Денис проснулся посреди ночи.
Вагон раскачивало – нехорошо как-то, тяжело. Пожалуй, даже страшновато, с сильным креном влево-вправо. За окном была глубокая темнота. Как будто в батискафе, который погрузился на самое дно Нью-Йоркской впадины и исследует руины разрушенного и затонувшего города. Только с чего батискаф так качает? Денис представил себе огромного кальмара, схватившего аппарат щупальцами (он читал, что еще есть такие, архитойтисы называются) – и сам испугался, жутко стало смотреть в темноту. Он отвернулся от окна и только сейчас понял, что внизу горит свет – синеватый ночник – и слышатся негромкие голоса.
Отец и мама не спали.
Денис чуть высунул голову над краем полки.
Мама сидела, поджав ноги и прислонившись виском к вздрагивающей стене вагона, в углу, и смотрела, как Борис Игоревич разбирает на разостланном большом носовом платке пистолеты. Один – хорошо знакомый Денису табельный отцовский «Бердыш» – был уже весь разобран. Но на той же салфетке лежали еще аж два, и третий отец держал в руках, снимая затвор. Денис хорошо знал эти модели: на платке – восьмизарядные курносые «Байкалы-442», а в руке маленький «Байкал-441». Отдельно в ряд стояли поблескивающие золотом патрончики: девятимиллиметровые и шесть-тридцать пятые.
– А стоило ли? – спросила мама, явно продолжая начатый раньше разговор.
– Работа там и для тебя есть, – отец снял со ствола боевую пружину, посмотрел сквозь нее на жену. – Не беспокойся.
– Ты же знаешь, о чем я.
– У меня приказ.
– Я не о тебе. И даже не о себе. Я о Дениске. Тебе ведь предлагали его оставить.
– Он не имперский дворянин, чтобы в интернате воспитываться. Жирно будет.
«Новости, – обеспокоенно подумал Денис. – Ну, мамочка…»
Он прислушался – конечно, подслушивать нехорошо, но… в конце-то концов, тут дело касается его напрямую!
Борис Игоревич довольно долго молчал, даже пистолет бросил крутить. Потом тихо заговорил:
– Лера… Понимаешь, я ведь не просто так его с собой везу. Если хочешь знать – это жест политический.
– Политический? – сделала ударение на этом слове мама.
– А ты зря иронизируешь. – Борис Игоревич, кажется, рассердился. Денис тихонько поерзал на полке – разговор был интересным, даже очень. – Зря! Именно политический. Как ты не поймешь, Лер? Я как бы показываю: вот он, я – и мы ничего не боимся и это наша земля, раз уж семью с собой привожу! Да и ты сама много думала о своей безопасности, когда в семнадцать лет поехала на юга – с холерой бороться?
– Мне почти восемнадцать было, – поправила женщина, и Денис по голосу понял, что мама улыбается. – И потом, я сама за себя решала.
– Думаешь, Денис решил бы по-другому?
– Еще бы его спрашивать. Им дай делать, что они хотят, – так от подвигов не продыхнешь.
– Да, это есть… Да и потом – все не так страшно, как может показаться. Не посмеют нам ничего сделать… – Борис Игоревич помолчал и добавил: – Я скорей боюсь, что наш сын начудит. У него это хорошо получается, тут ты права.
Потом внизу стало тихо, и Денис услышал звук поцелуев. Осторожно перевел дух, медленно вытянулся на полке. Улыбнулся.
Он все понимал. И очень хотел, чтобы мама родила ему брата. И еще – знал, что это невозможно.
Там, на юге… в Крыму. В какой-то дикой деревне… где были холера и почти первобытные от ужаса и жизни вокруг люди, непохожие на людей. Там восемнадцатилетнюю Лерку Исаеву – тогда еще не Третьякову – ударили вилами в пах. Ударил один из тех, кого она спасала от холеры.
