0,6. Страшная река

Тихон выдал Юму точно такой же белый легкий рюкзачок с бутылкой воды и пачкой печенья, как и всем остальным десяти мальчишкам и девчонкам. Стояло яркое холодное утро, но день, сказал привезший Юма Рыжик, будет жарким. Ведь лето. Юму не верилось – он опять мерз. Рыжик высадил Юма во дворе «Гусеницы», где несколько ребят, уже с рюкзачками, сбились в притихшую кучку. На Юма, выбравшегося из большого люггера с белыми волками на дверцах, все они посмотрели лишь с мимолетным любопытством. Они слушали Вира.

– …А теперь о сути всех этих приключений, – говорил строгий и чужой сегодня Вир, внимательно разглядывая оробевших новичков. На подошедшего Юма он едва взглянул. – Венок очень большой. В нем нет двух одинаковых школ. В каждой из сорока девяти учат по-разному, и сегодня каждый из вас должен найти свою школу. Вы первые из потока, лучшие по итогам вчерашних экзаменов, и вы заслужили еще одно испытание – доказать, что вас сюда привезли не случайно, что вы действительно в состоянии управлять своей жизнью. Вы видели сверху, что Венок построен в виде огромного обруча школьных городков. Сейчас мы вас по одному высадим примерно в середине этого обруча, а уж ваше дело – не ошибиться в направлении.

Юм слегка растерялся. Мало того, что он представления не имеет, в какой школе Венка чему учат и где они находятся, но ведь он еще и напрочь не знает, чему теперь должен учиться… Ему почему-то вдруг стало жарко – сперва это было приятно, потом – противно. Даже казалось, что душно, хотя ветерок дул в лицо, пах елками и цветами. Он поправил лямки рюкзачка и оглядел ребят вокруг. Все намного выше его, но на самом-то деле не старше, лет одиннадцати-двенадцати, и тоже выглядят озадаченными. Чтоб не сказать – испуганными.

– А если я очень хочу стать ксенологом, а выйду к врачам? – спросила куда более растерянная, чем он, высокая девочка в синем сарафанчике и с длинными белыми волосами.

– Волшебство сработает, – сказала другая, темненькая. – Выйдешь куда надо.

– Это Венок, – пожал плечами коренастый мальчик с удивительно длинными, мохнатыми рыжими ресницами. – Если в самом деле хочешь, так не ошибешься.

– Вот именно, – улыбнулся Вир, отметив его взглядом. – Все зависит от того, что для вас действительно важно. – Он махнул рукой на шеренгу маленьких разноцветных аэрокарчиков. – Рулевое управление «пчелок» блокировано, место приземления у каждой задано. Выбирайте любую. Желаю удачи.

Мальчишки сорвались с места, обгоняя друг друга, помчались к «пчелкам». Рюкзачки весело подпрыгивали у них на спинах. Девчонки пошли вслед за ними словно бы не спеша, а рюкзачки все они несли в руках. Они выглядели взрослее мальчишек, серьезнее, а платьица у них были длиннее и наряднее. Юм даже бровь почесал – как же он сам-то со своим алмазным подолом в лесу? Хорошо хоть, Волчонок подсказал не сандалики обуть, а крепкие высокие ботинки. Только в них так жарко. У «пчелок» творилась сутолока и мелькание – дети зачем-то выбирали «пчелки», спорили, договаривались, менялись, как будто на самом деле что-то могли сейчас выбрать. Юм переждал в стороне, сунув руки в карманы куртки, пока разноцветные машинки не начали взлетать, и пошел к тому аэрокарчику, что остался. Как только он забрался в прозрачную кабину, рядом возник Тихон, провожавший каждую «пчелку», и помог ему разобраться с широкими ремнями безопасности:

– Чтоб отстегнуться, вот на это нажмешь. Тебе не холодно? Ну-ка, часики свои мне покажи. Помнишь, что по поводу малейшей царапины должен нас звать?

– Да.

– Смотри, если не позовешь, под прямую охрану снова посадим. Под ноги смотри и береги себя, устанешь – лучше посиди в тени. Обещаешь?

– Да.

– Хорошо.

