Глава 1
Анатомический театр власти (пролегомены к историософии Ялтинской конференции)

Шум дерева создают не плоды, а листва.

Андрей Годына

Пожалуй, нет ни одного человека, который хотя бы раз в своей жизни не произнес слово «власть»³. Как нет, наверное, ни одного ученого из сферы социально-гуманитарного знания, который бы ни разу не употребил это слово в своей лекции, монографии или статье. Гораздо меньше тех, кто задумывался над понятием «власть», и практически нет тех, кто, используя стройную концепцию «власти», плодотворно занимался бы ее историей. Удивительный факт! Во всем многообразии книг, статей, тезисов, интервью, посвященных власти, отсутствует качественный блок истории власти. История политики – есть, история государства – есть, история права – есть… существует даже история биополитики…^[5] а вот истории власти – нет. Можно, конечно, сослаться на того же М. Фуко, как творца пусть и не истории власти, но уж биовласти – точно. Однако французский мыслитель создавал не столько историю власти или биовласти, сколько историю того, «каким образом социум… стал принимать в расчет данный фундаментальный биологический факт: человеческий род есть человеческий вид животного царства»^[6]. А власть в более широком смысле – это некий симбионт государства, экономики, сексуальных отношений. Это «совокупность механизмов и процедур»^[7]. А значит, история власти может рассматриваться исключительно контекстуально, например, в рамках истории экономических преобразований, при этом власть может выступать как следствием, так и причиной изучаемых процессов^[8]. Учитывая приведенные точки мысли М. Фуко, стоит отметить, что ни сам М. Фуко, ни его последователи отнюдь не склонны были создавать какие бы то ни было конструкции истории власти как самодостаточной бытийствующей реальности.

Еще раз обозначу и подчеркну ключевой момент изложенной мысли – нет истории власти и только власти, базирующейся на развернутой и строгой теории власти, построенной по четким правилам научной или философской методологии⁴.

В рамках интернет-дискуссии, которая развернулась на одном из интернет-ресурсов по поводу моей статьи, некто под псевдонимом «Скарамуш» так прокомментировал отсутствие истории власти: «А смысл? Власть – это абстракция. Объективно власть не существует. Объективно существуют властные отношения, властные институты, носители власти, учения о власти и т. д. Плюс виртуальная дефиниция и субъективное ощущение, связывающее все эти разноплановые явления. Выделить все это в тему для исторических изысканий, конечно, можно, но это не интересно и не актуально. Получится что-то вроде „Истории изменения человеческих представлений о власти и ее природе“. А это не интересно без прилагающейся исторической фактуры. А если мы берем фактуру, то придется помахать ручкой кросстемпоральным методам из-за возрастания объемов работы в геометрической прогрессии»^[9].

Коллега точно и ярко обрисовал суть проблемы. Более того, представляется, что на основе изданных в России исторических работ, посвященных власти^[10], историки оценивают власть именно как абстракцию, не существующую в объективной форме⁵. Для них это либо удобное и броское слово, либо конкретные властные отношения, носители власти и т. д. При этом возникает вопрос. Если существуют носители власти, то с необходимостью должно же объективно существовать и то, что носят, чем владеют, что используют? Если есть властные отношения, то обязательно существует и то, что обеспечивает эти отношения. Иначе, следуя логике коллеги – существуют производственные отношения, а само производство – это абстракция, не существующая в реальности. Последнее утверждение более чем абсурдно. Впрочем, тут я вторгаюсь в старый спор относительно того, имеет ли власть субстанциональный характер или нет^[11]. Является ли власть только способностью, отношением или чем-то более материальным и наукометричным? История этих столкновений прекрасно описана в соответствующей литературе^[12]. Но для меня и для тебя, читателя, важно другое. При помощи чего мы можем изучать власть? То, что имеются некие властные воздействия, – очевидно. Также очевидно, что мы их ощущаем, воспринимаем и даже используем. Но что позволяет нам анализировать власть, экспериментально проверять наши теории, соотносить наши концепции с реальностью? При этом не путать управление, политику и волю с собственно властью? В текущей жизни это невозможно, о чем и говорит известная «размытость» смыслосферы бытового, так сказать, стихийного употребления слова «власть».