Денис видел это иногда, как наяву. Как девчонка в защитной форме Медкорпуса с алым крестом на повязке хватается за вилы и падает под стену на пыльной кривой улице. Не выхватив пистолет. Не потому что не успела, а потому что она приехала спасать, а не убивать. Как разбегаются опомнившиеся люди. Как девчонка, которая станет его, Дениса, мамой, сдерживая стоны, ползет ближе к стене, садится, бинтуется… и сидит, глядя на лужу крови, к которой собираются мухи…
Когда в деревню влетел отряд местных драгун, первое, что попросила почти умершая фельдшер, было: «Не трогайте их. Они просто испугались. Они не виноваты…»
Когда Денис был помладше, он очень хотел как-нибудь найти того гада, который… Но прошло полтора десятилетия. Все там изменилось, и Крым уже давно не вечевая республика, а часть Империи… Денис подрос и понял, что это не будет местью. Это будет просто убийством. Убийством человека, который, наверное, и сам уже сто раз себя наказал…
Когда мама рожала Дениса, она чуть не умерла во второй раз. И… и все.
Когда-то раньше в таких случаях детей брали из специальных организаций – приютов. Но таких уже давно нет.
И у Третьяковых есть один Денис.
Он уже снова спал, думая об этом…
Оказывается, долгая поездка на поезде – вещь довольно скучная.
Всего три дня назад Денис со сдержанным интересом рассматривал локомотив на Южном вокзале Петрограда. Это был не привычный ему паровоз, на каких он не раз ездил, а мощнейший электровоз марки «Россия ЭЛ-1» – обтекаемая машина, позволявшая буксировать сцепку из двадцати пассажирских вагонов со скоростью около ста километров в час без дозаправок или чего-то подобного. Сердцем электровоза был таинственный вихревой генератор – чудесная машина, изобретенная еще до Третьей мировой, фактически вечный двигатель. Производство таких было ограничено нехваткой необходимых материалов, которую испытывала не только Империя, но и вся Земля. Экипаж локомотива – четыре человека в темно-синей с золотом форме гражданского Инженерного корпуса, облокотившись о перила, смотрели сверху на пассажиров и здание вокзала с легким чувством превосходства. Их можно было понять – они соединяли мир там, где еще не протянулись стройные мачты опор струнных дорог Юницкого. А это не везде было возможно пока… Вот и до Семиречья они пока что не дотянулись.
Правда, на этот раз сцепка составляла всего двенадцать вагонов, из них четыре – багажные. Рейс Петроград – Владивосток шел на юг в обход Уральского хребта, через джунгли хребта Голодный, берегом моря Балхаш и дальше насквозь через леса Южной Сибири до конечного пункта. Среди пассажиров большинство составляли такие же, как Третьяковы, командированные на долгие сроки. И вещей они с собой везли немало.
Денис здорово взгрустнул, когда на дверь их петроградского дома повесили табличку: «ДЛИТЕЛЬНЫЙ ОТЪЕЗД. ОХРАНЯЕТСЯ ГОСУДАРСТВОМ». Дом тоже выглядел грустным – все окна забраны изнутри и снаружи щитами, в комнатах все зачехлено, отключены все системы. Мальчишке даже совсем расхотелось уезжать. Войко – он пришел с утра и помогал грузиться, молча, хотя Денис порывался заговаривать, – смотрел понимающе, и Денис почти уже решил взмолиться, чтобы его оставили у Караджичей. Почему-то мальчишка был уверен – отец и мать согласятся, стоит ему лишь попросить.
Но он перетерпел секундную слабость. А потом на улице появилась целая делегация.
Отца и мать никто не провожал. Друзья, начальство – все они побывали у них вчера, на небольшой вечеринке – и все. А Денис вроде бы со всеми попрощался в отряде еще днем, предупредил, что никакая помощь не нужна и проводов не нужно тоже. И совершенно не ожидал появления почти десятка человек – из их с Войко отряда и из отряда имени Лени Тарьянен. Причем, судя по лицам, настроены все были серьезно.
– Чего пришли? – угрюмо сказал Денис, спускаясь с крыльца и чувствуя, как возвращается желание остаться – не такое сильное, как раньше, но явственное.
– Слушай, – решительно сказала Инга Брондукова, протягивая большой тяжелый пакет. Лицо у нее было суровое и решительное. – Вот тут номера «Пионера» и «Костра», последние – по три штуки. Восемь Уставов. И пленка с нашим фильмом – ну, ты помнишь, про «Кивач». Возьмешь с собой?
