– Устал немножко, – самое выигрышное – полуправда.

– Так ты отведи мелкого-то своего в Игровые, а сам отдохни… Да, Мур, послезавтра-то к тебе приедут, ты помнишь?

– А… Нет, забыл. Спасибо, что напомнили, – Мур невольно улыбнулся.

Послезавтра приедет Игнатий. Вот с кем можно будет посоветоваться насчет Мауса. Спросить впрямую, и все. Надо только дотерпеть.

Когда вышли, Мур дошел до первой скамейки на солнышке и сел. Маус плюхнулся рядом и стал чесать глаза. Мур сидел и старался ровно дышать. Солнце утешительно грело макушку и плечи. Плохо, что болел уже не только шов, но и глубже, внутри. Говорили же врачи, что много ходить пока не надо… И не волноваться – ха. В спину дуло – он оглянулся посмотреть: совсем рядом открылся проем в какое-то зимнее пространство. Пахнет вкусно – снегом, ледышками, яблоками… Но этого никому не почувствовать. Зимой хорошо отсюда любоваться, а на той-то стороне, без еды и теплой одежды… Дураков нет. И нечего туда таращиться. Вот и Маус забеспокоился, чем бы его отвлечь? Он вспомнил про буклет и сунул в руки Маусу. Тот схватил жадно, стал листать, сминая и пачкая страницы. Мур отвернулся. Опять затошнило слегка, как в столовой или как после особых лекарств в госпитале. А Маус шуршал буклетом, бормотал что-то, ухал, шептал что-то себе под нос – Мур не прислушивался. И вдруг Маус двинул ему локтем прямо в больной бок:

– Ты! Ты почему не выбираешь?! Мы куда… Ты… Ты что?

Мура продирало ледяными мурашиками по всему телу, а в бок будто в самом деле вонзилось копье, только теперь уже острое, а не тупое яблочное. Он прижал к боку локоть, стараясь дышать пореже. Спина и лоб взмокли холодными гадкими капельками. Проем в зиму захлопнулся и, наверное, на всей территории школы позакрывались все проемы, от ворот до щелей и нор. Да что же больно-то так… Маус вскочил и отбежал на несколько шагов, встал за дерево, спросил оттуда шепотом:

– Ты что? Ты что?

– Ничего, – потихоньку выпрямился Мур. – Ты только это… Просто не подходи ко мне близко.

– Нет.

– Ну и не надо. Не подходи, и все.

– Я забыл, что ты был в больнице.

– Отвяжись, – осторожно поднялся Мур. – Пойдем отсюда.

– А это? – он показал буклет. – Ведь надо выбрать? – он догнал Мура, сунул в лицо пестрый ворох измятых страниц: – А вот тут что на картинке – это лес такой бывает? А там медведи всякие есть? А вот это что такое – это такие домики, да? Чтобы жить? А там что внутри?

– Отвяжись, – повторил Мур, отстраняя его левой рукой подальше от себя. Он был твердый, но отступил послушно – повезло на этот раз. – Да выбирай ты себе все, что хочешь. До третьей смены еще две недели.

– Это немножко, – он опустил растрепанный буклет, прижал его к пузу и попытался разгладить какую-то страницу. – А ты где уже был? Вот тут, где такие горы – был? Надо туда, где ты еще не был, потому что мне-то ведь все равно, я вообще нигде не был…

– Ты что, совсем дурак? Ты не понимаешь? Мы никуда с тобой не поедем – вместе! Такого слова про нас, этого «вместе» – нет! Ты что, забыл, зачем мы сюда приходили? Сейчас начальства нет, но ведь они вернутся, и я от тебя избавлюсь.

Он стоял, тупо хлопая глазами. На щеке присохла полоска соуса, и в углах рта болячки. И веки эти красные. Закрыл буклет и сунул за пазуху – тот проскользнул под грязной рубашкой и шлепнулся на дорожку. Он его быстро подобрал, вытряс песок, прижал к пузу – и вдруг сказал звонкой, как колокольчик, скороговоркой:

– Прости-пожалуйста-что-я-бросил-в-тебя-яблоко-догнать-не-мог-бегаю-плохо-прости-не-буду-больше!

– Да ладно. Уймись.

