Глава 6

Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста!

Из кинофильма «Джентльмены удачи»

Как строился наш распорядок дня в интернате? Вставали мы, как правило, по зычному воплю ночного воспитателя: «Подъем!», в семь часов утра. Прямо в трусах выбегали из палаты в просторный коридор, называемый на старый манер рекреацией, где нас уже ожидала учительница Елена Николаевна. Она делала с нами небольшую, минут на десять зарядку. Ну, знаете, наклоны там всякие, вперед-назад, вправо-влево, вращательные движения руками и ногами, приседания. Я настолько проникся этими простыми упражнениями, что до сих пор – сколько лет прошло – вспоминаю их укрепляющее действие, лежа на диване.

После зарядки мы всей шумной, веселой гурьбой, расталкивая друг друга, неслись в туалет, умываться и обливаться холодной водой по пояс – это было обязательное условие, продиктованное нам воспитателями (хоть за что-то можно сказать им спасибо – закаливание очень пошло мне на пользу!). С водными процедурами желательно было не мешкать, потому что последний подбежавший к раковине первоклашка был обязан убрать всю, налитую двадцатью маленькими опездолами, воду.

Затем мы быстро заправляли кровати, одевались и шли строем завтракать. Я уже рассказывал про интернатскую столовую – наше любимое место силы, где мы насыщались своей разрушительной детской энергией. Пришло время добавить еще несколько важных замечаний. «Кушать подано – садитесь жрать, пожалуйста!» – говорила нам Елена Николаевна и мы, сгорая от нетерпения, принимались уминать нехитрые общепитовские блюда.

На завтрак нам обычно давали манную кашу с чудовищными комками – видимо, интернатские поварихи сильно ленились мешать ее во время варки. Мы называли эту кашу космической, потому что при попытке перевернуть тарелку, она ни на йоту не выливалась и вполне могла съедаться космонавтами на орбите. Иногда манку заменяли перловкой, которую я, честно говоря, недолюбливал за ее весьма специфический вкус. Вместе с кашей на раздаче также выдавали маленький квадратный кусочек сливочного масла, который ее совершенно не портил. Его также можно было намазать на хлеб, по желанию. Все это роскошество венчалось стаканом еле подслащенного чая, больше похожего с виду на ослиную мочу (еще бы знать, как она выглядит!).

Наш среднестатистический обед состоял из самых простых и обычных щей («где щи, там и нас ищи!» – любили шутить по этому поводу воспитательницы), сменяемых время от времени гороховым супом, про который шуток было еще больше – не к столу будет сказано. Затем шло традиционное картофельное пюре с рыбной котлетой или сосисками, и компот, сваренный из сухофруктов.

На ужин нас потчевали какой-нибудь гречкой, либо же макаронами с мясной подливкой и стаканом все того же бледного от огорчения чая, недопитого кем-то еще со вчерашнего дня. Ко всей этой еде, разумеется, полагался хлеб, который «всему голова». Его можно было взять со специального подноса, заваленного нарезанными в хлеборезке кусками. Мы любили порыться в этих залежах хлеба, выискивая свои любимые горбушки – наше самое желанное лакомство! Но уронить хлеб на пол считалось великим святотатством – за это можно было легко схлопотать по лицу. «Его же для тебя хлеборобы растили, а ты, гандон штопанный, им почему-то разбрасываешься!» – вопили в таких случаях работницы столовой.

По очень большим праздникам, типа Нового Года, повара баловали нас жареной картошкой, которая считалась невероятным деликатесом – о ней потом разговоров было на несколько месяцев вперед! Кто-то, возможно, спросит: а почему столь банальное блюдо перепадало нам так редко? А вы попробуйте нажарить картошку на триста человек – замучаетесь стругать ее и переворачивать потом на сковородках!

Подавалась сиротская жратва на дешевых казенных тарелках с надписью «Общепит». И чай, и компот мы пили из вечно немытых граненных стаканов, наподобие тех, что до сих пор ставятся в поездах дальнего следования в подстаканники. Ножи у нас, конечно же, отсутствовали подальше от греха (страшный сон воспиталок – триста ебанутых детдомовцев, вооруженных ножами!). Да и нечего было особо резать, разве что котлету какую-нибудь или сосиску, но с этим отлично справлялась и ложка.

Как видите, питались мы прекрасно, чуть ли не на зависть самим себе, но справедливости ради нужно отметить, что в целом – никто не голодал! На раздаче (так называлось специальное окошко, через которое из кухни в столовую подавалась еда) всегда можно было получить добавку супа или каши. Ну, либо увесистым половником по голове.

