─ Один раз плену челом бил?
─ Пять. И пять раз бежал.
─ Почему не застрелился?
─ Ты бы желала?
─ Я проклятая Богом, желать сыну гибели? Просто спросила. Ради любопытства.
─ В первую оказию не успел, Застрелился бы, ─ честно признался Башкин. ─ Окружили солдат-беглецов спящих, внезапно. Без злобы скомандовали: «Хонде хох!» Вскинуть автомат ничего не стоило. Но с каким смыслом? Мигом бы расстреляли разрывными пулями. Умирать от фашиста не захотелось! Не пожелал я, мама, лежать на русской дороге, как на погосте брошенною падалью; без могилы, без хора плакальщиц, без слез матери! Насмотрелся я, пока шел из окружения. Оскорбительным пришествием лежат печальники на сиротливом погосте в лесу, в поле, в болоте, по берегам рек. Всеми отторгнутые, никому не нужные, не ведая, за какие грехи? Лежат со святыми ликами, глаза открыты, страшно и дико смотрят в небо! Лежат безмогильные, бесприютные, застывшие в пиршестве боли и страдания! Были солдатами, загадкою жизни, стали безразличием! Только ветер разносит плач, плач Ярославны! Зачем жили? Зачем были в грешном мире? Им, конечно, все едино теперь, а мне, живущему, мама, так умирать страшно! Многим я закрыл глаза, дабы воронье не склевало. В вечности трудно странствовать царем Эдипом! Одна несправедливость получается! На земле мука, и там скорбь!
Умереть просто. Очень просто, мама! Я мог исчезнуть из мира с достоинством, в том же лагере. Броситься на колючую проволоку под током! Но какой смысл? В чем он? Россия в беде, а ты идешь на плаху, под секиру, как обезумевшее животное! Выжить ─ сложнее, мама! Вся Русь, все ее пространство от Бреста, от Смоленска до Москвы усеяно воинами и все это есть открытое Братское Кладбище Ослабевшего Человека! Где матерь разыщет сына? Каждого, каждого зальют дожди, заметут снега, и сами по себе они растворятся в неизвестности, в обреченности, раз по собственному желанию ушли в траурное пиршество земли Русской.
Александр в трауре помолчал:
─ Я воин, мама! И не пожелал истаять в черном роке! Мне богами, судьбою велено ─ биться за Русь и победить! Зачем же я буду пускать пулю в лоб? Вдруг еще пригожусь?
Матерь с горестными глазами потеребила платок:
─ Попривечали тебя ветры буйные. Только не след каждой сороке ведать о черном роке, о том же плене!
─ Само собою, ─ понимающе отозвался Александр.
─ Ты, я вижу, без заслуг явился? Только пленником? После госпиталя не воевал?
─ Воевал. В роте штрафником! Недолго. Но сильно. Против танков Гудериана! В заслоне оставили, на гибель! Как печальников России! Трое бились, ─ и танки жгли, и себя спасали! И спасли, как видишь. Одному не удалось. Отмучился! Савва, сын священника. Гоняли по земной плахе как врага народа! Не отмолился бы до гроба! Пал героем! За святую Русь. Мы все были героями. Мне, мать, признаюсь, после тюрьмы, пыток в НКВД, ─ жить среди танков было легче, чем среди земного люда!
─ И награду не отмерили? Звание?
─ Отмерят. Розгами. Солеными. По ранам. Из окружения мы шли, мама! Комиссары первыми поднимались в атаку, ложись под танки на поле битвы! Комиссар ополчения Ипполит Калина представил к ордену Красного Знамени. Но там теперь ─ одна смерть! Он пал за Русь смертью Героя! Все Тульское ополчение полегло, мама, смертью Героя! Три тысячи гробов я ношу в сердце! О награде ли мечутся думы?
Он погладил ее руку.
─ Вижу, огорчил своим приездом? Опечалил?
─ Супротив, обрадовал. Дошла моя молитва до Бога, ─ перекрестилась на икону Мария Михайловна. ─ Измучена я была, сынок, обессилена вероломною печалью в то время, когда видела лунную ночь и ромашковую лощину, по которой тебя ведут на расстрел то свои, то чужие. Слышу выстрел, ─ и наступает тишина, ледяное безмолвие. И я умираю с тобою. И печаль эта не оттепливается. Никакие думы не исцеляют. И молюсь. И Бога спрашиваю: живая я? Сын живой?
Молчит земная скорбь. И от звезд ─ ледяное молчание. Неуютно было на земле. Ночь и горящие свечи. И все. Неужели, думаю, не отмолила тебя от смерти? Себя не отмолила? Вгляжусь в пространство Руси, и в пламени встает тюрьма. Видела ее, близко, как тебя. И одинокую камеру с решеткою на окне видела. И ты пишешь письма мне. Пишешь со всеми печалями, с безысходностью во взоре. Не получала я письма твои, а знаю, о чем писал! До последнего словечка отскажу. Не веришь?
Сын тихо произнес:
─ Верю, мама! Еще как верю!
