– Суть в том, – сказал деловито мсье Кочубей, подзывая официанта. – Два абсента, пожалуйста. Суть в том, что наш виновник торжества, как вы правильно заметили, неосторожно вторгся в устройство бытия. Ну и поскольку он сумел создать его гениальную копию, значит, оригинал был разложен на составляющие элементы. Соединить жизнь с прахом – вот что ему удалось. Соединять – разъединять, соединять – разъединять, соединять и снова разъединять – неплохое занятие для вечности, а?

Они еще выпили.

– В общем, занятие неплохое, только смысла опять никакого нет. Разве что занятие для него нашлось. Я ведь тоже только того и хочу, чтобы было какое-то занятие. Смысла не надо, все равно нет его. Но только бы не быть среди этих лжецов и псевдосчастливцев, – расчувствовался Буффон. – Пусть абсурд, но настоящий, реальный, подлинный!

Кочубей довольно откинулся на спинку кресла:

– Так, ну значит, мы договорились.

– О чем это? – не понял Буффон, жалея о своем горячем откровении, выплеснувшимся под влиянием абсента.

– О работе, конечно. Вообще-то я занимаюсь наймом. За вами пришлют, когда освободится вакансия.

– Какая вакансия? Я ни о чем не договаривался. Эх вы, а еще про Ван Гога мне толковали, – совершенно возмутился Буффон. – Не трогайте его своими меркантильными руками! А я-то уж решил! Купился! – он вскочил с кресла и бросился к выходу.

– Эй, вы забыли сумку, – крикнул ему вдогонку Кочубей, хохоча.

Буффону пришлось вернуться. Кочубей протянул ему сумку и, не отпуская лямку, хитро проговорил:

– А как вы относитесь к Малевичу? Он ведь тоже свои Башмаки нарисовал, только слишком уж они у него черные и квадратные получились. Не каждый там башмак-то разглядит.

– Отдайте, – дернул за лямку Буффон.

– Пожалуйста, – улыбнулся Кочубей. – Мне тут кое-что для вас передали.

– Ну что еще? – устало проговорил Буффон.

Кочубей достал из внутреннего кармана пиджака большой конверт, похожий на обложку виниловой пластинки, и протянул ее Буффону.

– До встречи! За вами пришлют, – он махнул рукой и пошел к велосипеду.

Буффон взглянул на обложку оранжевого цвета. На ней черными буквами было написано: «Редкие записи: сны Ван Гога, Хармса, Кафки и др.». И внизу мелким шрифтом: «В исполнении авторов».

– Бред какой-то, – проговорил Буффон. Он обернулся, но Кочубея уже не было видно. Он засунул пластинку в сумку и пошел к Люксембургскому саду, пройдя его насквозь, оказался на Сен-Мишель рядом с общежитием. Через черный ход он быстро поднялся в свою оранжевую мансарду, бросил на кровать сумку и бухнулся в кресло. В голове было мутно.

Через низкое полукруглое окно открывалась панорама сумеречного города: серые дома, темные крыши, черные шпили. Вдалеке еще ясно рисовалась на фоне сизого неба Эйфелева башня. Накрапывал дождь.

– Совершенно нереальный город, совершенно нереальная башня.

Он вспомнил, как в день приезда пошел пешком к башне. Дойдя уже ночью, он растянулся под ней на земле и долго глядел на уходящие к звездам индустриальные конструкции. Он решил лежать до тех пор, пока миф о Париже не растворится в реальности этой железяки. Тогда ему это почти удалось, но теперь он снова чувствовал, как башня начинает порождать иллюзии. Он встал, достал из сумки пластинку и аккуратно водрузил ее на старую вертушку, доставшуюся от прежнего жильца. Игла зашуршала по поверхности черного диска. Послышалась музыка, очень тихая и медленная, похоже, японская, тягучая и мягкая. Он уселся снова в кресло и закрыл глаза. Вдруг послышался легкий хрип и потрескивание, будто кто-то преодолевал завесу времени. Негромкий сиплый голос заговорил по-французски:

– Воздух пропитался влагой как плотная акварельная бумага. Тепло и пасмурно…

* * *

Дама со скрипом открыла облупившуюся дверь и отошла в сторону. Буффон с интересом смотрел в отверстие. Прошло несколько минут. И вдруг все услышали гул приближающихся голосов. Через какое-то время в дверной проем прошли, пропуская друг друга и оживленно беседуя, двое мужчин. Один из них – довольно плотный с густой короткой бородой и широким загорелым лицом, в холщовой военной куртке и белой морской кепке, с трубкой в зубах. Другой – молодой человек с элегантным шелковым галстуком на шее, поигрывающий золотой цепочкой часов. Буффон сразу узнал их по фотографиям из книг. Следом за ними вышел человек с юношеским задумчивым лицом и немного оттопыренными ушами. Он быстрыми шагами догнал впереди идущих и вклинился в их разговор:

– Фрэнсис, а как вы поняли, что состоите в Большом Союзе?