– Конечно, – кивнул Денис. Он не представлял себе, зачем это ему может понадобиться, но правда хотел взять все это с собой. Не так уж тяжело это, а…
Что «а» – он и сам не очень понимал. Делегация сдержанно сопела. Больше всего Денис боялся, что сейчас кто-нибудь что-нибудь ляпнет про наше знамя и про благородную миссию. Станется еще… Но все промолчали, и Денис вдруг искренне сказал то, что чувствовал:
– Спасибо, ребята, девчонки. Я постараюсь…
Он снова не договорил, что он «постарается»-то?..
…Войко провожал его на вокзал. Они ехали в кузове грузового «Лося» и молчали. В голове у Дениса кипела сумятица мыслей – ну же, ну же, надо что-то сказать, что-то самое. Самое… самое… Ведь он сейчас уедет, насовсем же уедет!!! Но Денис с ужасом понимал, что сказать нечего.
Войко тоже молчал. Глядел по сторонам и молчал. И когда помогали грузить вещи в багажный вагон – молчал. И на перроне, когда Денис отвлекся от печальных мыслей и стал разглядывать ЭЛ-1 – молчал. И только когда послышался низкий гудок сирены – минута до отправления, всем занять свои места – Войко посмотрел в лицо Денису почерневшими синими глазами и сказал:
– Знаешь, я тогда сразу понял – вот друг на всю жизнь.
– На мосту? – спросил Денис и охрип. Войко кивнул. – Я сразу адрес пришлю. Как только приедем. И на каникулы приеду.
– Конечно, – сказал Войко. Мальчишки несколько секунд разглядывали друг друга в упор, потом крепко обнялись и расцеловались. – Иди, – попросил Войко. – Не оглядывайся. Я тоже сразу уйду и не оглянусь. Все будет хорошо. Будь готов.
– Всегда готов, – прошептал Денис, повернулся и забрался в вагон.
Он не оглянулся. И знал, что Войко не оглянулся тоже. Это было тяжело. Но легче, чем долгое прощание…
…Это было три дня назад. А сегодня поезд пересекал границу Семиречья… ого, через двадцать минут!
Лежа на полке, Денис сонными глазами смотрел на наручные часы. И только через какое-то время понял, что из динамика в коридоре раздается песенка про с добрым утром и еще что-то. И что правда пора вставать. И еще – что в купе никого нет.
Мальчишка соскочил со второй полки на мягкий коврик. Потянулся, потом несколько раз подтянулся на скобе для одежды. В четвертый раз скоба предупреждающе хрустнула, и Денис, приземлившись на ноги, с опаской на нее посмотрел. Потрогал – вроде держится. Мальчишка вздохнул, пожал плечами и, откинув умывальник от стены, занялся туалетом. Потом стал одеваться, невольно подпевая динамику в коридоре.
Уделять много внимания своей внешности в среде пионеров Петрограда считалось дурным тоном. Таких называли непонятным, но обидным словом «кутюрье» – кажется, из французского языка. Правила хорошего тона требовали, чтобы в одежде наличествовала некоторая небрежность, как бы подчеркивающая устраненность хозяина от мелких бытовых проблем.
Но форма – это не одежда. Кроме того, в какой-то степени, размышлял Денис, причесываясь перед зеркалом, он не просто приезжий, а, как точно сказали, «посол доброй воли». А послу не пристало выглядеть перекошенным.
Защитного цвета рубашка, забранная в синие шорты. Широкий ремень, на котором висит пионерский нож в чехле. Портупея с набедренной сумкой. Алый галстук с трехцветным эмалевым зажимом. Защитные гетры. И высокие коричневые ботинки – легкие и плотно облегающие ногу. Синий берет с кокардой – под левый погон.
Денис еще раз собирался осмотреть свое отражение, когда услышал голос отца:
– Хорош.
