все равно живет чудовище. Если б был здоров и вырос – стал бы куда опаснее и могущественнее отца. Поднебесная черная тварь, космическая зверюга, вечный властитель. Никто в здравом уме не хочет таких встреч. Такие существа, как это, должны жить где-нибудь в небесных башнях… Или в легендах. А не в реальности. Но реальность… Он при смерти. Его спасать нужно, лечить, выхаживать… Он – младший брат.

– Что, тот самый, пятый?

Ние кивнул.

– Сташ ведь никогда не объявлял его рождение. Раз его прозвали «черным», то, может, это прозвище за ним еще из Дракона, и дано в знак траура? Скорби?

– Не знаю. Вряд ли: о нем и не принято было говорить вообще. Ладно, так что ты скажешь?

– Да боюсь, ничего хорошего… Был бы он нави, так я бы заключил, что… Реабилитации не подлежит. Незачем мучить. Говоришь, он понимал тебя? Тебе не показалось?

– Он выживет?

– Не знаю. Он от одной боли давно должен был умереть. Мозг-то почти испекли… Ерунда, что били или вот ручонка, главное – голова…

– Ему сейчас больно?

– Кажется, уже нет. Все как прогорело. Кора пострадала тоже, да и глубже… Ножки-то отнялись. Посмотрим. Сердечко очень слабое. Посмотрим. Почему еще живет, не понимаю.

– Да как же помочь?

– Поддержим сердце… Обеспечим питание мозгу… Не бойся, умереть не дадим, до Дома довезем…

– Нет, не Домой. Не знаю куда, но – не Домой. Ближе к Дому свяжемся, решим. Нельзя его даже такого Домой.