– Кто знает. Мы даже не были уверены до конца, что это кровь. Мы нашли ее, черную и смоляную, в коллекции одного из ценителей Древнего Египта, чьи предки разворовывали пирамиды.

Гвинн уткнулся лицом в руки.

– Вы – идиоты.

– Скажи мне почему, – не демонстрируя недовольства, проговорил Годвин.

– Я скажу, потому что, надеюсь, что это заставит тебя отказаться от твоих планов. Это кровь не ее Древнего. Чужая кровь могла взорвать каждую из ее клеток, вывернуть наизнанку. И за то, что она выжила, стоит благодарить, видимо, Деотерию и ее опыты. Через много столетий ее потомок выдержал, но это не значит, что выживут другие… – Гвинн помолчал. – И ты об этом знаешь, потому что видел, как они не выживают. – Он выделил слово «как» и помолчал.

– В твоих силах пройти этот путь к победе или поражению со мной и заодно защитить ее, если уж она так ценна для тебя. Подумай об этом. Я дам тебе время.

– То есть ты не откажешься от задуманного?

– Нет!

Эрл пошел к выходу.

– Инквизиция. Я понял, почему ты отдал им контейнеры, отец. – Годвин остановился. – Они думают, что у них древняя кровь, но ты им отдал ту смесь, что создал из крови Алии? Поэтому у упырей тот же поломанный ген, что и у нее. Ты не мог не понимать, что они наплодят упырей и выпустят их в мир, подкидывая опасную игрушку Инквизиции, которую те с радостью схватили. Война меняет мир. Война создает героев в их блеске и славе. Война уничтожает слабых. Война меняет политическую расстановку сил. Война отвлекает всех от того, что ты делаешь на самом деле.

– Займи правильную сторону, пока не поздно, сын.

– Да, отец. Кажется, мне наконец придется сделать выбор.

– Смотри только не перехитри сам себя, трикстер^[2], и надеюсь, не надо объяснять, что твоя Алия станет самым желанным подопытным объектом во всех лабораториях мира, если хоть что-то из этого разговора всплывет. – Эрл вышел. Гвинн остался сидеть, в задумчивости глядя на старые стены.

…Гвинн стоял на пепелище, его глаза болели от света, дыма и копоти. Крепостные стены обвалились, и донжон чернел на фоне неба, создавая иллюзию, будто кто-то там в дыму простер в мольбе руки вверх. Гвинну казалось, что он заходится криком и это должно быть слышно. Но то было лишь внутри него. В мире все дышало тишиной и спокойствием. О произошедшем напоминало лишь теплое, чуть пованивающее пепелище.

Гвинн видел, как его мать сражалась, возглавив последних из преданных ей Истинных и Вечных, и как она сгорела на солнце, прикованная к стене своего же замка. Она обернулась туда, где под защитой оставшейся крыши стоял ее сын, которого крепко держал за плечо эрл Годвин. Мать улыбнулась ему почерневшими губами и спела несколько строк колыбельной, которую он любил в детстве. Это было так давно – до того, как эрл Годвин вырвал его из рук матери, доставил в свой замок и приказал выбить, по его выражению, всю дурь, что жена внушала сыну и тем ухудшила и так с рождения испорченное. Так и сказал испуганному плачущему ребенку и слугам, держащим его. Из него выбили, и не раз. И он научился больше не плакать, даже оставшись один, не позволял себе этого. Он отлично запомнил науку о стойкости, как называл ее эрл. Сломанные кости долго срастаются у юных Истинных, которые еще не пробовали вкуса человеческой крови.

Гвинн подумал, что сейчас уж точно заплачет, но глаза были сухими. Он сжал губы и даже не дрогнул, когда ветер подхватил пепел – все, что осталось от матери.

Гвинн не помнил, что делал дальше, наверно, просто стоял на одном месте до ночи. С наступлением темноты он прошел к месту казни и, сев на колени, погрузил руки в еще теплый пепел.

