Глава третья

«Не каждый дядя достоин отдельной главы, да еще и с эпиграфом…»

Итак, при слове «спор» я тут же вспомнил о Дяде. Надо признаться, что я вспоминаю его не только после этого слова, но и после некоторых других слов, а иногда и просто так, но сегодня он мне вспомнился именно после этого. Я могу вам немного рассказать о нем. Хотя я могу рассказать и много – там хватит на целую книгу и не одну, но я думаю, что и небольшого знакомства с моим дядей будет для вас вполне достаточно, он умеет достаточно быстро утомлять, даже в пересказанном виде. Я буду называть его Дядя, да, именно «Дядя» и непременно с большой буквы. Хотя он действительно приходится мне родным дядей, и я прекрасно знаю, как его имя, но не буду поминать его всуе, а буду просто уважительно называть его Дядя…

Так вот, мой Дядя любил шутить. Нет, не в привычных проявлениях этого слова, принятых в нашей местности, такими как дружный хохот над героями туповатых комедий, падающих в лужу, или подсыпании несмертельной дозы стрихнина в суп соседу, когда вы у него в гостях. Нет, мой Дядя умел шутить по-настоящему! Он был творец! Колкости, приколы и остроты сыпались из него на окружающих, как пряники из рога изобилия. Он умел шутить над всем и всеми, не останавливаясь ни на миг. Не то чтобы Дядя пытался все высмеять, нет – он просто не мог воспринимать мир серьезно, как воспринимаем его мы с вами. Он говорил: «В жизни вообще практически не бывает серьезных вещей: над чем горюешь сегодня, завтра уже будешь воспринимать спокойно, а послезавтра рассказывать, как анекдот. Так отчего же не смеяться сразу?»

Дядя ко всему относился с иронией. Иногда легкой и слегка заметной, иногда с нарочито грубой желчью, но и эта желчь была сама по себе смешной, не только в качестве критики по отношению к кому-либо, а просто сама по себе, эдакая выставочная желчь в банке.

Все люди, которые окружали Дядю в различное время суток – будь то вечер или день, один или сто человек, все они обычно пребывали в состоянии от коликов различной глубины и резкости до шока средней тяжести в зависимости от степени своей подготовленности и градуса дядиного задора в данный момент. Он никогда не играл на публику. Никогда никого не пытался смешить – он не был веселым добродушным клоуном с красным носом и плоскими мозгами. Он не работал на публику, но нуждался в ней. Дядя почти никогда сам не смеялся над своими шуточками, даже если народ вокруг ползал на карачках и молил о пощаде. Его лицо всегда сохраняло подобие маски, и этот контраст между зажигательным юмором и меланхолично-отрешенным выражением лица создавал еще больший резонанс в гражданах, которые к тому времени уже перестали ползать на коленках, а просто вздрагивали в конвульсиях на полу.

Дядя никогда не повторялся. Он считал, что шутка, повторенная дважды, перестает быть смешной. Правда, был и такой особый разряд шуток, по признанию самого Дяди, вся прелесть которых состояла в их постоянном повторе и частом употреблении. Некоторые были у Дяди всегда под рукой, остальные просто валялись в переднем кармане. Например, его любимый прикол про время. Всегда в любой время года, суток, расположения планет относительно Земли и Луны, относительно приливов и менструального цикла, на вопрос: «Сколько времени?» Дядя неизменно отвечал: «Полвторого». Голос у него всегда был уверенный и четкий, какой мог бы быть у лондонского Биг-Бена, если бы тот умел говорить. Родные уже так давно свыклись с этой временной дядиной константой, что перестали обращать на нее внимания. Чего нельзя сказать о незнакомцах, желавших иногда ознакомиться у Дяди с их расположением во временном отрезке григорианского летоисчисления и всегда получавших авторитетнейший ответ: «Полвторого». Некоторых это вводило в такой ужас, что они начинали двигаться быстрее фаворитов на скачках, где они имели неосторожность спросить у респектабельного господина: «Который час?» Затем жертвы дядиного времяисчисления обычно подбрасывали вверх билеты со ставками и заключенными в них остатками семейного бюджета и быстрее, чем те успевали опуститься на землю, чтобы быть подобранными благодарными дядиными племянниками, срочно ретировались с ипподрома, придумывая на ходу для своих женушек душераздирающие истории из жизни похищенных кошельков.

Итак, Дядя никогда не повторялся, но зерна его таланта иногда давали всходы на благодатной почве штата Канзас. Заехав бывало в какой-либо захудалый городишко к своим старым знакомым на пару бутылочек достаточно крепкого чая, Дядя мог услышать шутку, над которой он мог и сам посмеяться от души. Причем не просто шутку, а целый культ, пласт юмора, который вырос явно из какого-то старого прикола, оброс подробностями, вариантами, слоями и ракушками, являясь при этом одним из основных стержней местного фольклора. Дядя как истинный ценитель и знаток юмора, непременно интересовался историей происхождения данного перла. Обычным ответом на это был круг недоуменных лиц и разведенных рук обитателей данного конклава: «Мол, это ты сам так пошутил много лет назад, когда был здесь последний раз. Нам шутка очень понравилась, вот мы и развили ее!» Дядя, который действительно забывал почти все свои выбрыки больного рассудка уже на следующий день, неизменно улыбался в таких случаях, слегка подтрунивал над окружавшими его последователями, отчего последние начинали чувствовать себя генетически измененными продуктами, и затем одаривал их очередными порциями нового компоста и до конца вечера нежился под сенью древа разросшейся шутки, оброненной им в благодатную почву, под благоговейные трели местных обитателей.