Чувствуя, что краснеет стремительно и неудержимо, мальчишка повернулся. Но отец был серьезен и официален, в бутылочного цвета мундире ОБХСС, даже с пистолетом в кобуре на поясе. Денис мгновенно вспомнил про пистолеты, которые видел ночью, хотел было задать вопрос, но в дверях, оттеснив отца, появилась мама – елочки зеленые, тоже в парадной форме, бело-алой.
– Идут, – объявила она. И Денис сообразил, что поезд уже стоит. – Вот ведь… – Валерия Вадимовна неловко улыбнулась. – Знаю же, что ничего противозаконного не делаю, а все равно… – она хмуро уселась к окну.
Денис не понял, что она имела в виду, но тоже сел ближе к окну, а отец, чему-то усмехаясь, устроился у дверей, поставив рядом свой портфель, на который Денис покосился неодобрительно, как только мог.
За окном был лес. Точнее – лес и угол какого-то белого здания. И все. Ни людей, ни надписей, ни знаков каких-то – ни даже просто ветра, листья могучих лип были неподвижны. А по коридору приближались с двух концов сухие деловитые голоса. Денис уже даже различал повторяющиеся одни и те же вопросы – цель приезда, предметы, запрещенные к ввозу и вывозу… Глупость. Он невольно скривился. Нет, чем скорей закончится эта ерунда с границами поперек одного народа…
– Что кривишься? – поинтересовался отец. И подмигнул.
Денис ответил подмигиваньем – и в открытых дверях купе появились двое.
– Поручик Дягилев, пограничные войска Русской Империи.
– Хорунжий Мигачев, погранстража Семиреченской Республики.
Пока отец передавал документы и отвечал на дежурные вопросы, Денис разглядывал первого человека Семиречья… и испытал легкое разочарование.
Правда, рядом с простой табачно-зеленой формой и ярко-зеленой фуражкой имперского пограничника семиреченец казался ярким и нарядным: фуражка с синим верхом и желтым околышем, синий френч, синие штаны с алым лампасом, начищенные сапоги… На плече висел стволом вниз короткий «АК-74» со сложенным рамочным прикладом, а не «сотка», как у имперца. Но в остальном – человек как человек, с загорелым лицом, лет тридцати, усы – щеткой. Выглядел семиреченец устало, но Денису вдруг улыбнулся и спросил:
– Пионер?
– Пионер, – немного вызывающе ответил Денис.
Хорунжий козырнул, потом еще раз – отцу и сказал:
– Хорошо поработать у нас.
– Спасибо, – кивнул Третьяков-старший. И обернулся к жене, едва пограничники вышли: – Вот и все. Мы в Семиречье.
– Незаметно, – осторожно сказал Денис.
Борис Игоревич поднял брови:
– А ты чего ожидал? Оркестра – или, наоборот, протестной демонстрации? Ну, извини…
– Даже про оружие не спросили, – напомнил Денис.
Борис Игоревич хмыкнул:
– Мил друг, да ты что думаешь, они не знают, кто мы? Это так. Чтобы не зря хлеб есть. Может, еще отпечатки пальцев надо было снять – вдруг мы не мы, а надевшие наши личины вражеские агенты?
– А что, так не бывает? – уточнил мальчишка.
– Так – нет, – подвел черту Третьяков-старший. – Ибо дураки вымерли как вид в начале Безвременья. Кстати, – он запустил руку в портфель, достал и передал Денису, держа за ствол, 442-й «Байкал», потом – два магазина, уже снаряженных патронами. – Твое имущество.
Стараясь ничего не показывать, небрежным движением бывалого человека Денис зарядил пистолет, передернул затвор, поставил на предохранитель, убрал со второй обоймой в набедренную сумку. Все это время он косился на мать, но Валерия Вадимовна разложила на своем краю стола какие-то бумаги и на оружие посмотрела лишь мельком. Впрочем, у нее на ремне тоже висел 442-й «Байкал» в белой кобуре. А 441-й, надо полагать, у отца под формой…
Отец между тем уже разложил на столе свой бумажник. Денис с интересом сунулся ближе. Оказалось, что отец обналичил где-то выданный ему аккредитив – и мальчишка с еще большим интересом, чем форму семиреченца, рассматривал здешние деньги.
О проекте
О подписке