Великий эрл Годвин привел его сюда для того, чтобы показать, как наказывают мятежников. «Дурную кровь, как и ты», – сказал он, и в глазах отца Гвинн прочел презрение. Впрочем, как и всегда, когда эрл смотрел на него. Гвинн знал, что не оправдал надежд отца – сурового воина, чья сила подчиняла любого. Он много лет стремился к тому, чтобы отец гордился им, упражняясь под надзором Эгиля, изучал науку войны, старался найти в себе силы крови отца, но у него ничего не получалось. Гвинн больше любил шалости и проказы и был хорош в них, иногда заставляя шумное застолье клана отца ухохатываться над его выходками. Это не нравилось эрлу. «Вина его матери, – говорил эрл приближенным. – Ее кровь. Я сомневаюсь, есть ли в нем что-то от меня». Гвинн слышал эти разговоры и пытался разбудить в себе злость на мать за дурную кровь, но не мог, потому что помнил ласковые руки, щекочущие его, пока он хохотал, теплые губы, которыми она касалась его щеки, нежный голос, что пел ему колыбельную.

Как и она, Гвинн не любил войну, поединки и сражения, как и ей, ему были по душе смех и радость, хорошие истории и веселье, как и она, он умел помогать другим и направлять людей. Он помнил, что его мать лечила, и пытался сам, но силы пока не проснулись, так что он начал изучать записи и древние свитки и радовался, когда видел пометки, сделанные ее рукой.

Сколько он себя помнил, мать и отец воевали. Ей это претило, это было против самой ее природы и природы ее клана просветителей, книжников, мудрецов, лекарей. И в то же время защита своего народа и земли была сутью Туата де Дананн, легенды о которых она рассказывала ему перед сном. Его захватывали истории о племени, чья кровь восходила к Древним. Они жили здесь, на землях Ирландии, защищенные великой стеной, возведенной их праотцем Ллугом – богом обмана, который смог обхитрить даже смерть. После Великой Катастрофы, уничтожившей Древних, стена постепенно разрушалась и, наконец, пала, но потомки Ллуга так и жили на этой земле, отражая любое вторжение извне. Пока не пришел эрл Годвин.

Он уже подчинил себе множество кланов, владел многими территориями и вот принес войну на зеленые холмы. Клан его матери сражался отчаянно, но все же пал – численный перевес, военное искусство и безжалостность были за Годвином. Так он захватил мать Гвинна.

Нуала Ни Конхобар – самая прекрасная женщина самой что ни на есть Истинной королевской крови. Другие Истинные могли лишь предполагать, кто из их предков выжил в Катастрофе и последовавшим за ней темным временем, Нуала знала о своем праотце-боге. Люди почитали и ее как богиню весны, перерождения и обновления. Но это не спасло ее от эрла Годвина, предки которого любили убивать и завоевывать и достигли в этом совершенства. Хоть и рожденный тут и носивший местное имя, в душе он оставался завоевателем, настоящим римлянином, как и его отец и брат, которых он когда-то убил, как шептались за его спиной. Впрочем, убийство брата Годвин и не скрывал. Даже гордился этим, снова и снова повторяя истории о Ромуле и Реме, тем самым словно уподобляя себя знаменитому латинскому предку. Нуала презирала и ненавидела эрла Годвина, как его ненавидели все в ее клане, отказавшемся преклонить перед ним колено и отдать дочь в жены пришлой солдатне. Так они сказали. И эрл Годвин отомстил.

Он захватил Нуалу и изнасиловал сразу после того, как убил всю ее семью. В том же зале ждали казни ее Вечные, связанные и неспособные спасти свою королеву. Годвин отволок ее в свой замок как трофей, и Нуала стала его женой, вымолив таким образом милости для оставшихся в живых. Годвин нарушил клятву. Сразу после мрачной, как поминки, свадьбы вместо брачной ночи он убил ее Вечных.

Говорят, в тот же день Нуала Ни Конхобар, королева Тары, пыталась умереть, выйдя под солнечные лучи на самую высокую башню его замка. Годвин не позволил ей и этого. Он запер ее в той башне и каждую ночь приходил к ней, чтобы насиловать, надеясь с помощью законного сына закрепиться на землях, не принимавших его. Не раз Годвин усмирял бунты людей, которые помнили Нуалу и ее семью.

