Сначала было разработано конкретное правило, но вскоре было принято другое, похожее на правило престижного монастыря Студион в Константинополе, с определенным бенедиктинским влиянием в его предпочтении к общежитию, а не к отшельнической жизни. Под прикрытием его славы новые стремящиеся к созерцательной жизни, как отшельники, так и сенобиты, продолжали заселять гору Афон, где в конце X века насчитывалось около шестидесяти заведений.
Расширение монашеской жизни и усиление вмешательства светской церкви в культурную жизнь Империи не имели ничего общего с событием, последствия которого сохранились до наших дней: восточным расколом, или разделением церквей Рима и Константинополя. После раздела Римской империи Феодосием Великим в 395 году между ними часто возникали подозрения по вопросам церковной дисциплины, сакраментальной практики и богословской доктрины.
Брак священников, тип хлеба, используемый на мессе, субботний пост и учение о происхождении Святого Духа были предметом споров между двумя церквями. В IX веке были добавлены другие аспекты, что привело к расколу Фотия.
Наиболее известными из них были те, которые возникли в связи с процессом евангелизации земель центральной и восточной Европы, которым Рим и Константинополь намеревались руководить. Набор взаимных обид, всегда накладываемых на папское убеждение, что его престол в Риме выше всех других, включая Константинополь, резко вырос в середине XI века, когда два человека, столь же высокомерные, сколь и непримиримые: патриарх Михаил I Керуларий (Miguel Cerulario)[147] и папский посланник Умберто де Сильва Кандида.(Humberto de Silva Candida.) Вместо того чтобы прийти к соглашению, патриарх и понтифик оказались на перекрестке отлучений. Этот факт, а не освящение разделения между церквями стал началом окончательной кристаллизации их разделения. С ним византийский культурный мир приобрел новый элемент индивидуальности и сплоченности[148].
История Византийской империи с середины XI века до середины XIII века обычно делится почти исключительно на основании политических и военных аргументов на три этапа. Первое, то, что мы могли бы назвать концом македонской династии и началом династии Комнинов, между 1054 и 1080 годами. Второе, «век Комнинов», между 1080 и 1185 годами. И третье, Partitio Romaniae, с латинским вмешательством в Византийскую империю, рождением греческого сопротивления в Никее и окончательным изгнанием латинян между 1185 и 1261 годами[149].
Между 1056 и 1076 годами ландшафт Византийской империи резко изменился. Македонская династия вымерла в 1056 году. В следующем году Исаак Комнин устроил переворот, за которым последовали беспорядки, которые привели к возвышению и отречению четырех императоров. Все они оказались неспособны предотвратить угрозы, нависшие над Империей на всех фронтах. На востоке – турки-сельджуки; нa западe – норманны Роберто Гискардо, которые с благословения Папы Николая II заняли свои позиции на юге итальянского полуострова; на севере – печенеги.
Между 1071 и 1076 годами, с их изгнанием из Бари и Салерно, византийцы были изгнаны из Италии, а в 1071 году поражение имперской армии при Манзикерте, на армянских землях, обрекло Империю на милость турок-сельджуков. Эта обстановка военного поражения привела к внутренней небезопасности в Империи.
Земельная аристократия столкнулась с аристократией купцов, региональные державы воспользовались возможностью, чтобы продемонстрировать свою относительную независимость от имперского правительства, и, чтобы завершить картину, в самом Константинополе несколько новичков (пизанские и венецианские купцы; нормандские наемники) устроили разные беспорядки.
В аналогичном контексте болгары и русские готовились перейти к конфигурации новых территориализированных политических сил. Включение Болгарии в состав Империи с 1018 года оставило глубокий след в стране. Однако именно в эти годы болгарское общество проявило признаки сопротивления, которое в конечном итоге кристаллизовалось.
С одной стороны, распространение богомилийского дуализма было формой отказа от иерархии Греческой церкви. С другой стороны, реализация налоговой реформы вызвала усиление давления на сельское население, которое в значительной степени стало зависеть, прежде всего, от епископов и монастырей. Недовольство вылилось в серию восстаний, которые были настоящими восстаниями против завоевателя.
Их поражение не помешало болгарам продолжить борьбу за свою независимость. Случай с русскими, конечно, был другим. Они были дальше от Константинополя и объединились с Василием II против болгар, и лишь очень медленно небольшие ядра военного и торгового характера и большинство деревень, посвященных сельскому хозяйству и животноводству, были объединены в пользу двух центров: на севере Новгород, недалеко от озера Ильмень, бенефициар коммерческого оживления степи, а на юге Киев на реке Днепр, главный полюс политического и культурного укрепления[150].
