Юм, загрустив, кивнул. Наверно, он сам заслужил все свои беды. Не был бы виноват – не было б так страшно жить. Ведь это только в сознании нет воспоминаний, а мозг-то помнит все… Потому и истерит постоянно где-то на нижних этажах… И всего и всех боится. Плохой, значит, жизненный опыт. Очень плохой…

– Я устал, – сознался Юм. – Пожить бы по-хорошему… Но нельзя.

– Почему нельзя?

– Не знаю. Просто мне нельзя – как все, чтоб по-хорошему.

– Ну что ты несешь, глупый малыш… Давай выздоравливай, и все будет по-хорошему.

Вернулся Ние, посмотрел ласково. Зачем все так замечательно к нему относятся, так берегут? Не кончится ли это чем-нибудь ужасным? Эх, да что это ж за нервы у него такие дрожащие, дурацкие: чем жизнь лучше – тем на душе тяжелее и страшно? Почему?

– Юмушка, – невесело улыбнулся Дед. – Ты помнишь вчерашнее? Хорошо помнишь? Как ты пел?

– Пел… Не пел я, а велел, чтоб все было хорошо, – честно сознался Юм. – Сам не знаю, как это получилось. С ума сошел, наверно. Вдруг почувствовал, будто могу все и космос мне это разрешает. Вообще… Будто это я сам – космос. Ну, не весь, а так, маленький кусок. А потом плохо стало, и ты меня быстро уносил… а Ние защищал от чар этих всех синих и от Круга, – Юм опустил голову. – Я не знаю, почему так. Все будто… само собой. Извините меня. Пожалуйста.

– Ты не виноват, – Ние сел рядом и приобнял Юма. – Тебя никто и не винит. И с ума ты не сходил. Это все действительно само собой случилось. Совпадение условий. Это мы были неосторожны. Ты много можешь, но ничего не умеешь. До беды было недалеко. Поэтому я вмешался. Но ты, еще раз говорю, не виноват.

А кто тогда виноват? Но он не стал спрашивать. Было замечательно уютно сидеть, привалившись к боку Ние. Только немножко ныла спина. Он все еще был ошеломлен щедрой лаской, над которой сам Ние не задумывался, словно Юм был ему не чужим – да и назвал же Ние его «родным»! А почему? Не меньше удивляло, что сам он почему-то жадно и весело принимал эту ласку, как должное. Боялся, но льнул к нему. Будто так раньше всегда было… Или не было? Да ни к кому, кроме Деда, Юм никогда близко не подходил, не то что давать плести косу или застегивать тугие кнопки на новых невесомых ботиночках! А тут Ние этот, большой, зоркоглазый, мощный. Такие ведь с детишками не нянчатся… Юм почти нечаянно влез к нему на колени, и сразу стало тепло. И знакомо – он так уже сидел… Когда, где? Почему к нему так тянет? Дед улыбнулся:

– Нравится тебе Ние?

Юм, жмурясь, потерся затылком о плечо Ние и кивнул:

– Я его немножечко словно бы помню, только он тогда еще не такой большой был… Да, ух ты, я помню! – Юм даже засмеялся. – Когда мне исполнилось пять лет, ты, Дед, мне такой велосипедик привез, серебряный, с колокольчиком – ты мне всегда велосипеды даришь! – А Ние, хмурый такой немножко, серьезный – я даже боялся – подарил такой вот – Юм точно показал руками – звездолет подарил. Он еще летал сам, невысоко только, и мигал огонечками, и катера выпускал. Мы на берегу его запускали, – Юм торопился за теплым, горьким от морского воздуха, посеребренным памятью потоком видений: – И уже была осень, купаться нельзя, море было такое серое, тихое, потому что в тот день не было ветра. И мы долго запускали, и ты со мной, – он пихнул Ние в бок, – играл. Но я тебя боялся и потому не разговаривал… Ушел от тебя, немножко покатался на велосипедике, – он взглянул на Деда. – Песок серый, мокрый, налип на шины… И когда звездолет в коробку убирали, я видел, что тоже песок в щелочки забился, и подумал, что завтра вытряхну… Потом жалел, что не успел… И… И все, – горько сказал он, натолкнувшись на привычную глухую стену. – Дальше и не помню… А почему не успел-то?