Что же касается меня, то я с огромным аппетитом пожирал почти все, что предлагалось интернатскими поварами, не разбирая особо вкуса и запаха. Главное, чтобы это были не гвозди, а все остальное мой молодой желудок легко мог переварить. Воспиталка постоянно возмущалась: «Сукаченко, тебя легче пристрелить, чем накормить!», и смотрела на меня осуждающим взглядом, но я только беззлобно посмеивался ей в ответ.

Мне не в падлу было слопать все, от чего отказывались мои более привередливые одноклассники: и варенный лук, и молочные пенки, и куриную кожицу. Я поедал даже холодную творожную запеканку и соленые зеленые помидоры, хотя ничего более отвратительного и придумать было нельзя! Опасался я только одного – как бы меня за плохое поведение не оставили без еды.

Была у наших воспитателей такая страстишка – чуть что не так, сразу же лишать ребенка возможности набить свой желудок. А поскольку все мы были далеко не паиньки, то и жирных ребят среди нас по определению не водилось – им просто неоткуда было взяться. Да и не прижился бы такой толстячок в детдоме – его бы сразу всей толпой зачморили.

Но продолжим обозревать наш распорядок дня в интернате. После завтрака мы шли прямиком в класс, переодевались там в школьную форму и садились за парты. Уроков в начальной школе у нас было не так много и поэтому где-то в районе 13:00, по-быстрому отмучившись, мы уже топали на обед, за которым следовал так называемый «тихий час».

В это время нас загоняли в палату и заставляли замирать в своих кроватях без всяких признаков жизни. Елена Николаевна так и говорила нам: «Умрите!». И мы должны были на целый час забыть про какой-либо несанкционированный шум или движение. Я терпеть не мог этот навязываемый нам «послеобеденный сон», поскольку спать мне днем никогда не хотелось. И тогда, будучи ограниченным в движении, я давал волю своему буйному воображению!

Все дело в том, что в Младшем корпусе у детей по чьей-то странной прихоти совершенно не было игрушек! Во всяком случае, я ни разу не видел, чтобы кто-то из маленьких детдомовцев с ними возился. Даже девочки были лишены возможности наряжать своих традиционных кукол. Скорее всего, игрушки были просто запрещены в интернате. А играть-то тянуло! Вот я и приспособил казенное полотенце под это увлекательное занятие.

Понадергав из него красных и синих ниток, я скатывал их в шарики и раскладывал на белой простыне – они изображали у меня солдат неприятельских армий. За тот час, что мы должны были провести в своих кроватях, я с помощью ниток из полотенца разыгрывал целые сражения! И никакая, даже самая навороченная современная игрушка не смогла бы по своей привлекательности сравниться для меня с теми разноцветными шариками на детдомовской простыне…

Вообще обилие игрушек – это не всегда хорошо, ибо зачастую мешает развитию воображения у ребенка. Он просто не в состоянии удержать свое внимание на чем-то одном и хватается за все сразу. В то время, как отсутствие тех же кукол или солдатиков (к чему я отнюдь не призываю) заставляет его задействовать всю свою творческую фантазию и позволяет оживлять с помощью силы мысли любой неодушевленный предмет.

Однажды моя хорошая знакомая рассказала мне такую примечательную историю: в детстве ей очень хотелось иметь собаку. Она буквально грезила маленьким щеночком! Но родители были категорически против какого бы то ни было животного в доме. И тогда маленькая девочка привязала палку на веревку и принялась каждый день выходить с ней на прогулку по двору, воображая, будто это ее любимый четвероногий друг! Можете представить себе округлившиеся глаза родителей этой девочки, когда она брала свою странную конструкцию и шла выгуливать ее на улицу! К сожалению, собаку девочке потрясенные родители так и не купили. Возможно, они посчитали, что хватит с нее и палки на веревочке.

После «тихого часа» учительницу Елену Николаевну сменяла уже известная вам воспитательница Раиса Борисовна, в обязанности которой, помимо всего прочего, входила организация «самоподготовки» – это то, что в обычной школе называется «заданием на дом» или «домашней работой». Проходила она в том же самом классе, где мы учились и с утра – благо, расположен он был рядом с нашей спальней. Помню, как во время одной из таких самоподготовок случился неприятный казус, по поводу которого мы все довольно долго переживали.

Как обычно, Раиса Борисовна зажала нас в такие дисциплинарные клещи, что ни вздохнуть, ни пернуть нормально было невозможно! Во время выполнения школьных заданий она требовала от нас полнейшей тишины и абсолютной концентрации на подготовке к урокам. Ни о какой увлекательной ловле мух или безобидном ковырянии в носу не могло быть и речи! И вдруг посередь всего этого педагогического благолепия Димка Жаров, щупленький темноволосый парнишка, сидящий за соседней партой, начинает проситься у воспитательницы в туалет.