Наша повседневная реальность представляет собой туго переплетенный канат всех указанных форм/способов бытия власти. И расщепить мы ее можем только тогда, когда выйдем из этой повседневности в иное измерение. Когда поместим обрубки каната в иную реальность, где спокойно и неторопливо сможем распутать так тесно переплетенные между собой нити политического влияния и волевого акта личности, политической интриги и сценариев власти.

Это пространство должно позволять нам проводить эксперименты, предоставлять возможности снова и снова, пусть и в ходе мысленного эксперимента, вязать узлы смыслов, осуществлять новое переплетение нитей, раз за разом нащупывая верное решение, которое коллеги (и это очень важно!) могут неоднократно повторять, следуя нашим инструкциям, подтверждая тем самым верность нашей теории, постулата или просто частного мнения. Изменчивый хаос настоящего такой возможности предоставить не может. Но может предоставить прошлое, ведь оно – великолепная лаборатория для специалистов в социально-гуманитарных науках⁶.

Показательно, что не существует такой подготовленной площадки для познания властной специфики в историческом плане. Для познания государства или тирании есть необходимая отточенная процедура и готовые комплекты фактов, а вот для власти нет. Но ведь если что-то существует, то оно существует не только как-то и где-то, но и когда-то. Поэтому на фоне тотального отсутствия истории власти нам под видом властной реальности предлагают изучать «нечто» вечное, «нечто» с вариациями в формате «как-то», которые, в свою очередь, зависят от формата «где-то», но обязательно при неизменном «что-то». Данный подход хорош для изучения действительно вечного, например проблемы Бога в догматическом богословии, но отнюдь не реальности вещной и мирской. Ведь без истории чего-то (трансформации «что-то» в разнообразные форматы) нет мирской реальности, а существует только надмирная, горняя, истинно вечная и совершенная⁷.

Когда я говорю об истории власти – имеется в виду не история представлений о власти, а история самой что ни на есть власти. История как изменения власти в разнообразных условиях под воздействием разнообразных факторов. История не дефиниций власти, а реальности-власти, которую эта дефиниция власти пытается «ухватить». Речь идет не об истории лексического термина, а о реальности-власти, которую термин-власть пытается зафиксировать. И в данном случае не важно: рассуждается только об отношениях или о чем-то более предметном и материально измеряемом. Тут ключевая мысль – отсутствие в наших научных и философских традициях истории бытия власти (не государства, не политики, управления, не права, а именно власти).

В чем здесь дело? Отчего так произошло? Быть может, речь идет об искусственном искажении, целенаправленном заговоре историков? Отнюдь. Факт отсутствия истории власти представляется вполне естественным и обыденным. Ибо прошлое – это основное пространство бытия власти. Звучит несколько запутанно, но тем не менее менять формулировку не собираюсь. Лучше укажу на свои соображения по данному поводу.

Одной из корневых проблем в этом аспекте является признание принципиальной темпоральности власти. Вернее, пространственно-временная определимость власти посредством ее темпоральности и пространственной, измеряемой предметности. Вероятно, уместно здесь употреблять термин хронотопность власти. То есть, согласно основателю и в известной мере создателю этого термина, такой реальности, которая понимается не как некий реестр точек-событий, а в формате пространственно-временных реалий, когда точки-события понимаются как «живые и неизгладимые из бытия события; те зависимости (функции), в которых мы выражаем законы бытия, уже не отвлеченные кривые линии в пространстве, а „мировые линии“, которыми связываются давно прошедшие события с событиями данного мгновения, а через них – с событиями исчезающего вдали будущего»^[13]. Но, как показал опыт Бахтина, учет и фиксация хронотопности возможны только при осознании отдельного микрокосмоса со своими законами, присущими объекту анализа, для Бахтина – романа^[14], для нас – власти. Даже если мы говорим о власти «просто» как о некой мысли, то и тогда мы обязаны говорить о ее географии обитания (любая мысль имеет свой географический ареал^[15]), а значит, неизменно вводить как процедуры ее темпоральной, так и пространственной определимости