Создание в 1037 г. архиепископской кафедры в последнем городе способствовало единению Киевского княжества. Это привело к постепенному исчезновению старых различий между ролями, соответствующими каждой из этнических групп, варягам и славянам. К тому времени русская культура была выражена на славянском языке, транскрибированном кириллицей.
В общественно-политической структуре ранней России, при теоретическом авторитете Рюриковичей, господствовала уездная аристократия крупных землевладельцев с их личной гвардией (дружинa) бояр. Лишь немногие города, достаточно развитые, чтобы иметь свои органы управления и даже, как Новгород, свое ополчение, могли избежать гегемонии тех аристократий, которые без ограничений господствовали над крестьянством.
Раздробленная политическая власть бояр Киевской Руси продлилось все раннее Средневековье (с 980 по 1280 годы). В середине XII века глава одной такой аристократий, обосновавшейся в районе между Суздалем и Владимиром, воспользовался слабостью Киева, чтобы завоевать город и двинуться на север, в Новгород, и на северо-восток, во Владимир, город центр власти России. Примерно в то же время в источниках сталa упоминаться еще и Москва[151].
Между 1080 и 1185 годами семья Комнинов обосновалась на троне Византии и обеспечила династическую легитимность. Его преемственность была отражением определенного восстановления Империи, как демографического, так и экономического, политического или культурного, которое, конечно, развивалось в гораздо меньших масштабах, начиная с чисто территориального, чем это было принято в течение двух веков правления македонской династии.
Первые признаки восстановления были обеспечены ростом населения, особенно в балканских регионах. В то же время площадь введенных в эксплуатацию земель была расширена, хотя теперь этот процесс направлялся не столько крестьянскими общинами, сколько крупными землевладельцами, которые покупали государственные земли у государства и пользовались благосклонностью финансовых реформ новой династии.
В частности, из-за импульса, который он дал двум институтам: pronoia (проноя) и charistiké (харистике). Проноя состояла из передачи в usus fructus (узуфрукте) земли, находящейся в государственной собственности, и ее родителей или поселенцев (демозиариев) крупному владельцу в обмен на их обязательство использовать ее и, в случае войны, предоставить людей и военное снаряжение[152].
Со своей стороны, харистикa была передачей имперской властью узуфрукта церковной собственности мирянину в обмен на ее восстановление и поддержку монахов. Намерение нового императора состояло в том, чтобы обуздать чрезмерный рост церковной собственности и, несомненно, посредством этой скрытой конфискации обеспечить лояльность светской аристократии.
Но очевидно, что распространение обоих институтов укрепило состояние и власть региональных и местных лордов. С расширением обрабатываемых земель также произошло усиление сельскохозяйственного производства. Вместе с увеличением населения это стимулировало спрос на текстиль, металл или строительные изделия и побудило венецианских, генуэзских и пизанских купцов селиться в более развитых городских центрах с последующим оживлением торговли.
В социальном аспекте «век Комнина» увидел двойное усиление горизонтальных отношений (солидарности) византийской аристократии и вертикальных зависимостей. В этом случае как на уровне знати, среди глав домохозяйств и их клиентской среды, которая имела тенденцию утверждать понятие ойкос, дома и, следовательно, родословной, так и на уровне семей, отношения между помещиками и крестьянами.
Приватизация всех их развивалась гораздо меньше, чем на Западе, но была важным элементом того периода. Параллельно этим внутренним процессам во внешней политике фундаментальными данными XII века было превращение внешних врагов во внутренних врагов Византийской империи. Это было очевидно в случае с турками. Через пятьдесят лет после битвы при Манцикерте в 1071 году турецкий султанат Иконий контролировал восточную и южную Анатолию, то есть около двух третей полуострова Малой Азии[153].
Но то же самое было и с латинянами. Между 1050 и 1075 годами южная Италия стала ареной столкновений между папством, Империей и норманнами-эмигрантами, которые ценой своих услуг в качестве наемников стремились обосноваться на юге полуострова и в Сицилии. Динамика событий привела к тому, что папство вступило в союз с норманнами, что вынудило Византию сделать это с венецианцами.
Они, которые уже пользовались важными торговыми привилегиями в Империи с 992 г., увидели, что их положение улучшилось благодаря новым торговым привилегиям, предоставленным в 1082 г. Быстрый рост богатствa венецианских купцов побудил их претендовать на привилегированный социальный статус в Империи[154].
Ситуация чрезвычайно осложнилась с 1096 года, когда в Константинополе появились две группы латинских крестоносцев, стремившихся вернуть Иерусалим из рук мусульман. Крестоносцы первого, то есть «народного крестового похода», возглавляемого Петром «Отшельником», грабили предместья города чем напугали византийцев; последние провели их через Босфор и направили на территорию контролируемые турками, где они и были перебиты.