И все же Нуала смогла сбежать. Она вернулась в отчие земли и скрывалась так долго, как только могла. Годвин, увлеченный новыми завоеваниями, отступил, пока не вскрылась правда. Нуала родила сына. А сын был ему нужен. Он ворвался в замок, где скрывалась непокорная жена, и выхватил Гвинна из рук матери. Страшное безжалостное лицо отца и кричащая, простирающая к нему руки мать снились ему в кошмарах даже спустя многие века. Годвин совершил лишь одну ошибку – не убил Нуалу в ту же ночь, когда отнял ее ребенка.

Так началась новая война на зеленых холмах, где Нуала собрала под свои знамена Истинных, Вечных и людей. Им не суждено было победить эрла Годвина, и, Гвинн был уверен, они об этом знали.

Гвинн лишь однажды видел мать с тех пор, как их разлучили, когда каким-то невероятным способом она пробралась к нему в спальню. Сколько лет назад это было? Он не помнил. Он был совсем крохой.

– Мой мальчик, – произнесла она, и ее глаза, такого же цвета, как у него, стали темнее. – Помни меня, мой сын. Я буду сражаться за тебя, за твое будущее, свободное от эрла и его бесконечной войны. Я люблю тебя, Гвинн. Помни меня.

– Я хочу с тобой, я тоже буду сражаться, – сказал он, но мать уже ушла, оставив после себя лишь горький запах полыни.

Вспомнив, как она проводила рукой по его волосам и целовала в щеку, Гвинн не сдержался и сжал кулаки, запрещая себе проявлять эмоции, запрещая себе вообще думать о ней. Нуалы Ни Конхобар, его матери, больше нет. Она подняла восстание против короля, его отца, главы клана и своего мужа, и проиграла. Удел всех мятежников – смерть. Она была слаба и знала это! Она была обречена в тот момент, когда Годвин пришел на их земли, ей следовало смириться и склониться перед его силой и властью! И ему, Гвинну, не пристало сожалеть о мятежнице, сошедшей с ума и предавшей их. Наказание было по вине. Он должен помнить об этом! Так говорил отец. А еще, что это произойдет с каждым, кто восстанет против эрла Годвина.

Гвинн чуть наклонился, уже собираясь встать, но увидел, как что-то блеснуло в пепле. Он чуть не забыл!

– Что там? – Отец крепко взял его за плечо и развернул к себе. Эрл с легкостью разжал детскую руку. Кольцо с фиолетовым камнем цвета глаз потомков Туатта Де Дананн – символ и талисман клана матери – сверкнуло и снова упало в пепел. Годвин фыркнул. – Оставь себе как лишнее напоминание о том, что делают с предателями, и не распускай сопли, Гвинн, ты королевской крови, помни!

Он помнил. Не мог бы забыть, даже если бы захотел.

– Гвинн, я взял тебя в поход против твоей матери специально, чтобы ты понял, что значит быть Истинным королевского рода. Скоро ты вступишь в пору возмужания, и сила твоей крови проявится. Я надеюсь, что ты станешь достойным сыном своего отца. Ты – мой наследник, тебе предстоит править миром вместе со мной, и ты должен быть жестким, иначе тебя ждет удел клана матери. Мир – это шахматная доска, и ты должен научиться передвигать фигуры и не предполагать, но знать, что из этого выйдет. Ты должен научиться видеть, что и как всех связывает: Истинных с их пешками и друг с другом. Если ты не унаследовал это от моего рода, то наблюдай за мной и учись! Тебе достался дар от твоей матери – никчемная красота и знахарство. Ты хочешь помогать людям? Глупости. Они плодятся как кролики, твоя задача – подчинить их себе. Иначе они сожрут тебя. Выбей из головы глупые забавы. Мой род помнит себя от великого Энея, римляне покорили мир, а Ллуг был всего лишь бездельником, у которого на уме были только любовные похождения да проделки и обман. Я вижу это и в тебе и выбью, как выбил слабость и слезы. Мы завоевываем и подчиняем земли. Ты – моя плоть и кровь, и твое будущее – стоять во главе армий, которые, согласно моей воле, покорят все кланы. Любовь делает людей и Вечных слабыми. Они начинают думать о настоящем, а надо смотреть вперед. Война меняет мир. Война порождает героев в их блеске и славе. Война уничтожает слабых. Империи сильны под мощной рукой правителя. Одного правителя. Учись стравливать кланы, учись подчинять их. Я соберу под своей властью всех Истинных, Вечных и Вечных их Вечных, они преклонят колено предо мной как пред сюзереном, и ты будешь рядом или будешь пеплом. Даже то, что ты мой сын, не спасет тебя, если ты восстанешь. Ты меня понял?