Ни Дед, ни Ние отвечать не стали, только переглянулись. Юм понял, что опять должен сам вспоминать, и утешающе сказал:

– Ладно, потом сам вспомню.

– Юмушка, а ты еще что-нибудь вспоминал?

– Ерунду всякую непонятную. Игрушки, таймфаг… Правда, Ние, я тебя помню еще, большого уже, будто мы где-то на корабле… Только у меня тогда глаза плохо показывали, света мало… И спать всегда хотелось. Но ты там был. На руках носил, кормил с ложки… Так было?

– Было. Ты болел тогда очень.

– Мне уж кажется, я всегда болею… Ние… А… А красные сандалики у меня тогда были?

– Да, – удивился Ние. – Точно, да, были красные… Слушай, ты, маленький кусок космоса. Мы с тобой будем дружить?

– Будем. А что? …Вы зачем меня сюда забрали?

– Тебе пора в другую школу, – сказал Дед. – Там тебе будет лучше, и Ние всегда будет рядом. И ты всегда будешь под нужным присмотром, и там тебе действительно помогут вспоминать. Ты подрос, окреп, теперь тебе туда можно.

– Хорошо, – согласился Юм. – Вам виднее. К тому же с ним. Тогда не страшно, – он посмотрел на Ние и улыбнулся. – А петь можно там будет?

– Вот это тяжелый вопрос, – Ние погладил его по голове. – Голос у тебя золотой, только мы вчера увидели, что нельзя тебе при чарах петь, пока ты себя не вспомнишь. А так – пой, сколько хочешь. Ты ведь даже просто говоришь-то – как будто поешь, такой у тебя голос глубокий и… золотой, сияющий. А уж если ты поешь, Сердечко, то… Вообще какое-то бессмертие наступает.

Юм оторопел. Посмотрел на Деда. Тот серьезно кивнул:

– Это так. Хороший голос. Единственный сейчас такой голос. Я уж и не ждал такой снова услышать… Захочешь – будешь… Голосом созвездия. Захочешь если. Когда время придет.

– Это что ли петь, как Сташ в детстве? Я с его голоса петь учусь. Смотрю всякие ролики старинные и учусь. И еще слушаю всегда, когда… Ой! Я же все там оставил, и наушники, и…

– Все снова дадим, спокойно. Да все вообще, что захочешь… Сокровище ты, – поцеловал его в макушку Ние. – Чудо. Мы тебя беречь будем. Помнишь вчерашнее? Хотя ты-то, конечно, испугаться не успел.

– Я чар вообще-то боюсь, – сознался Юм. – Но я понимаю… Понимаю что-то такое… Ну, как голос и сам храм с ними совпадают, и что можно нотами все эти синие чары вести туда, выше, где самый главный смысл, чтоб получилась… Ну, такая архитектура из энергий, и – велеть, сильно раскрутить, потом – бац и стрелами по секторам вовне, чтоб исполнилось…

– Я тебе дам «бац и стрелами», – пригрозил Дед. – Не вздумай попробовать.

– Не буду. Меня там в этой новой школе этому научат?

– Не сразу. Сначала мозги надо на место поставить. И есть риск, что, когда ты все вспомнишь, начнется …опасная свистопляска.

– А как-нибудь можно сделать… Чтоб я ничего не вспомнил?

– Только не с тобой. Уже дважды… – Ние осекся. – Ох. Слушай, кусок космоса, просто живи, расти и учись. И будь честным. Тогда все будет хорошо.

– Значит, пока я ничего не помню… То в безопасности?

– Никто не в безопасности. Никто. И не надо, Юмушка, испытывать судьбу. Давай думать о школе. Там будет все, как ты захочешь, – сказал Дед. – Только и тяжелее, конечно, чем в маленькой школе, куда я тебя запрятал, пока ты не поправишься. Гораздо тяжелее. Учиться надо по-настоящему.

