Ну, а о работе – здесь все произошло, как у Игоря Пузырева. Он написал мне, что они со знакомым пришли, осмотрели радиостанции и поняли, что все «нормально», как и дома. Я тоже мог бы приехать на неделю позже, и ничего бы не изменилось. Пять тысяч километров обстановку не изменяют. Пробуду здесь, вероятно, долго.
Прочел коммюнике Московской конференции, абсолютно ничего не понял, но понравились последние семь строчек в выступлении Гарримана. Я подумал и пошел стричься наголо, под машинку. С волосами фотография приложена к сему. В Алма-Ате красавиц нет, домой, вероятно, попаду не скоро, и посему волосы не нужны. Между прочим, серьезно: в Алма-Ате я не видел ни одной более или менее красивой женщины. В таком красивом городе какие-то серые невзрачные люди. Вот в Ташкенте живут узбечки, так на них приятно посмотреть: яркие, у всех карие глаза и черные косы. Я ведь через Узбекистан тоже проехал. А сколько обычаев здесь интересных, а главное: мужчины, казахи, не работают абсолютно, только ездят по гостям пить чай.
Работа. Сегодня первый раз проводил занятия с радистами полка. Из пушек стрелять, кажется, не придется. Немного обидно!! Командир дивизии сказал мне, что артиллеристов у него достаточно, а вот радиоинженер только один. Пришлось согласиться.
Люди в полку прекрасные, большинство с производства, и все русские. Среди офицеров есть один еврей, хороший парень, но уж очень угнетен, хотя и уверен, что вырвется отсюда. Попал он в армию, как говорит, совершенно случайно, ибо у него кругом свои люди, кругом блат. А теперь у него два выхода: или немцы убьют, или свои за какую-то оплошность. Он прямо говорит, что рожден не для войны. А в остальном душевный человек, я ему очень понравился, и он мне все это рассказывает, уж очень тоскует по дому.
Должность у меня занятная – сам себе хозяин. Главное – за людей ответственности нет, ибо их у меня нет, и техники, правда, тоже пока нет. Начальники у меня сволочные попались, я уже и поругаться успел. Они не хотят понять, что пушки и радио вещи несравнимые, а сами-то понимают только в пушках. Но это все дело дальнейшего будущего, а пока выпал первый дождь, что очень приятно, ибо погода невыносимо жаркая. Дыхание осени дошло и сюда: пожелтели березки и клены, тротуары покрыты упавшими листьями, и ночами дуют сильные ветры.
В город нас теперь не пускают, и лежу я целыми днями у себя на нарах, на третьем этаже, и читаю техническую литературу. Кругом висят сапоги, портянки, полотенца; внизу тренькают на балалайке и гармошке. Вечерами сидим у входа и курим, ночи здесь черные-черные, и звезды такие, какими они могут быть только на юге: все небо в бриллиантах. В 9 часов заваливаемся спать до 7 утра; днем я не сплю, а друг мой еще и днем спит. Иногда ходим в ДК, смотрим кино, но я с большим удовольствием лежу вечерами на нарах и слушаю гармонь.
Тася, я пишу обычно много, но так однообразна моя жизнь здесь, что писать уже нечего. О городе – все, о дороге – все, о людях: о них можно только говорить – это психологические, философские темы.
Сейчас лежу у себя на нарах и дрожу: по полку объявлена химическая подготовка, а я даже противогаз не получил, по пословице: «Пока гром не грянет, русский не перекрестится».
У нас ведь и шинелей нет – здесь стоит ужасная жара. Но самое противное – это пыль и то, что травы нет – вся выгорела. Утром у вас сейчас туман, и здесь такая же картина, но только от пыли, которая поднимается ночными ветрами. А спим как? Кроме пальтишка из дома у меня ничего нет; оно подо мной, а под головой сумка с инструментом и пилотка. Хорошо, что жарко – покрываться не надо; на нарах окурки, бумажки и все та же пыль, но меня это особенно не тяготит.
Да, Таська, я не писал о здешних яблоках, ведь мы выросли среди яблоневых садов, ели, кажется, всякие, но, поверь, здешние яблоки ни с чем не сравнимы. На базаре продают и виноград, и груши настоящие, дюшес, но их я покупал только так, для разнообразия, ибо яблоки много лучше. Представь себе огромный базар и – в основном яблоки; они все или красные, или белые и огромной величины (обычно 200–300 граммов). Если будет возможность, то приедем сюда специально есть яблоки.
И еще о питании: сначала кормили из общего котла, сколько хочешь, как в хорошем санатории (солдатам это не полагается), а теперь с котла сняли и предложили питаться самим. Приходится ходить по ресторанам.
Здесь только в середине октября стали пропадать продукты, ибо карточек до 15 октября не было. Я приехал из Горького сюда, как в другую страну: карточек нет, и продукты, какие хочешь и сколько хочешь. В ресторанах кормят прекрасно, только с деньгами, вероятно, будут нелады, ибо в городе полно пива (при такой жаре!), да и на душе стало тоскливо.
Вечерами почти все ребятишки молоденькие уходят в парк, где полно женщин легкого поведения. А я ухожу в ресторан и пью пиво, но что-то от него не хмелею, а водку пить одному как-то неудобно, возможно, не привык. Лели, жалко, нет, передайте ему – вот где бы я его угостил, а каких здесь вин только нет! Письма пишу не по событиям, даже неловко писать-то. Ну ладно, пишу для себя и для тебя, кому не нравится – не показывай. Может, доведется прочесть самому.
С Горьким все связи лопнули, последняя весточка от 6 октября. Расстояние, правда, большое, но и срок – месяц. Скоро два месяца, как я расстался с заводом. Время просто промелькнуло – потому, что я знаю: очень не скоро увижу Горький.