– Да, мой король, – проговорил Гвинн, склонив голову.

Отец развернулся и ушел. Гвинн сжал трясущиеся руки так, что вновь подобранное кольцо врезалось в кожу. Боль неожиданно привела его в чувство и успокоила.

По дороге в замок отца Гвинн все время молчал и лишь иногда дотрагивался до кольца матери, висевшего на цепочке у самого сердца. Въехав во двор, он спешился и повел лошадь к конюхам. Войско расходилось по казармам и огромной крепости, размером с небольшой город, в котором жили люди отца, его приближенные и Вечные его клана. Кто-то был инициирован им лично, кто-то приходил сам, кого-то приводили его Вечные. Теперь эрл стал еще сильнее, он укрепил свои позиции, уничтожив полностью клан его матери и всех, кто поддерживал ее, захватив себе их земли и земли их вассалов. К нему устремится еще больше людей, новые Дома поклянутся в верности, испуганные тем, что случилось, а их Вечные станут в ряды армии Годвина. Гвинн понимал, что так и должно быть, ведь так было всегда: сильнейший из кланов Истинных жестокостью подчинял себе остальные, и уже многие столетия самым могущественным был Годвин.

– Но это же неправильно, неправильно, – прошептал Гвинн, снова зажав в руке кольцо, вспоминая улыбку матери, теплые чувства любви и силы, которые она давала ему, когда его одолевали горести и печали. На его плечо опустилась рука. – Эгиль, – сказал мальчик и, развернувшись, уткнулся ему головой в живот.

– Ты забрал кольцо, как она просила тебя? – тихо спросил Эгиль, подхватив Гвинна на руки. Мальчик кивнул. Вечный крепко прижал к себе принца и понес в его комнаты. Он гладил его по голове шершавой рукой, пока мальчик не забылся тяжким сном. По щекам Эгиля текли слезы – те, которые Гвинн так и не смог пролить.

– Нуала, обещаю, я позабочусь о твоем сыне, – прошептал он. – Я сделаю для него то, что не смог для тебя – всегда буду рядом с ним.

Эгиль начал напевать колыбельную, которую так любила королева, и Гвинн сквозь сон улыбнулся. Вечный вдохнул запах полыни. «В нем нет ничего от отца, – подумал он облегченно. – Я клянусь, Нуала, что сделаю все возможное, чтобы он не стал на него похож».

Гвинн вздохнул, когда Эгиль вышел за дверь. Мальчику снилась мать. Она пела, ее золотые волосы развевал ветер, и он – почти младенец – смеялся.

– Запомни эту ночь, придет время, и нужно будет вернуться сюда мысленно. Меня уже не будет, мой сын. – Мать обхватила руками его смеющееся лицо. – Помни слова колыбельной, которую я пела тебе, и когда-нибудь ты поймешь. – Внезапно мать стала покрываться ожогами. – Копье Ллуга. Храни его, сын. Ты последний из рода, выживи любым способом. Слышишь? Выживи! – шепчут черные губы, и в ладонь опускается что-то тяжелое.