– И тут, на лавочке, – он показал, как пихнул локтем, и буклет опять шлепнулся в песок. – Прости, я забыл, что у тебя бок болит. Я не буду справа подходить! – подобрал буклет, опять прижал к себе: – Не буду!

– Спасибо.

– Я не буду кусаться! – крикнул он. – Я тебя не ненавижу!

– Отвяжись!

– Послушай, но ведь ты ничего про меня тому дяденьке не сказал? – тихо спросил он. – Что хочешь, чтоб меня не было?

– Этот дядька – не начальство, а так, заместитель. Он ничего не решает.

– А мне показалось, что ты передумал, – сказал он гнусаво, потому что опять принялся противно вытягивать губу и морщить нос.

– Нет. Тебя вести в Игровые?

– Я вторую рубашку потерял где-то, – гнусил он, уставившись в землю. – Мне тут дали две, потому что я без ничего приехал, потому что багаж потерялся; сказали, что все дадут и ничего страшного, но дали больше всякие там носки и трусы, а вторую рубашку я потерял.

– То есть ты не пойдешь в Игровые в таком измызганном виде?

– В из… как? В грязном? Нет.

Вообще-то в корпусе была такая особая комната со всякими новыми вещами, где можно было брать все, что нужно, но Мур что-то про нее забыл. Надо идти. Он пошел. По дороге раза два сидел на скамейках. Маус по дороге вел себя тихо и близко не подходил, а когда увидел загроможденные полки и вешалки – растерялся. Мур кивнул ему:

– Бери все, что нужно.

Он опять уронил буклет, но в этот раз подбирать не стал. Через минуту Мур понял, что подобрать себе рубашку он не может. Мур подвел его к вешалкам:

– Вот отсюда и до этой таблички. Давай быстрей.

Он торопливо сцапал синюю футболку, пару рубашек, еще футболку, жуткого (но очень точного, чистого) оранжевого цвета и растерялся – куда деть? Мур подал ему пакет:

– Сюда. И еще штаны. Нет, эти зимние. Сойдет. И еще обувь. Не хватай так, надо померить… Давай сам.

Пока Маус возился с сандалиями, Мур отошел и взял себе зеленую (терпимого цвета, с сизым, как осока, оттенком) футболку – а то старые после больницы надевать не хотелось. Еще взял тетрадки – все равно же экзамены теперь сдавать, значит, надо заниматься – и пару книжек. Маус внимательно следил за ним – поверх белых коробок с чем-то еще не распакованным было видно только еж волос и в красном контуре глаза с черными дырками зрачков. Мур вспомнил, что он потерял свои игрушки, и кивнул на полку с разноцветными коробками: если Мауса что-то из этого хоть на полчасика займет, и то удача. Тут он справился удивительно быстро: вытащил одну маленькую летающую машинку с пультом и целую минуту обалдело разглядывал сверхнарядных кукол. Мур забеспокоился:

– Ты что?

– Это очень странные игрушки. Модели людей, что ли?

– Вроде того. Для маленьких девчонок. Ну, идем, ты ж не девчонка.

Маус фыркнул:

– Когда я был маленьким, я вообще не знал, что девчонки есть на свете.

Мур вздрогнул. Когда он сам был маленьким, он тоже этого не знал. Довольно долго. Стоп. Нельзя вспоминать.

– Тебе рассказывали, почему ты осиротел? – не надо было задавать этот вопрос – но с Мауса все как с гуся вода.

Он хрюкнул и опять посмотрел на Мура как на идиота:

– Я не осиротел. У меня вообще не было никогда родителей.

Мур присмотрелся. Да, это не сиротство стоит серой стеной в его глазах. Это…

– Я – человек понарошку, искусственный, – сообщил Маус. – Нави. От слова «Навигатор», потому что изначально…

– Я знаю.

– Еще бы. Ты сам такой же. Нави.

– Не говори никому, – преодолев дрожь, серьезно сказал Мур. Какие у него детские глаза – доверчивые? У Мауса?! Чего это? И когда он этот взгляд уже встречал? – Ни про меня, ни про себя. Особенно детям.

– Да это ясно, – отмахнулся Маус. – Знаю я… Как они смотрят и как разговаривают… Ладно, я не буду болтать.