– Дорогой Франц, – ответил респектабельный молодой человек. – Я никогда даже не подозревал об этом.

– Да это он лукавит, – перебил его бородач, подмигивая. – Вот я сразу знал.

– Говори за себя, Эрнест, – сказал напомаженный франт.

Троица прошла мимо пораженного Буффона, совершенно не замечая его. Однако Пинкертону они кивнули и проследовали куда-то дальше, в сторону горизонта.

– Да неужели ты никогда не спрашивал себя: «Кто это написал – я или мною руководили?» – продолжал упорствовать здоровяк, попыхивая трубкой.

– Представь себе, любезный Эрнест, что писал я исключительно сам и от нечего делать, – небрежно бросил Фрэнсис. – А вы-то сами, Франц, что скажете? – обратился он к юноше.

– А я никогда не думал об этом, только вот мне всегда было страшно заканчивать роман. Мне казалось, что вот-вот закроется дверь куда-то в неведомое, что я стою на пороге и вижу проблеск в проеме, а если завершу повествование, то просвет исчезнет.

– Ну что же, дружище, теперь вы и сам по эту сторону баррикад, – похлопал его по плечу бородач.

Их голоса было все труднее различить, тем временем в дверях стали появляться новые лица. Перед Буффоном возникли еще двое. Один – лысоватый крепкий старик с энергичным лицом, а другой с серьезным выражением, не совсем соответствующим его длинной присборенной на груди рубахе, с бабочкой, и синим волосам. Старик галантно поцеловал руку Даме и, взяв под локоть синеголового, проследовал с ним мимо Буффона.

– И все же твой супремус – фикция, Казимир. Ну кому ты хотел его там показывать? На что ты рассчитывал?

– Я хотел указать путь, открыть дверь в реальность, – мрачно сказал присборенный. – А ты так и не переступил черту, Пабло.

– А что толку? Большой Союз только для таких как мы с тобой. Я сразу это понял, поэтому отдал им на растерзание чудовищ – пусть набьют свои эстетические желудки. Морщились, а ели! – засмеялся старик.

– Вот видишь, ты хотел их напугать, а я научить – в этом между нами разница.

– Да кому нужен этот твой пафос. Детская болезнь и больше ничего…

Они уходили все дальше и дальше, продолжая разговор, но Буффон уже не мог разобрать ни слова. Между тем пожаловали новые гости.

– Не ожидал встретить вас здесь, Мартин, – обратился полный человек в круглых очках к симпатичному господину с квадратиком усов под носом. Он пропустил его вперед и тут же пристроился рядом. Полный был одет в военный мундир рядового Первой мировой.

– Неужто простили ваши «неприличные» пристрастия? – хитро добавил он.

– Послушайте, Жан-Поль, вы ведь тоже не ангел, хоть и по другой части. Однако, я смотрю, чувствуете себя здесь полноправным членом общества, – сухо проговорил господин, трогая рукой усы.

– Ну бросьте, не обижайтесь, я пошутил. Между прочим это ваш подопечный, – кивнул толстяк на Буффона.

– Они такие же мои, как и ваши, – все еще обиженно процедил господин.

– И все же Дазайнеры – плод вашей неуемной фантазии, я только покритиковал вас и вашего друга Эдмунда, хотя он наверняка сам не был в восторге от ваших мифологических теорий.

– Я бы предпочел оказаться теперь несколько в другой компании, а вы? – грустно сказал господин.

– Чего ж вы ожидали? Не нужно было превращать философию в поэзию. Теперь вы видите результат, – он снова кивнул в сторону Буффона. – Некоторые принимают ее слишком близко к сердцу. А мы с вами здесь.

– Возможно, вы правы, – обреченно вздохнул господин, и они стали удаляться в направлении горизонта. Буффон привстал с кресла и восхищенным взглядом проводил уходящих. Тем временем в дверь прошли еще двое мужчин благородного свойства.

– Не могу понять, уважаемый Василий, кому нужна подобная Игра? Ведь большинство людей по-прежнему заняты устройством своей повседневности. А мы предлагаем им заведомо незнакомые инструменты, разве не очевидно, что играть на них смогут лишь те, кто состоит в Союзе или каким-то образом связан с ним.

– Дорогой Герман, все когда-нибудь случается впервые, вот мы и пытаемся их научить играть. Находятся способные ученики, правда, по-моему, счастливее оттого, что научились, они не становятся. Меня больше занимает вопрос: а нужно ли, чтобы все узнали о правилах Игры? Пожалуй, это было бы справедливо, но тогда, возможно, разрушилась бы сама Игра. Должны же быть те, кто всерьез принимает ее условия.

– Именно поэтому вы и создали свою альтернативную Игру? И рады, что нашлись те, кто разгадал вашу затею. Я имею в виду тех, кто поместил ваши опыты в галереи.

Они были уже на приличном расстоянии от Буффона, когда из двери выбежал раскрасневшийся синьор и стал торопливо догонять удаляющихся господ.

– Постойте. Прошу, избавьте меня от этих безумцев.