Власть как реальность никогда не существует в настоящем, она располагается либо в будущем, либо в прошлом. Человек, социум, государство, Генеральный секретарь ООН, сантехник с улицы Мате Залки г. Симферополя – все они попадают в поле власти только с того момента, когда осознают себя включенными в процесс власти, когда вступают в игру «господин и раб», либо в более мягкой форме в отношения «господства и подчинения». Но процесс власти не может начаться спонтанно с неуловимого мгновения настоящего, он всегда начинается когда-то (прошлое) и завершается когда-то (будущее). Будущее при этом всегда крайне смутно, но вот прошлое, как источник власти, всегда открыто участнику власти. Другое дело, как фиксируется это когда-то (прошлое). Тут может иметь место понимание, сформированное участником власти самостоятельно, а может иметь место и понимание, навязанное извне (достаточно вспомнить политические карьеры таких «удачливых» властелинов, как Б. Муссолини и А. Гитлер, которые во многом обрели власть благодаря навязыванию массам своего понимания прошлого).

ХХ век продемонстрировал небывалый триумф технологий, усиливающих контроль над фиксацией прошлого ради текущих политических задач. Прошлое стало ареной ожесточенных войн, и победитель получал возможность манипулировать массами участников властного процесса, не воздействуя на предметные материальные интересы участников напрямую, а работая с прошлым как пространством бытия власти и в результате получая нужный материальный эффект в настоящем. Речь идет не просто об идеологии или политической манипуляции, а о системной работе по трансформированию и созданию новых реальностей бытия власти, их столкновений по всей линейке информационных позиций от телевидения и кинематографа до научных статей и сборников документов.

В этом смысле хронотопность власти – это всегда мертвое прошлое. Она, власть, не имеет жизненных сил и не может проходить по реестру живого, динамичного, открытого. Власть и бытие власти – это мертвое прошлое, которое получает псевдожизнь⁸ во властном процессе настоящего. Она получает иллюзорную жизнь лишь в нашем ситуационном понимании, что есть власть и где Я есть в этой власти. Это мертвые клетки, которые Человек с усилием забрасывает в будущее. И когда такое будущее приходит, то процесс нашего осмысления, понимания, восприятия власти становится прошлым, мертвым прошлым власти.

Процесс власти превращается в мертвую статику истинного бытия власти, которую в следующее мгновение мы гальванизируем ради сиюминутных интересов⁹.

Этот постулат, с моей точки зрения, характерен для всех участников властного процесса. Другое дело, что понятия «прошлого» и «настоящего» для сантехника с улицы Мате Залки г. Симферополя и государства – СССР – будет разным. И вот тут-то возникает возможность изучить указанный постулат при помощи эмпирических наблюдений. Подтвердить его или опровергнуть. То есть – искусственно создать «анатомический театр власти», проследить, как сменяется псевдоживое (процесс власти) на мертвое (бытие власти). Каким образом проявлялась хронотопность или даже хронотипность власти. Последняя понимается «как сложноорганизованная система сложившихся в данной культуре коллективных представлений, закрепленных в различных культурных формах, презентирующая свойства и характеристики времени, имеющая целостно-смысловую наполненность и регулирующая различные аспекты человеческого поведения»^[16]. Это позволит, употребляя пафос М. Хайдеггера, вырвать понятие «власть» у реальности. Процедуры, неотрывно связанные с историчностью, которая, в чем, надо признать, был совершенно прав Хайдеггер, является обязательным условием наблюдаемости бытия, как того, что лежит в основе бытия^[17]. Для этого в технологическом смысле нам нужно изучить именно уже прекратившийся процесс. Уже ставший бытием власти. Ведь, чтобы понять псевдоживое, надо изучить мертвое, чтобы понять движение, нужно увидеть статику. Для этого и была выбрана Ялтинская конференция 1945 года и все те элементы власти, которые с ней связаны¹⁰. И первым теоретическим инструментом в этом анатомировании послужит тело универсалии власти «Ялтинская конференция».