Он защелкнул колпак «пчелки», отступил и помахал рукой. Тут же аэрокарчик Юма неслышно взмыл, и Юм близко увидел темно-зеленую сосновую лапу с длинными двойными иголочками, мазнувшими по колпаку. Юм улыбнулся. Он не помнил такого: летать одному. Это оказалось так же здорово, как мчаться на велосипеде сквозь солнечное мельтешение яблоневых садов вокруг его прежней маленькой школы. Только радоваться-то ведь нельзя… Ничего хорошего ему нельзя. А Вир сказал – наоборот… Надо радоваться жизни изо всех сил, надо стать человеком и вырасти – и тогда, наверно, можно будет все исправить? Чтобы все-все забыли, что он чудовище? Надо стать счастьем для всех? Как же это может быть?

Аэрокарчик, видимо, не понравился остальным своей мрачноватой темно-серой с синими полосами окраской. А внутри он был весь серебристым, белым и веселенько уютным. Пахло в нем травой и конфетами. Ни один взрослый в эту легкую машинку с одним узеньким сиденьем бы не влез. Даже рыжему Волчонку будет тесно. А Юму – просторно. Значит, это детская машинка? И детям тут одним летать разрешают? И рулевое простенькое – Юм легонько потрогал серебристый шершавенький штурвал. Может быть, и ему когда-нибудь разрешат? Но он тогда обрадуется очень, а это нехорошо… нечестно. Нельзя. Или, как Вир говорит, – необходимо?

«Пчелка», не поднимаясь настолько, чтоб был виден горизонт, неслась над верхушками деревьев, и Юм с некоторой оторопью смотрел вниз на глубокие дымчато-солнечные провалы меж тяжелых веток. Весь «Венок» сверху снова никто не покажет. Да и «пчелка» не люггер, чтоб летать выше облаков. Пора было подумать, что он будет делать по приземлении. Какое «волшебство» сработает для него? Он уже догадался, что это странное испытание – чтобы ребенок сам нашел свою школу – проверяет способность мозга подключиться к нижнему контактному слою Сети, туда, куда есть допуск сигмам и тагетам. Потому что их совокупный разум – тоже часть Сети… Если такой, органикой обусловленный, контакт у ребенка есть – Сеть все проанализирует и выведет дитя, куда надо. В самую лучшую для него школу. Это и будет – волшебство. Да. А ему что делать? Если он сам – Сеть? Как выбирать? Что ему важно? Да и какая ему разница, чему учиться? Был бы он свободен, то выбрал бы музыку. Или, может быть, снова навигацию. Или чтобы всю жизнь белками и цветами заниматься… Или – Волшебных Журавлей? Да ведь он о геномике больше знает, чем в любом университете учат… В том числе и всякие секретные вещи… Так, стоп. Чему учиться? Вир сказал: «быть человеком». Ага. И в какой же школе можно крокодила научить быть человеком?

Десять минут спустя «пчелка» нырнула под мохнатую лапу здоровенного – как он успел вырасти всего за пятьдесят лет? – кедра, сбив несколько прошлогодних крупных темных шишек, неслышно простучавших по колпаку, шустро повертелась между редких стволов и медленно приземлилась в центре заросшей высокой травой полянки. Колпак поднялся, и Юм задохнулся от захлестнувшей его с головой, почти видимой золотой волны горячего запаха смолы и трав. Какая жара!! Приходя в себя от этой атаки лета, немного подышал, ни о чем не думая и жмурясь на солнце, потом с трудом расстегнул тугой замок ремней и вылез в траву. Ой, трава – по плечи! А какая-то сизая метелка защекотала нос! Юм фыркнул. Потом посмотрел на белое высокое солнце и сообразил, что куртка ни к чему, и сбросил ее с плеч вместе с рюкзаком. Не нужно минералку и витаминизированное печенье. Он тут долго гулять не собирается. Он положил все на сиденье и закрыл колпак. «Пчелка» бибикнула, взмыла, толкнув Юма волной воздуха, развернулась, показав черненькое пузо, и юркнула между веток в синее небо.