Матерь Человеческая заверила со светлынью во взоре:
─ Я все видела, сын. Через сердце, через сердце! И бои твои с танками, и как ты под немцем жил! Я тебя по все пространство России вела, не давала погибнуть. Молитвою своею. Обращением к Богу, в надежде на его милосердие и заступничество. И утратила тебя, когда зимние метели подули! Зову, а ты не отзываешься. Не на шутку испугалась. Подумала, отвернулся Господь, наш спаситель. И ты являешься! Блудным сыном, нищим странником, но являешься. Являешься пред очи мои, скорбными слезами проплаканными. Не печаль ты принес, радость. Не отвернулся держатель Вселенной, слышит мою молитву. И, значимо, все будет хорошо! Донесешь огниво до Адольфа Гитлера, разожжешь ему костер! Доволен моим вещим предсказанием?
─ Доволен, мама, ─ улыбнулся Александр. ─ Давно твоими устами мед пью. Как сама живешь?
Мария Михайловна осердилась:
─ Я тебе, о чем по часу ведала? Чем слушал? Ну, басурман!
─ Иван как? Брат? ─ быстро перевел интерес сын.
─ Воюет.
─ Похоронки приходят в деревню?
─ Слетаются черные птицы. Алексея Рогалина под Смоленском убило. По прозвищу Ленька Шалун. Отыграл музыкант. Все царь-девицы оплакивали.
Башкин задумчиво сказал:
─ Он первым вышел на Куликово поле. Праведник от чести и совести! Гармонист от Бога. Какая Русь гибнет, а, мать?
В горнице стало тихо, как в церкви перед молитвою.
И очень печально.
И очень траурно.
Из школы прибежали разрумяненные сестры Нина и Аннушка. Увидев брата, в радости бросились на шею, закружили по избе в хороводе. Они любили его и не скрывали нежные чувства. Подошли, управившись со скотиною, брат Алеша, жена Ивана, кто бился за Русь ─ Варвара Федоровна. Мать поставила самовар. За чаепитием с малиновым вареньем начались новые расспросы о деревне, о войне. В избе тепло. Топится печь, она гудит ровно, тяга хорошая. Весело в огне потрескивают поленья, изредка взрываясь искрами, свежо пахнет при оттаивании дров снегом с косогоров и березовыми листьями. Как сама вечность, тикают на стене ходики.
Александр доволен, на душе сладко, безмятежно, там заселилась дивная светлынь. Так бы жить и жить, сидеть на стуле, вытянув ноги, по любви смотреть на мать и сестер, на брата, на улицу в лунном сиянии, не надо таиться в сумрачном лесу, каждое мгновение ожидать рокового выстрела. Неужели он может больше сюда не вернуться, не переступить порог родного дома? Не увидеть, как на берегу Мордвеса горят костры, пасутся кони, степенно ступая золотыми от света луны копытами по медово-шелковистой траве?
Страшно все покидать, возвращаться на фронт.
И надо.
Александр Башкин сошел с крыльца, когда над деревнею играли утренние зарницы. Упросив мать не провожать, он крепко обнял ее, поцеловал. И направился один вдоль улицы, какая еще стояла в тумане. Он знал, зачем пошел в одиночество! Сам себе, не признаваясь, он перебежал по бревенчатому мостику, поднялся по косогору и свернул к дому с окнами на речку, на березовую рощицу. Они светились. Доронины вставали рано.
Послышался звон бубенчика над калиткою. Александр остановился, встревожил радость. На улицу вышла в шубейке, жмурясь от восходящего солнца, та, кого он желал увидеть, его юная принцесса. Девочка посмотрела большими синими глазами, кротко поздоровалась.
Краснея, спросила:
─ Все воюете, Александр Иванович?
─ Жизнь такая, ─ ответил первое, что пришло на ум, чувствуя сильную робость.
─ Нашего папу тоже на фронт забирают. Повестка из военкомата пришла.
─ Михаила Осиповича? Хорошо!
─ Чем же хорошо? ─ красавица капризно поджала пухлые губы.
─ Воевать вместе будем.
─ Там убивают, ─ Капитолина стыдливо посмотрела в землю, ковырнула сапожком льдинку. ─ Пойду я. Папа на работу собирается, а вода кончилась.
─ Он все председателем колхоза?
─ Им управляется. В бабьем царстве.
Юноша заметил на ее пальце оловянное колечко. Сколько хватило смелости, произнес:
─ Выросла, как березка. Невеста!
Невольно приосанившись, ласково посмотрев, девочка весело побежала к колодцу.
Обернулась, помахала рукою:
─ Живым возвращайтесь, Александр Иванович!
Колодезный журавель вздрогнул, низко поклонился. Цепь зазвенела свадебными бубенцами. С реки взлетела утка и шумно, в солнечную радость, забила крыльями. Башкин оживленно, с волнением шел в Мордвес по хрустально-заснеженной тропе, слыша, как ликует душа, сладостно обмирает. Жизнь необычно покрасивела. Хотелось петь. И он пел русскую старинную, с разудало красивым распевом, песню о любви, какую пела девочка на Ряжском вокзале, когда они уезжали на смертные бои под Смоленск:
Начинаются дни золотые
Воровской, непродажной любви.
Эх вы, кони мои вороные,
Черны вороны, кони мои.
О проекте
О подписке