Гвинн резко открыл глаза и, пробормотав спросонья последние слова колыбельной, вскочил и кинулся к стене. Его детский тайник за пятым камнем от двери хранил главные ценности маленького Истинного: кусочек платья матери, камень, который он нашел в море, маленькую книжицу с невероятными картинками, на которых были изображены смешные зайцы-рыцари и улитки-монахи. Он знал, должно быть что-то еще… Гвинн чуть выдохнул, когда его пальцы нащупали резную шкатулку. Он осторожно открыл ее – на ложе из бархата лежала бутылочка из прозрачного камня с гравировкой копья. Внутри шла тяжелой зыбью черная кровь. Потревоженная им, она словно стремилась вырваться и коснуться Гвинна. «Одна капля при первом причастии кровью, одна капля изменит тебя, одна капля приблизит тебя к твоей сути», – вспомнил Гвинн слова старой колыбельной. Он улыбнулся и спрятал шкатулку обратно. Мальчик оделся и поднялся на самую высокую башню. Где-то там, далеко на севере, он знал, стоит разрушенный почерневший от огня и дыма донжон, словно простирая в небо каменные руки в молитве, где-то там развеян пепел его мятежной матери.

– Любовь не спасла тебя, мама, – проговорил Гвинн, зажав кольцо в руке. – Но не потому, что любовь делает нас слабыми. Отец не прав. Просто любовь должна вести за собой. Любовь подчиняет не меньше, чем жестокость и сила. Любовь побеждает всех и все. Ты же была ведома сама. Это и твоя вера в правду и справедливость сделали тебя слабой. Вот только правда у каждого своя, правда изменчива и зависит от того, кто и как ее говорит. Тебе ли, потомку Ллуга, того было не знать. Это была безнадежная затея – сражаться с эрлом в открытую. Его империя простерлась от Средиземного моря до Северного. Его империя строится на войне, крови, слепом подчинении, и каждая смерть подпитывает его, делая сильнее. Империи можно разрушить только изнутри, уничтожить, выгрызая сердцевину, подпиливая их столпы, их можно уничтожить хитростью… И они падут. Рано или поздно. Ты забыла, мама, что у нас все время мира, а мы – потомки бога обмана…

Еще через два часа Гвинн прошел через зал заседаний Совета под любопытными взглядами собравшихся. Коротко поклонился Истинным, Начо, склонил голову перед главой Совета Раулем де Вермандуа.

– Мы рады приветствовать тебя, Гвинн Уэссекский. Долго же тебя не было среди нас. Говорили, что тебя уже нет в мире живых. – Рауль усмехнулся, бросив взгляд на эрла Годвина. Тот спокойно откинулся в кресле. – Разве ты не умер?

– Приветствую тебя, господин де Вермандуа. Я позволяю прикоснуться ко мне, чтобы увериться в моей реальности.

– Где же ты пропадал последние годы?

– В горах. – Гвинн усмехнулся. – Медитировал и размышлял.

– И к чему пришел в своих размышлениях?

Гвинн спокойно посмотрел в глаза Раулю:

– Я Гвинн Уэссекский, Истинная кровь от Истинной крови королевского клана эрла Годвина, требую вернуть мне имя и земли клана моей матери, королевы Тары Нуалы Ни Конхобар.

– Твоя мать, восстав, сделала эти земли военной добычей эрла Годвина. Таковы законы Истинных, – спокойно проговорил Рауль де Вермандуа, наблюдая за эрлом Годвином. – После смерти отца как его наследник ты получишь все его земли и все вассальные ему кланы. Требовать часть, что принадлежала матери, ты можешь в одном лишь случае, если она передала земли тебе до своего восстания против сюзерена.

Гвинн поднял руку:

– Я отрекаюсь от Дома Годвина Уэссекского и его фамилии. Я заявляю о своем праве Истинного создать свой клан. Как кровь от крови Конхобар я восстановлю Дом моей матери на землях этого древнего рода, они принадлежат мне. Так гласит дарственная моей матери, написанная ее кровью в присутствии свидетелей. Отныне мое имя – Гвинн Конхобар, король Тары.

Члены Совета повскакивали с мест. Рауль удовлетворенно откинулся в кресле. Начо усмехался в сплетенные пальцы. Эрл Годвин пристально смотрел на сына, и в его ледяных прозрачных глазах ничего нельзя было прочесть.