Один из почитателей дядиного таланта, который умел говорить, читать и записывать свои мелкие мыслишки в еще более мелкий блокнотик крупными буквами и оттого именовавший себя писателем, долго предлагал Дяде написать книгу, ну или хотя бы позволить ему записывать дядины шутки и использовать их в своей книге. Сделать это без дядиного разрешения приспешник не решался, так как это грозило отлучением от церкви почитателей таланта Великого Смешного. Но Дядя всегда отмахивался от его предложений словно веником от мух: «Это обыденно, глупо и неинтересно».

– А если ваши шутки вдруг будет использовать кто-то другой? Если он напишет книгу и заработает кучу денег? – не унимался писашка.

– Ну заработает и черт с ним! Подхватит он пару моих шуточек и будет носиться с ними как убогий с конфетой, что с того? Конфету он свою съест, деньги имеют свойство заканчиваться, а мой юмор всегда со мной! – в этом месте он обычно хлопал себя по необъятному животу, и всем сразу становилось понятно, где у Дяди живет его коллекция смеха и что хватит ее еще надолго. – Он подхватит пару угольков у моего костра и греется ими всю жизнь, они остынут, а новых ему взять будет негде. А я как действующий вулкан, который одаривает окружающих вечным огнем, лавой и посыпает их головы пеплом, – потом Дядя обычно начинал гоготать демоническим хохотом, вы не обращайте внимания, у гениев часто не все дома, а кто дома, те обычно голодают. Семья Дяди не исключение, – если бы он занимался ее пропитанием и проживанием, то эта ячейка общества была бы уже давно и надежно зарыта на глубине шести футов в деревянных ящичках.

Жизнеобеспечением в дядиной семье занималась, как и в большинстве семей, его жена – тетушка Джинджер. Она владела небольшим, но довольно преуспевающим магазинчиком, который кормил не только ее, Дядю, все их потомство, но еще с десяток мелкородственных прихлебателей, включая меня самого.

Сам Дядя за свою жизнь сменил около миллиона профессий. Он менял их так быстро, что, не успевая как следует примерить на себя одну шкуру, уже ногами влезал в следующую. Например, выходил он с утра из дома устраиваться плотником, приходил в пожарное депо, поступал туда на службу диспетчером и после подозрительно быстрого возвращения домой думал уже о карьере моряка. Ночь, проведенная за штудированием морского атласа и раскуриванием трубки, выливалась в хмурое утро, морскую болезнь и мысли о карьере землепашца.

Иногда Дядя довольно сильно увлекался и его хватало на несколько дней сосредоточенного сотрудничества с каким-то одним видом человеческой деятельности. Но тогда уже коротким становилось терпение работодателей, потому что такого наплыва рационализаторских предложений не мог выдержать и переварить ни один мозг в мире, в том числе и Эйнштейна, и самого Дяди. Причем мозг последнего и не задумывался об обработке своих идей, он их просто вещал во Вселенную. Мысль о том, что Космос решит в один прекрасный для всех день отомстить и вернет весь это бред обратно в голову первоисточника, Дядю не пугала.

Когда список вакансий и вариантов трудоустройства в нашем и всех соседних городках заканчивался и Дядя был не в настроении заходить на очередной круг, а нерастраченная энергия еще бурлила в его самоварном теле, он принимался за создание принципиально новых профессий и родов занятий в истории человеческой цивилизации. Так как тетя Джинджер раз и навсегда преградила своим двухсотфунтовым торсом и шестиразмерным бюстом путь Дяди в мелкий и средний бизнес, требующий хоть малейших денежных вложений (на крупный у него хватало идей, не хватало кредитоспособности, особенно после той дохлой истории с разведением песца в условиях полупустыни), то Дяде ничего не оставалось, как периодически пытаться захватывать необъятный рынок по оказанию услуг для ничего не подозревающего населения. К сожалению, большая часть потенциальных, но недалеких клиентов нашей ближайшей округи не была готова к таким смелым экспериментам, как психоанализ и персональный гороскоп для крупного рогатого скота или массовый гипноз с психозом и поголовной сдачей на справедливый суд хозяев домашних вредителей. Правда, идея межзвездной экспедиции на Венеру в 2024 году нашла своих приверженцев в виде Малыша Кида, долгожителя нашего городка, первого и единственного участника этого смелого, и, по всей видимости, очень нужного для всего человечества проекта. Дядя завалился к Малышу прямо на его девяностолетие и вручил ему только что изготовленный собственноручно буклет, сделанный из разорванной коробки из-под видеокассеты с изображением Чейси Лейн в довольно открытом звездном костюме с одной стороны и нарисованной фломастером ракетой с крыльями и пропеллером с другой, с подписью: «Лети или сдохни!» Малыш сразу же выбрал лететь и тут же внес вступительный взнос в размере 19,99$. На следующее утро весь город был в курсе этой истории, а Малыш Кид был успешно переименован в Астронавта Кида, а затем в просто Астронавта. Следующие пять лет на свои дни рождения он исправно получал шлемофоны и гермошлемы, штурвалы и куски обшивки «Челленджера», канистры с авиационным бензином, консервы со сроком хранения более тридцати лет, а также утяжеляющий водолазный пояс, чтобы не так болтало в невесомости, а также весь прочий хлам, который ему непременно понадобится в полете. Инициатором большинства подарков, как нетрудно догадаться, выступал сам Дядя. Но, к сожалению для окружающих и, наверное, к счастью для самого себя, Малыш Кид, он же Астронавт, в конце концов отправился в путешествие к звездам налегке, прихватив лишь свою душу в октябре 1995 года. На могиле же с его бренным телом лежит скромная памятная плита: «Здесь покоится Малыш Кид, первый и единственный астронавт нашего города».