Дома было грязно после утренних боев, но Мур махнул рукой и пошел в свою комнату. Положил новые книжки и тетрадки на пустой стол. Теперь придется снова жить здесь… Противно. Он прилег и сказал Маусу, замершему в дверях со своими пакетами:

– Иди к себе. Если можешь, веди себя тихо.

Маус исчез. Несколько минут Мур прислушивался, но было тихо, бок переставал болеть, и он сам не заметил, как уснул. Проснулся от легкого шороха, поднял голову – Маус осторожно собирал с пола осколки разбитой утром чашки и обрывки учебника. Увидел, что Мур проснулся, сразу присел и уставился своими черными дырками. Мур усмехнулся:

– Ты что, исправляешься?

– Не обольщайся. Я тебе еще устрою… всякое, – пообещал Маус, кривясь. – Когда выздоровеешь и перестанешь быть чучелом. Извини, что разбудил. Я бы и утром не бесился, если б помнил, что ты только из больницы. Я везде прибрался, и рубашку постирал. Что еще сделать?

– Сам отмойся.

Он молча кивнул, собрал оставшийся мусор и вышел. Мур еще полежал, прислушиваясь к ноющему боку – странно, ведь в больнице вообще уже ничего нигде не болело? Потом встал. До вечера было еще безнадежно далеко. Он задрал рубашку и посмотрел на шов – что-то неприятно красный… Сходить к доктору? А Мауса куда? Он подошел к окну и посмотрел в угол сада, где утром заметил проем в пасмурный осенний лес – ничего. Закрылся наглухо. Стало не по себе. Проемов он не видел, только когда бывало совсем плохо. Но сейчас ведь не опасно болит? Паршиво…

Отмывшийся и надевший новую одежду Маус стал похож на человека. Вот только глаза… и ноги… Грязь смылась, и отвратительные расчесы явились во всей воспалившейся гнойной красе. Болячки в углах рта – тоже. Нет, к доктору надо прямо сейчас. Мур сходил умыться и позвал:

– Идем.

– Куда?

– С этим надо что-то сделать, – кивнул он ему на ноги. – Давай, тут доктор недалеко…

– Я не хочу!

– Я тоже, – устало сказал Мур.

А доктор сказал:

– Мурчик, радость моя живучая! Ну как ты? Я сейчас собирался сам тебя проведать.

– Бок болит.

– Давай посмотрим… А внутри тоже болит?

– Днем болело.

– Бегал? Тебе же все сказали, что надо беречься!

– Убережешься тут…

– Да на самом деле не страшно. Перенапрягся… Только знаешь что… Давай-ка помажем… И заклеим. Сейчас пойдешь и ляжешь, ужин тебе домой принесут, а утром я зайду и посмотрим… Ты уж побереги себя. Все ж тебе такой шанс выпал, так ты цени.

– Я ценю… – Мур доктору почти невольно доверял: они хорошо познакомились, когда Мур зимой заболел. – Вот еще что… У меня тут Младший теперь, и…

– …Кто? Тебе дали Младшего?

– Да.

– Тебе, сейчас? – чего переспрашивать-то?

– Вчера.

Доктор долго смотрел на него, недоумевая, потом вздохнул:

– Очень некстати. Еще бы у тебя бок не заболел.

– Да дело не во мне. Посмотрите его, пожалуйста, а то я не знаю, чем его намазать, да и нечем.

Когда Маус вошел в белый кабинет, то показался еще больше похожим на хорька – сгорбился, уставился исподлобья. И болячки эти его, и сам – мелкий, тощий, непросохшие волосы торчат иголками. И опять губу вытягивает. Доктор почему-то встал. Маус съежился. Доктор глубоко вздохнул и сказал ласково:

– Да ты-то чего боишься? – оглянулся на Мура и предупредил: – Будет скандал. Да, Мур, будет скандал, и кто-то получит по заслугам… Но это не ваше детское дело. Вот что, Мурчик. Я его тут у себя на ночь оставлю и, что могу, сделаю. Ничего у него страшного нет, к утру вылечим. Другой вопрос, кто его к тебе с коньюнктивитом и такими болячками подпустил… Иди к себе, Мур, иди и ложись. Да, вот тебе еще витаминчики, их надо растворять в воде. Иди.