Когда я был в лагерях 2 месяца или на практике 2 месяца, то они были длинными, длинными.
В октябре, Тася, был десятилетний юбилей моей самостоятельной жизни. В октябре, 31 числа, в грязь, в дождь я пошел на биржу труда в кремле, оттуда на Ленинский завод, на Мызу. Через 10 лет, без месяца, я ушел оттуда и уехал с Мызы; как хорошо, что я успел год поработать инженером: не будь этого года, попал бы сюда с дипломом инженера, но со знаниями и опытом обычного студента. А сейчас я смело разбираю радиостанции, которых никогда не видел.
Занятно у меня складывалась работа: на 21-м заводе был электриком среди электриков, но работал обмотчиком – делал то, чего не понимают и не умеют обычные монтеры. На заводе я делал также самостоятельную обособленную работу. Теперь же я артиллерист среди артиллеристов, но делаю то, чего не может ни один артиллерист.
У вас скоро уже зима, а здесь ничего похожего: пыль, пыль, пыль, по утрам она как густой белый туман, но здесь спасают деревья, а вот в городах Северного Казахстана – там совсем могила.
Был у Пирадовых: они бежали из Киева, где оставили хорошую дачу под городом, новый рояль и шикарную квартиру с обстановкой. В. И. постарел, поседел, а А. Л. такая же. Они сначала проехали в Уфу, затем в Свердловск и теперь – сюда. Шлют всем большой привет. А. Л. Леночку и Миколу вспоминала (где теперь Микола, известно ли?). А сколько здесь народу понаехало, каких только рож не встретишь!! Ну, пока все!!
Давно я не писал, ибо был в пути, да все еще еду и, вероятно, долго буду ехать.
Прошло 72 дня, из которых я в дороге 32: кажется, много, редко кому в жизни приходилось так путешествовать, и поэтому мне хочется, когда я попаду домой, более подробно рассказать обо всем.
Дорога моя завернула сначала опять на восток, и я очутился где-то между Доном и Волгой, в такой глуши, что люди никогда здесь не видели красноармейцев, подчеркиваю – никогда! Сейчас здесь тишина. Поля во многих местах стоят с неубранным хлебом, по дорогам встречаются возы, запряженные ленивыми, флегматичными волами, так гармонирующими с местностью. Стоим в большой, когда-то немецкой колонии. Величиной она с Воротынец, но пустая, без хозяев. Несколько домов заняты эвакуированными, да еще мы. В первый день было очень приятно жить в огромном пустом селе, и страшно захотелось домой, впервые за 72 дня. Но это настроение быстро промелькнуло, и я снова вошел в колею. Сейчас лежу в чистом беленьком домике, на хорошем крашеном полу, и не хочется расставаться с этой квартирой. Когда мы пришли в дом, он был пуст и даже заботливо выметен уехавшими хозяевами (что значит немцы!). Большой высохший лимон напоминал об уюте, когда-то царившем здесь. Хорошо жили, ничего не скажешь!
Домой я послал телеграмму, хочется узнать, что дома, а то мы опять уезжаем. Где-то по дорогам, я думаю, путешествуют письма ко мне. Вероятно, они были во встречных поездах и меня уже не догонят.
Тася, пиши только открытки, чтобы не переводить зря время. Я пишу для удовольствия, но жалко, если это потеряется.
Писал я много, но ведь это все еще не война. Не доехал! Но близко! Мы уже видели разбитые железнодорожные станции. Я, Таська, из книжки вырезки посылаю: занятно, как все повторяется у меня. Привет всем, обязательно, я не перечисляю, кому конкретно – вдруг кого забуду.
Начались наши скитания по маленьким и большим русским селам и деревням. Рязанская область. Под образами мерцает лампадка, на столе передо мной стоит рация. Два лейтенанта, мои друзья, и маленький шестилетний пацаненок слушают радио.
Домик чистенький, что очень удивительно для здешних мест. Живем втроем – доктор, лейтенант и я. Отношение к нам везде замечательное. Делают для нас все. В эту деревню, например, мы пришли в 5 часов утра, ибо обычно ходим ночью (так положено на войне), постучали в первый попавшийся дом и уже через 30 минут лежали на матраце под теплыми шубами.
Несколько дней назад жили в другой деревне, где спали рядом с курами на соломе, там и хозяева всегда спят так. Такой грязи в наших селах я никогда раньше не видел: даже бань нет – зимой практически не моются, а водички погреют в печке и сполоснутся немного.
Между прочим, некоторые мои друзья уже получили боевое крещение, мы же пока пехотинцы, ибо еще не имеем пушек. А судьбу испытаем позже.
Одели нас – лучше некуда: шубняки, валенки, свитеры – в общем, здорово, такая одежда даже от осколков спасет.
Хотелось мне в леса попасть, в привычную природу, да не доехали немного. А здесь абсолютно голая местность и дуют ветры, что очень неприятно. У нас же в лесах тихо, только снег похрустывает под ногами, а здесь и снега-то нет. Сейчас земля почти голая, лишь чуть-чуть припорошило.
Ровно три месяца, как я покинул Горький, быстро же они промелькнули. Вот уже семь дней стоим на одном месте. Фронт уходит от нас, да, да, фронт от нас, а не мы от него. До фронта вместо 20 снова 100 километров. Не забудьте – мы под Рязанью. Когда-нибудь вспомните это. Немцы сейчас в Сталиногорске: мы же пока в тылу, нас все еще берегут; вероятно, для окончательного победного наступления на запад. Сейчас
О проекте
О подписке