Составляющие второй группы, «крестовый поход рыцарей», часто вели себя как оккупанты Империи. То же самое сделали новые воины, которые в двух походах крестового похода пересекли земли Византийской империи в XII веке. Латинские рыцари занимались грабежом населения, захватом плодородных земель и заселение в регионах Империи. Все это означало не только территориальный упадок, но, прежде всего, постоянное беспокойство во внутренней политике.
Совокупность этих черт определяла византийскую историю XII века, но преемственность была обеспечена восстановлением имперской власти, которое первый Комнин, Алексей I, установил между 1081 и 1118 годами, и два его преемника сохранили. В частности, Мануил I (1143–1180), который проявил желание заставить жителей Запада признать могущество Византии, стал свидетелем культурного расцвета, характеризовавшегося византийским «националистическим» подтекстом и, конечно же, отказом от влияния грубости латинян, вошедших в Империю. Именно чтобы избежать чрезмерного усиления позиций венецианских купцов, он поощрял генуэзцев и пизанцев, традиционных врагов первых, селиться в городах Империи.
Со своей стороны, культурное выражение этого чувства византийского самоутверждения было зафиксировано, прежде всего, в «Алексиаде», работе Анны Комнина, дочери Алексея I Комнинa. Усиления Империи при Мануэле I закончилась в 1171 году. Hовый баланс сил в Италии вынудил Византию отказаться от попыток переселения на юг. В том же году жители Константинополя восстали против венецианцев, имущество которых было конфисковано императором[155].
Пять лет спустя турки-сельджуки, которые после своей победы при Манцикерте в 1071 году закрепили свое присутствие на Анатолийском полуострове, победили императора Мануила I в битве при Мириокефалоне. Это событие послужило победителю, султану Кылыж-Арслану II (1156–1192), чтобы укрепить султанат и заложить основы того, что в итоге стало Турцией. Побежденный Мануэль I понимал жестокие перемены, произошедшие в Империи. После 1176 года последний вряд ли мог смотреть на Адриатическое и Анатолийское плато; в лучшем случае ему пришлось селиться на побережьях и островах Эгейского моря.
Смерть Мануила I в 1180 году и вступление Михаила VIII в Константинополь после изгнания латинян в 1261 году стали вехами нового периода в истории Империи. Византия характеризовалась огромной политической нестабильностью и, в конечном итоге, неизбежным упадком. Смерть императора Мануила I в 1180 году не прервала решительную западную политику последних лет[156].
Это усилило антилатинские настроения населения Империи, которые взорвались в 1182 году в Константинополе в форме нападения на дома и магазины западных купцов, которые были убиты или изгнаны. Между 1185 и 1195 годами борьба за имперский престол привела к двум государственным переворотам, которые ослабили Империю, от которой навсегда отделились болгары и сербы, а в качестве платы за свои союзы итальянские купцы вернули свои старые привилегии.
Именно в этом контексте экспедиция латинских воинов, которая должна была составить четвертый крестовый поход с очень конкретной целью вторжения в Египет, изменила свой маршрут и появилась у ворот Константинополя, сумев посадить на трон свергнутого императора и его сынa Алексея IV.
Уступки, сделанные ими латинянам, вызвали бурную реакцию у их византийских подданных. Она была предлогом того, что в апреле 1204 года она служила крестоносцам, на практике, венецианцам, для штурма города и тщательного разграбления. Событие имело далеко идущие последствия для Византийской империи и Средиземноморья в целом. Среди прочего, четыре были особенно значительными. Исчезновение духа крестового похода, как это было предложено в конце XI века.
Обострение антизападничества византийцев и захватывающее обогащение Венеции, которая обеспечит «четверть с половиной» имперского дохода, контроль над Адриатическим и Эгейским морями и выход к Черному морю[157]. И, с точки зрения истории Византийской империи как политического образования, ее фрагментарность. Империя, которую латинские источники называли Рум, была предметом разделения: Partitio Romaniae. В Константинополе венецианцы установили «латинского» императора Фландрии Болдуина.
В качестве его вассалов несколько дворян, возглавлявших экспедицию 1203–1204 годов, образовали княжества в Афинах, Фивах, Морее и Фессалониках, то есть в европейской части Империи. Тем временем некоторые семьи византийской аристократии пытались сделать то же самое в Малой Азии. Комнины добились успеха в далеком Трабзоне, а Ласкари в Никее. В тот же год грабежей Константино Ласкарис, признанный дворянством императором и патриархом столицы, был превращен в хранилище имперской легитимности. В 1261 году военачальник Михаил Палеолог, провозгласив себя «греческим» императором Никеи, вошел в Константинополь и снова был коронован. С Мигеля VIII началась династия Палеологов.
О проекте
О подписке