Мур и пошел, зажав в кулаке пузырек. Оглянулся еще на Мауса из дверей – тот, как псих, пятился от доктора, странно прижав локти к бокам, а кулаки к груди, а доктор что-то ему тихонько говорил…

Доктор прав. Нельзя подпускать к человеку с едва зажившим швом такое грязное существо с гнойными болячками. Мур опять нечаянно вспомнил, какие вчера у Мауса были глаза. Будто дождался кого-то родного. Да если б Мура хоть кто-то, хоть где-то ждал так, Мур бы… Маус ошибся. Придумал себе какого-то волшебного Старшего царевича, а Мур – всего лишь… Теперь всего лишь Мур. Никто.

Он отлично выспался в полном покое, и бок наутро вообще не давал о себе знать. Первым делом он подошел к окну и посмотрел в угол сада: того желтого проема в осенний лес не было. Но в стороне еще неустойчиво мерцал новый, изумрудный, точнее не разглядеть, и вдали еще, прямо в белой каменной стене вдоль дорожки переливалась пестрая, веселая щель. Значит, все хорошо. Он вздохнул и благодарно улыбнулся, сам не зная кому. Кому? Ну, наверно, тому, кто решил вложить в него эту редкую способность видеть порталы и пользоваться ими.

Это Близнецам, что ли?

Сразу замутило. Про порталы Близнецам не должно быть известно. Но остальное, надо признать правду, все, что Мур умеет, – это их вклад, их обучение… Их дрессировка. Беспощадная. Ну, а как еще обучать младенца водить корабли в таймфаге? Биологические механизмы подражания, стимуляция соответствующих зон мозга: хороший, правильный цвет – радость, плохой цвет – страх и боль… Но он летал лучше всех в своем возрасте не из-за их грамотной дрессировки. А потому, что был глуп и верил, что если будет хорошо, правильно, красиво – лучше всех! – летать, Близнецы его похвалят… Стоп.

Все хорошо. Вот попить молока вместо завтрака, и можно будет заглянуть в ту веселую дырку. Посмотреть, что это там красивое, как праздник… С блестками даже какими-то золотыми и красными… Но вот умение видеть щели и проникать в них – это тоже Близнецы вложили? Почему тогда они не знали, что он шнырять по пространствам и временам сам научится? Без всякого таймфага? Вообще без всяких устройств?

Он не сдвинулся с места, стоял и смотрел за окно. Трава, деревья. Тот же самый мир, что и в комнате. Тот же воздух и свет. Как безопасны простые окна. Просто впускают свет, а если открыть – воздух. Через окна не выйдешь в другие времена и края. Ну, заглянет он вот в ту праздничную дырку с блестками, а там интересно, хорошо – и что же, уйти? Опять взять – и уйти опять отсюда? Насовсем? Там ведь столько чудес… Но – зачем они ему? Чудес этих было – уже без счета.

Мур силой заставил себя отвернуться от окна, сел на пол и зачем-то закрыл ладонями лоб и глаза. В уме замелькали полузабытые картинки: вот праздник на широкой реке: переполненные людьми, размалеванные полосатые лодочки, желтые, синие, зеленые яхточки, буксиры с синими и черными баржами, суда побольше, полные пассажиров, пароходы с черными и красными трубами – черный дым клубами под самое серое небо, крики, гудки, – и вот бы хоть кто-нибудь взял покататься, хоть бы на самую жалкую лодочку… А вот маленький стеклянный, домиком, фонарик со свечкой высоко-высоко на скале – кто его туда поставил? – а скала-то среди голого черного леса, глухая ночь, слепые звезды – холодно, страшно, и он так туда и не шагнул даже, только потом все думал про фонарик: а может, там наверху пещера и там живет кто-то? Кто? …А вот под белым от зноя небом пустой, глиняный город-лабиринт: башни, строения с торчащими наружу балками, и веет от углов лентами сухой глиняной пыли – брошенный человеческий термитник, и нет воды… Куда они все ушли? Какие они были? Кто? Под наносами песка и пыли что-то хрустело под ногами, он даже думать не хотел, что. Убежал обратно, на свою сторону, в опостылевший приют. В приюте хотя бы все понятно: где и когда. «Где» – это он почти всегда, помучившись ночку-другую, посчитав, понимал по звездам, а вот с «когда» – не разберешься сходу. Прошлое, будущее?