Можно вообразить себе жуткое возмущение Раисы Борисовны, для которой строгий и неукоснительный порядок был превыше всего. «Я же всех предупреждала, что до 17:00 никто из класса не выйдет! Почему ты не поссал, когда это можно было сделать?!». «Я, я» – что-то тихо лепечет ей Димка. «Головка от хуя!» – взрывается Раиса Борисовна – «Никуда ты, дрянь малолетняя, не пойдешь! Сиди и терпи!». Сидит мальчишка, тужится, весь покраснел от напряжения. Изо всех сил старается не опозориться перед одноклассниками. Но много ли так высидишь? В общем, финал ясен – через несколько минут под Митькой образовывается приличная лужа, у всех на глазах!

На Раису Борисовну в этот момент страшно смотреть – она буквально взвивается до потолка: «Ах ты, гаденыш, чего удумал! Ссаться в школьном классе! Ну, я тебе щас покажу, где раки зимуют!». Она хватает Димку за волосы и начинает срывать с него одежду. Тот ревет буквально в три ручья и слабо пытается закрыться от нее руками, но жестокая воспиталка неумолима: «Руки по швам, я сказала! Разделся до гола и встал к доске! Живо!». Димка покорно стягивает с себя трусы и стыдливо корячится у доски, вытирая слезы. Так и стоит он до конца самоподготовки, не смея прикрыться руками. Девчонки, глядя на все это безобразие – хихикают, закрыли глаза ладошками, сквозь пальцы смотрят. Раиса Борисовна довольна – «воспитывает»…

По окончанию самоподготовки, в качестве поощрения, нам обычно позволялось немного погулять на улице – этакий бонус за невольное прилежание в учебе. Выстроив нас, в ставшую уже обязательной для всех перемещений по интернату, колонну под говорящим названием «Мозгой туды!», Раиса Борисовна вела всех в подвальное помещение Младшего корпуса, где за каждым классом была закреплена своя раздевалка. В этой тесной конуре прямо на полу (крючков не хватало), были навалены наши совершенно одинаковые курточки вперемешку с ничем не отличимыми друг от друга калошами. Не без труда облачившись во все эти казенные вещи, мы спешили порезвиться на улицу.

Но даже там Раиса Борисовна, разрази ее гром, не собиралась ослаблять свою железную хватку. Шуметь и баловаться, как вы помните, у нее было нельзя. Причем правило это распространялось не только на поведение детей в интернате, но и вне его. Поэтому наши прогулки в небольшом, огороженном сеткой, загончике, больше напоминали броуновское движение зеков по тюремному дворику. Ну, разве что мы руки за спиной не держали.

Часто случалось, что за пререкания с окончательно спятившей воспитательницей меня лишали возможности подышать свежим воздухом, и тогда я «гулял» один, сидя у окна. Помню, какие дивные картинки открывались мне за стеклом (запретный плод, он ведь всегда сладок!). Я смотрел их, как кадры волшебного диафильма, и не мог наглядеться, поскольку они всегда были разными.

Вот сокрушенно качаются под порывами ветра, тяжело и натужно вздыхая листвой от нестерпимости своего положения, высаженные на школьном дворе деревья. Им, может быть, и хотелось бы вольготно пробежаться по траве, размять свои одеревеневшие члены, но они вынуждены всю жизнь стоять, как истуканы, на одном пятачке, не в силах сойти с места.

А вот прямо под моим окном крадется куда-то по своим делам известная всему детскому дому кошка, по имени «Побирушка». Это облезлое создание живет где-то в подвале, и мы постоянно подкармливаем ее всякими вкусностями, украденными нами из столовой. Честно признаться, нам очень жалко «Побирушку», потому что она такая же бесприютная и неприкаянная, как мы.

Иногда на улице становилось пасмурно, и дождик бил крупными каплями по моему окну, и в этот момент мне казалось, что это он так плачет из-за невозможности как следует намочить меня. А порой внезапно выглянувшее из-за туч солнце своими теплыми, проникающими через стекло прямо в сердце, лучами, пыталось придать мне бодрости – дескать, не расстраивайся, Головастик, мы еще зажжем с тобой, как следует! И я, благодаря этой поддержке доброжелательного светила как-то спокойнее и даже радостнее переживал допущенную по отношению ко мне несправедливость. Помните, как у Достоевского хорошо было сказано: «Удивительно, что может сделать один луч солнца с душой человека»…