Юм шагнул на примятое место, посмотрел на травищу вокруг и почувствовал себя отвратительно маленьким гномом. Сердито – сколько лет еще быть таким мелким? – путаясь в густых стеблях и листьях, собирая на одежду и в волосы цепкие семена, продрался прочь с полянки под деревья, где было темнее, просторнее, и мох был утешительно коротеньким. Отдирая и отряхивая с себя семена и еще какой-то колючий сор, повертел головой. Что-то ни в какую сторону не хочется. Случайно он заметил метрах в пяти, в ярко-зеленом солнечном пятне веселые красные ягодки под зубчатыми треугольными листиками, и недоверчиво подошел. Точь-в-точь такие ягодки были нарисованы в забытой детской книжке! Эта, как ее… «Земляника»! А он тогда думал, что таких на самом деле нет, что их художник придумал для сказки… Юм лег и понюхал красные бусины. Пахло так вкусно, что он зажмурился. Нет, плохая ягода так замечательно пахнуть не может. И забытая сказка тоже была хорошая. Нельзя, нельзя! Ему нельзя ничего хорошего… Всем тем детям можно, а ему нельзя… Вир просто не понимает, кто Юм на самом деле такой!

Он вскочил и побежал прочь, словно вместо ягод были искорки счастья. Бежал долго, пока не перестало пахнуть земляникой. Остановился, постоял, посмотрел на лето вокруг и закрыл глаза холодными ладошками, чтоб сосредоточиться. Странный инстинкт, который он даже не собирался осмысливать, сконцентрировался в темноте закрытых глаз в ярко-зеленую мишень на юг-юг-запад, примерно в полукилометре отсюда. Он там был – это точный центр Венка. Там та высокая башня, где на самом верху кабинет Вира, а вокруг еще какие-то административные здания, архивы и все такое. Там нечего делать. Юм открыл глаза и сел в желто-белый мох. Стал выдирать из штанины на колене цепких крокодильчиков семян. Отключиться от Сети и идти наугад? Нет. Это будет обман. Пусть анализирует. Запустим волчок. Как все. И – вперед. Для него – самая лучшая школа тоже должна найтись. Ну и что, что он сам – Сеть. На самом деле – все равно – мальчик еще. Учиться надо. Быть человеком.

Ну, и куда? В какую сторону? Может, просто – вверх? Ага… Он закинул голову и посмотрел, как верхушки сосен цепляются за облака. Небо какое синее… Бездонное… Только школ там нету.

Ой. А Геккон-то… Он где-то вверху. Там школа есть. Но он уже все умеет, чему там учат… Геккон – не для него. Кааш сказал – нечего. Тут живи, на грунте… В Венке велено учиться… Ага. Так-так: если он хочет научить нави быть людьми (а первые поколения нави что-то не очень-то на них похожи), а сейчас сам ничегошеньки в людях не понимает, не говоря уже о том, чтоб вести себя как нормальное человеческое дитя – то куда ему? Где тут людей из Драконов делают? Да. Надо просто научиться быть человеком. Все правильно Вир сказал.

И вдруг он решительно встал. Хватит мешкать. Все, что нужно, это представить себя на пересечении координатных прямых. Ноль координат… И крутануть волчок. Пусть Сеть для него сработает так же, как для любого другого ребенка. Уж про него-то Сеть знает все. Даже сны его, наверно, смотрит… Ночью опять снилась какая-то гадость. Букашки математические и ускользающие вектора. И звезды, как ноты. Он посильнее зажмурился, снова закрыв лицо ладошками. Айр над головой. Око Дракона, младшая звезда. На мгновение качнуло, когда пространство вокруг внезапно структурировалось в колоссальнейшие объекты и он ощутил угол наклона полярной оси. «Не та координатная система», – развеселился ехидный голос внутри. Юм вздохнул. Все в космос тащит… Так. Надо всего лишь представить себя в ступице колеса, которое на самом деле Венок. Позавчера он же видел игрушечные домики и башенки на круглом сером столе, в кабинете у Вира. И сверху все колесо видел… Совместим, поправим по сторонам света. Ну и что, что центр будет смещенным. Настоящий полюс тоже смещен… Сорок девять векторов надо разложить… А зачем? Нужен ведь всего один. Тот, в котором жуткий путь к человечности. Ладно, пока нужно, как в Храме говорят, войти в контур. Открыв глаза, он посмотрел вокруг, и на секунду сосны показались нарисованными. Чуть испугавшись, потер лицо, чтоб ощутить себя и все вокруг настоящим. Страшно? Вроде ведь все уже понятно, почему от страха никак не избавиться?