Двое мужчин остановились и, смеясь, взяли под руки подбежавшего к ним человека.

– Познакомьтесь, Герман, это господин Миро. Вы никак снова скрываетесь от своих коллег по цеху? – обратился он к синьору.

– О да, они невыносимы. Сегодня на Собрании Союза они опять намерены представить Манифест…

Дальше Буффон уже не слышал, о чем они говорили. Все его внимание обратилось к дверному проему, где он увидел и не поверил своим глазам… человека в соломенной шляпе с рыжей бородой и трубкой во рту. Тот выглядел усталым, немного потрепанным. Он шел один, задумчиво глядя себе под ноги и шагая немного неуверенно. Кажется, он что-то бормотал. Проходя мимо кресла, где сидел Буффон, он неожиданно остановился и поднял на него глаза. Буффон затаил дыхание. Человек в шляпе меланхолично улыбнулся в бороду. Буффону показалось, что великое пространство, разделявшее их, в этот миг вдруг сжалось, и ощутил невероятную близость и тепло этого человека. Задержавшись еще на мгновение, он поправил трубку, повернулся и зашагал своей неуверенной походкой в сторону горизонта. Буффон выдохнул.

– На сегодня, похоже, все, – разорвала тишину Дама, о существовании которой Буффон почти что забыл. Она прикрыла дверь и с загадочным видом села напротив него.

Через минуту дверь снова отворилась, и в ней показался мсье Кочубей в своем клетчатом пиджаке, оранжевом галстуке и полосатых штанах. Он подошел к столу и устроился в кресле:

– Всех приветствую, – жизнерадостно произнес он. – Всю дорогу только и думал, что о вашем замечательном кофе.

Буффон смотрел на него невидящим взглядом.

Танец Индейца, 1998. Бумага, тушь

Песнь индейца

 
Я дерево. Руки мои – ветви
Все выше и выше тянутся,
Прозрачную влагу облаков глотая.
Веселого бриза потоки
Жажду мою утоляют.
Лучей золотых огонь
Листья мои обжигает.
И по стану моему стройному
Древесной броней покрытому
Жар струится.
Тону я в реке любви небесной,
Жизнь я вдыхаю.
Ноги мои – корни –
Все глубже в почву уходят,
Сок земли волшебный вбирая.
Подземных источников яства
Голод мой усмиряют.
Из недр планеты поднимается
Древняя сила.
В черной мощи плоти ее
Растворяюсь я.
Птица садится на руку-ветвь,
Чувствую ее тепло.
 
 
Теперь я птица. Руки мои – крылья.
Крылья раскину и к солнцу взмою.
До него почти долетаю.
Неба море синее – жилище мое.
Ветер душистый оседлаю я.
Узоры черные на песке оранжевом –
Читаю я знаки и вниз падаю.
Ловлю ленту блестящую:
Прекрасно серебро ее холодное.
Я восхищаюсь. Она ускользает.
Теперь я змея. Тело мое в кольчуге сияющей.
Дом мой – костер песка жгучий,
В его тепле сладко нежусь я.
Звенит музыка моих украшений –
Перкуссии шорох нежный.
Шуршит и шепчет, свистит и пересыпается.
Да, я мастер песочного блюза.
Я скрываюсь в тени спасительной.
Подарил мне ее кактус пустынный.
 
 
Теперь я кактус цветущий,
Цветы мои – дети мои.
Пьют они молоко изумрудное,
Смеясь и целуя меня ласково.
Терпким нектаром они наливаются,
Пьянящим ароматом меня окутывая.
Накрывает меня с головою
Истома сладкая,
Во сне чудесном забываюсь я.
 
 
И вижу, что я младенец.
В люльке качает меня индейская женщина,
Песню тягучую мне напевая.
Руки свои к ней я тяну,
Любви и защиты желая.
Из бусин и перьев в одеждах пестрых
Лицо зарываю невинно.
Осторожно и мягко мне шепчет она,
Как к небу тянется дерево,
Как птица парит в облаках,
Как крадется змея меж камнями,
Как кактус в пустыне цветет
И как быстро младенец растет.
Так устроен мир.
 

* * *

Он был изготовлен специально в честь 100-летия Сальвадора Дали, но после события зажил самостоятельной жизнью в ее квартире. Дама называла его «сюрреалистический шкафчик», или «шкафчик с улитками». Когда в дом приходили дети, она просила их найти там «настоящих улиток». Шкаф представлял собой небольшой деревянный короб с неглубокими стенками без передней дверцы. Внутри он был разделен стеклянными перегородками на двадцать равных ячеек, так что немного напоминал лоток для библиотечных карточек. Содержание каждой ячейки подбиралось с величайшей скрупулезностью и трепетом. Комбинация предметов, их расположение и сочетание друг с другом должны были вызывать определенные вибрации где-то в районе горла или грудной клетки. После того как все вещи обнаружили свое точное местоположение, и весь шкафчик начал производить правильное щекотливое чувство, Дама не решалась заменить или переставить ни одну из мелочей.