– А где эта школа? – подозрительно спросил Юм. – Что-то мне кажется, что мы уже довольно давно летим в сторону Айра. Вот кажется, и все.

– Навигатор, – усмехнулся Дед. – Правильно тебе кажется.

– «Венок»? – уточнил Юм, скрывая дрожь.

– «Венок», – кивнул Дед.

Юм уставился на Деда, потом на Ние, но ни тот, ни другой не собирались ему ничего отвечать. Улыбались только. Может, все еще будет хорошо, если ничего не вспоминать? Ведь сейчас-то – хорошо? И это такое страшное и любимое, такое родное слово «навигатор»…Юм почесал бровь – Дед и Ние почему-то переглянулись – и попросил:

– Учиться… Да. Давайте уж тогда скорее. Трудно жить наугад. Я всему научусь, чтобы все понимать и вести себя правильно… Сделать что-то полезное, из-за чего вы со мной так возитесь.

– Из-за чего, чучело? – рассердился Ние. – А сам по себе ты разве ничего не значишь? И просто так тебя любить нельзя?

– И ты просто так всем подряд косички плетешь, – буркнул Юм. – И на руках таскаешь. Ага.

Дед усмехнулся.

Юм, подумав, тоже. И сказал:

– Вы всегда недоговариваете, мол, я должен сам вспоминать. Я-то вспомню… А если не успею до того, как это будет нужно? Я боюсь чего-то. Какой-нибудь ужасной внезапности. А вдруг зачем-нибудь станет нужно то, что я могу, когда я космос? Я и так уже всегда виноват и всего боюсь. И сам себя боюсь. И тем больше, чем больше вижу, что боитесь вы. Потому и не говорите мне ничего сами. В том числе даже самого простого: вот кем Ние для меня является, к примеру.

Ние за подбородок поднял лицо Юма, посмотрел в глаза:

– Сердишься на нас?

– Нет, – свел брови Юм. – Может, я виноват, что нельзя говорить.

– Нет. Не виноват. Ние! Скажи ему. Сам скажи, сейчас.

– Но разве можно…

– Да я догадался, – хмуро сказал Юм и отодвинулся от Ние. – Чего тут догадываться-то… Ты ведешь себя, как настоящий старший брат.

– А ты откуда знаешь, как старшие братья себя ведут? – немного растерялся Ние.

В Юме все напружинилось так, что нервы звенели:

– Они ведут себя, как ты… Извини… Я просто хочу, чтоб ты был мне братом.

– Юмка! – Ние опять сгреб его в охапку. – По большому счету, я не был тебе братом. Я вообще о тебе думал мало – слишком уж ты был далеко… Да я и не знал тебя до того твоего дня рождения, из которого ты помнишь звездолетик в песке. Тогда ты был такой – очень отчужденный ото всего, ото всей жизни, в броне своего всемогущества, в глаза никому не смотрел, так что и непонятно было, какой ты на самом деле.

– В чего броне?

– Не важно. А потом узнал, какое ты… Солнышко весеннее. Такая маленькая добрая звезда. В красных сандаликах. Ты – чудо, а не чудовище. …Но я правда твой брат. И теперь буду им всегда, клянусь. …Ну что ты молчишь?!

– Я же сказал, что – хочу. А когда я чего-нибудь хочу – оно сбывается…

– Ах ты кусок космоса, – грустно сказал Ние. – И характер у тебя… Ох и характер. Брат я твой, брат, это правда. На самом деле брат. Хочешь или не хочешь. Вот у Деда спроси. И хватит об этом.

– Ние.

– Что?

– Ние, не сердись.

– С чего ты взял, что я сержусь?

– Не знаю. Мне что-то страшно…

– Брось. Ты лучше просто так пожелай чего-нибудь хорошего, чтоб оно сбылось. Ты умеешь.