…Страшно?

Да, человеком быть страшно. Люди уязвимы. И ему – всегда страшно. Страх прячет от него Дар. И жизнь. Значит, надо идти в ту сторону, откуда будет страшнее всего. Найти страх. Найти вектор ужаса, самое его острие. И идти. Как?!

Но ведь он должен. Там после страха… Там после страха – все, что ему нужно. Что он хочет. Там – жизнь, какой она могла бы быть… Нормальная, хорошая, человеческая жизнь. Все, что у людей есть от рождения, а у него – не было никогда…

Вот справа тянет чем-то понятным и строгим, и мерещатся белые на зеленом гиперболы «Парадокса». А за спиной что-то ласковое, не сметь даже думать, что. А впереди – музыка, голос, а чуть-чуть к западу – даже пальцы заныли – экраны, ротопульты, коллиматоры… Как открытая дверь в пыльную от звезд темноту. Но туда его не пустят. И так больно много всего умеет…

Под левую лопатку укололо так безошибочно, что онемение ужаса разлилось по всему телу. Вот и нашел… С закрытыми глазами Юм медленно-медленно развернулся в ту сторону, и словно наяву увидел призрачное, свитое из дымчатых и сверкающих лент копье вектора. Он даже пискнул хрипло и отступил. Вот он ужас. Весь в одно место собрался, скрутился в луч и ждет жертву. И идти туда, чтоб сердце, так жалкое, пронзило насквозь этим копьем? Идти?

В самое невыносимое? Но ведь после этого – Дар. И разве он не сам виноват, что потерял его? И кто обещал, что вернуть будет просто? Да он вообще во всем сам виноват. Никакого усилия не потребовалось, чтоб сделать первый шаг. Жуть острия вошла в сердце и вдруг исчезла. Юм даже остановился. Да нет же, вот направление. Он не ошибся. А кому это нужно, чтоб больно? Обрадовался, дурачок, что потерпит немного, и все насовсем пройдет, и простят, и любить будут. Не будут. Но… Хотя бы за… За что?…

Юм рванулся бегом, со всех ног, в самый-самый ужас, сам превратившись в вектор, в ничто, в направление. Бежать по упругому мху было бы легко, если б ноги в нем не путались, и не надо было б огибать частые стволы и колючие темные елки. Юм все равно бежал, пока в боку не закололо. Притормозил. Да какой из него бегун. На велосипеде-то еле научился кататься, все коленки в шрамах. Спасибо, что ноги не отнимаются… Юм все шел и шел вперед, посматривал вверх, на белое солнце, и вдруг осознал, что страх незаметно прошел, как будто перестал болеть надоевший синяк. Но с направления он не сбился. А может, вовсе и не обязательно, что там будет страшно? Тяжело будет, но он ведь справится. Деться некуда. И что ж там такое впереди? Непонятное… Чему там учат?

Скоро несчастная душа в нем осознала, что ни в сторону музыки, ни в сторону еще какого-то счастья с белками и домиками (а хорошо было бы позаниматься заповедниками, природными ресурсами или уж хоть терраформированием) Юм не свернет, смирилась с неизбежным, перестала биться в истерике и выискивать лазейки. Распрямилась, посмотрела в окошки глаз, и Юм снова начал различать не только путь и солнце, но и зеленый смолистый сумрак вокруг, мохнатый желто-белый ковер мха и солнечную синюю высоту близко-близко над верхушками леса. И птицы звенят и чирикают вверху, и пахнет летом. И земляникой.

Километр – это тысяча метров. Он стал считать шаги, и скоро сообразил, сколько минут уходит на один километр. Если не уставать, разумеется. Много… За столько минут в космосе можно столько всего успеть…

Ох как жарко в плотном синем платье, и он, расстегнув ворот-ошейник, решил, что правильно сбросил куртку. Пить пока не хочется. И лес вокруг, как в детской сказке. И еще он сейчас один, и никто на него не смотрит, не идет рядом. Только где-то далеко у Тихона на экране ползет сторожевой огонек маячка. Он, может быть, последний раз в этом золотом тихом одиночестве. Как будто ничего нет, кроме летнего жаркого леса. Ни взрослых с пристальными глазами, ни разноцветных детских учебников, ни терзающих нот, ни огромных черных кораблей в немой бездне космоса. И даже страха словно бы нет.