Путешествие, неторопливое – «умиротворяющее», как сказал Дед – Юму нравилось. Снаружи космос, а вокруг Юма – околдовывающий красотой корабль. Тишина, неяркие звездные узоры на стенах, под ногами бархатные черные ковры, экипаж – спокойные люди с негромкими голосами, но на них Юм смотреть боялся. Хорошо, что он везде ходил только с Ние, который все показывал, разговаривал обо всем, о чем Юму хотелось поговорить, давал слушать музыку и потом они вместе разбирали лучшие кусочки по нотам; рассказывал интересное. А Дед почти все время был занят, ему нельзя мешать. Если не приходил Ние, Юм сидел один и читал учебники, что принес Ние – ведь в Венке будет экзамен… Только странные учебники-то: будто все, что в них написано, давно известно. А вот сказки и мифы – тяжелую красивую книгу принес Ние – нет, это впервые… Но со сказками вообще трудно: как отличить явь от выдумки? Своя каюта красивая, только мебель большая, Юму не по росту. И одежда тоже – новая, очень красивая, но словно бы чужая – великоватая и тяжелая…

Самым интересным местом на корабле была, конечно, рубка. Юму почему-то очень тягостно было находиться не в рубке, а в каюте или еще в каком-нибудь пассажирском помещении. Когда Ние привел его в рубку в первый раз, он не стал ничего спрашивать или рассматривать, почему-то шарахнулся от ротопульта, смутился, когда с ним поздоровался бездельничающий дежурный пилот, и от смущения быстро скользнул на свое место. Он только потом понял, что никакого «своего места» у него тут не было и быть не могло; понял уже после того, как произвел несколько точных и сложных движений абсолютно автоматически, без единой замеченной мысли: садясь, левой пяткой пнул панель подстройки кресла и, пока оно поднималось, приподнимая его к пульту, уже тянулся далеко вправо к клавише включения своих штурманских экранов, левой рукой скользнул по мелким кнопочкам, активируя пунктирчик мелких экранов всех маршевых двигателей, а сам стал уже только глазами, проваливаясь в центральный экран курсового коллиматора и всем сознанием переносясь на зеленоватый крест координатного сечения курса. Кресло тем временем заняло надлежащее место, изменило спинку, и ему стало удобно. Мгновенно и точно, не глядя, он набрал левой рукой аккорд активации ротопульта, правой поднял сегменты своей клавиатуры «Navigator REX», глубоко вздохнул и очень-очень плавно и осторожно снял корабль с автопилота.

– Этого я не ожидал, – пробормотал Ние.

– Я нечаянно, – очнулся Юм, но отвлекаться было нельзя. Он вел корабль, и на душе у него было ослепительно хорошо. Он начал разгон маршевых к порогу запуска ротопульта. – Ух, я все умею.

– Все?

– Абсолютно, – Юм на минуту всем существом ушел в маневр половинного спрямления курса. – Разреши мне, – взмолился, вернувшись. – Хотя бы немножко… Ты не волнуйся, поднялось все-все! Это ведь базовый навык! – Он не мог видеть Ние, но чуял его замешательство. – Разреши! Минут хотя бы сорок!

– Да чего ты просишь? Хочешь вести корабль – веди. Я знаю, что умеешь.

– Он в ротопульт просится, – сказал пилот с другой стороны от Юма. – Чего тут ему… Такому. Ему на марше – скука. Видите, он не просто корабль ведет, он вот-вот его свалит в таймфаг… Паттерну подстраивает… Умелец. Надо сказать Яруну и капитану.

Дед запретил. Тоном жестким, какого никогда Юм не слышал. Но на маршевых – пожалуйста. Юм вяло поиграл минуты три, потом вернул корабль на курс и включил автопилот. Почему же не пускают в таймфаг?

Наутро ему взгрустнулось. Да еще и Ние вошел как раз в тот момент, когда он строил домик из неинтересных учебников.

– Ага. Это ты так уроками занимаешься? Похвально.

– Нет. Я просто хочу домик…

– Домик?

– Ну, да… Настоящий.

Ние вроде бы растерялся, но быстро сообразил:

– Хочешь, значит, будет. А что ты думаешь про экзамен?