Какая разница, раньше или позже он придет в это самое страшное место, где надо будет с кем-то говорить, что-то делать, занимать собой какой-то кусок жизни среди чужих людей, привыкать к их правилам, быть вежливым и послушным и отвоевывать у собственного мозга ни для чего самому Юму не нужный Дар. Нет, разница есть. Слишком уж тут хорошо. Юм пошел быстрее.

Скоро, не пройдя и половины пути, он всерьез устал. Обходить мелкие елки и шершавые стволы сосен, перешагивать и перелезать через упавшие ветки и стволы… Не останавливаться. На красные ягоды, рассыпанные вокруг, он уже не смотрел. Временами заводил руку за спину и тер поясницу и пониже лопаток, потому что там начинал пошевеливаться хорошо знакомый противный холодок. Заболит если – хлопот большим будет много… Солнце пекло сверху ослепительно и безучастно, а сквозь подошвы можно было почувствовать, кажется, уже не только ветки и сучки, но и травинки. Юм шел и видел только мягкую лесную землю – иголки, мох, траву, какие-то крохотные белые цветочки с остренькими сдвоенными лепестками, красные капли ягод на открытых местах, где солнце горячо жгло шею. Он терпел. Он теперь всегда терпеть будет. Сам же во всем виноват… Ладно, Вир прав – главное: вырасти и научиться всему тому, чему все люди учатся. Стать человеком. Вырасти и выздороветь. И все исправить, когда вернется Дар.

И вдруг осталось пути – совсем немножко! Он скорее почувствовал, чем увидел просветы далеко впереди, заполненные нелесной пестротой белого, синего, цветного, и скоро услышал, как в той стороне далеко пролетел люггер, и скоро стал различать высокие, азартные детские крики и удары тугого мяча. Игра какая-то. Дети. Разве страшно? Страшно.

Потянуло навстречу холодным запахом воды, свежим, не озерным, а бескрайним, до горизонта, и он наконец сообразил, что шел в сторону той большой реки, что видел из люггера Вира. Приостановился, жадно втягивая в себя влажный речной ветер. Скорее увидеть эту медленную огромную воду! Но разве можно? Вир говорит – надо радоваться… Очень хотелось к воде, очень хотелось пить… Очень хотелось обрадоваться. Юм стоял на месте и чуть не плакал. Но ведь Дар, говорит Вир, замешан на радости? Значит, радоваться нужно? Чтоб не сойти с ума, он заспешил вперед. Обошел очередную темную елку и увидел глаза.

Огромные, блестяще-серые, как река, серебряные, изумленно и испуганно встречающие его. Юм по инерции сделал пару шагов и встал.

Перед ним на мху сидел большой мальчик и смотрел с ужасом. Юм сам изумился – его боятся? Как это он смог напугать? Да еще такого большого – на вид мальчишке было лет тринадцать. Или даже больше. Но он ведь шел бесшумно, может, поэтому?

– Здравствуй, – виновато сказал Юм. – Извини. Я шел, шел, а тут ты. Я не знал, что ты за елкой сидишь.

– Ты откуда взялся? – едва слышно спросил мальчик. – Еще же рано для этих проклятых экзаменов…

– Я первый, – Юм вытер потный лоб. – А у тебя попить ничего нету?

– Есть, – медленно, как во сне, мальчик на ощупь взял возле себя и протянул Юму велосипедную желтую бутылку. – На…

Пока Юм откручивал тугую пробку и пил кисловатый сок, мальчик все так же медленно закрыл учебник, поверх страниц которого лежал снимок какого-то пацана, потом встал. Он был высокий, голенастый. Растрепанный и почему-то слегка бледный. Даже, кажется, зареванный. Почему? Как бы помочь? Юм оторвался от сока:

– Спасибо… А тебя как зовут?

– Тёмка…