7

За оставшиеся дни они с мамой переделали кучу дел. Вычистили до блеска квартиру, даже окна на зиму вымыли, сходили на рынок и накупили резинистых на ощупь капустных кочанов, твердой, покрытой слоем черной грязи моркови, румяных осенних яблок и сочных груш и даже не пожалели денег на лукошко крепеньких белых и подосиновиков, которые продавал разговорчивый старичок. А потом весь день без устали терли морковь, резали кочаны, квасили капусту, наполнив бачок из нержавейки, который с прошлой зимы хранился на антресолях. Из яблок и груш наварили компотов и варенья, а грибочки засолили и закатали в банки. Будет с чем Новый год встретить!

После трудов праведных оба почти без сил опустились на диван.

– Больше никаких консервов! – заявил Сашка.

– Да уж! – Ольга устало улыбнулась. – На наш век хватит… Тем более мы с тобой вдвоем остались, нам много и не надо.

Ну вот. Кто о чем, а она об отце. Сашку аж зло брало. А с другой стороны, хотел бы он, чтобы Лиля любила его так, как мама любит папу. Несмотря на то что весь последний год тот вел себя как свинья. Несмотря на то что он их бросил.

Вот и сейчас она уставилась себе под ноги, на узоры старенького ковра, будто он представляет собой бог весть какой шедевр.

– Мам, а можно посмотреть твои рисунки? – спросил Сашка скорее для того, чтобы ее отвлечь.

– Что? – Оля вздрогнула, и Сашке вновь стало страшно – такой хрупкой она была, такой беззащитной. – Ах да, рисунки…

Она встала, подошла к шкафу и вытащила оттуда пухлую, потрепанную и засаленную папку.

– Вот. – Она бережно положила сокровище на колени сыну.

Он развязал тесемки.

Всякий раз, когда Санька смотрел мамины рисунки, его охватывал трепет. Нет, он вовсе не отличался какой-то особой чувствительностью, но то, что мама – его собственная обычная, домашняя мама – могла так рисовать, его удивляло.

Новых рисунков в папке не прибавлялось лет десять, а то и больше. Санек, например, ни разу не видел, чтобы Ольга взялась за карандаш. Да и трудно уже представить в ее руках карандаш – скорее половую тряпку, мясорубку, даже выбивалку для ковров, которой она по старинке пользовалась до сих пор.

Сашка открыл папку, а Ольга села рядом, на самый краешек дивана.

Вот первый, старый-старый набросок – из тех, с которым она приехала в Суриковку: небольшой чуть скособоченный дом, скамейка в зарослях сирени… Все это – словно кусочек настоящей жизни, простой, непритязательной и вместе с тем заманчивой, живой. Кажется, вот-вот качнется тяжелая ветка, а если принюхаешься, уловишь пьяняще-сладкий аромат цветов.

Бабушкин дом…

– Мы на этой скамейке с подружкой сидеть любили… – Ольга задумчиво улыбнулась, вспоминая о чем-то хорошем. – Каждый вечер нас домой загоняют, а мы сидим, никак наболтаться не можем… А еще хорошо было, когда светлячков ловили. Они такие крупные… В Москве светлячков нет.

Сашка кивнул. Действительно, нет. Он никогда не видел. И зверей никаких. Белки в лесопарках и то куда-то подевались. Другое дело в глуши.

А вот и портрет той самой подружки. У нее было некрасивое лицо с крупным носом картошкой и две смешные, закрученные баранками косицы.

– Анька вышла замуж и уехала в Екатеринбург. Вот нас жизнь-то как разбросала, – вздохнула Ольга. – Мы с ней давно не общаемся. А знаешь, раньше думали, что умрем, если не будем видеться. И не сомневались, что писать друг другу будем всю жизнь… Интересно, как Аня сейчас… Какой стала…

Санька посмотрел на рисунок. Трудно представить, что эта девчонка уже давно взрослая. Наверняка и дети есть… А вот гляди же, на бумаге она такая же, как много лет назад. Вот она, тайна бессмертия…

– Мам, а почему ты больше не рисуешь? – вдруг решился спросить он.

Ольга смутилась, затеребила юбку покрасневшими от домашней работы руками.

– Да куда уж мне рисовать! – отмахнулась она. – Баловство все это. Не до того было. Сначала думала, что в Суриковку поступлю… А потом ты родился. И закрутилось, закрутилось… Коля немного зарабатывал. У них в милиции кто на руку нечист – все что хочешь имеет, а честным тяжело. Честным вообще везде тяжело, – добавила она со вздохом.

– И все-таки зря, – буркнул Сашка, не зная, как относиться к тому, что, оказывается, из-за него мама свой талант загубила. – Вот окончу школу, пойду работать, а ты из своего магазина уходи. Нечего там тебе делать.

– Ох ты, командир! – Ольга засмеялась. – Отец твой, бывало, тоже все говорил: уходи из своего магазина, что, я нас не прокормлю?! А теперь, сынок, и поздно. Без дела мне вроде сидеть неловко и скучно, а художника из меня уже не получится. Это учиться надо. У меня и руки уже не те, – и она обреченно покачала головой.

Сашка опять не знал, что и ответить, а поэтому вновь перелистнул подборку.

Со следующего листа на него глянул молодой мужчина. Пожалуй, красивый, но какой-то мрачный, с тяжелой линией подбородка и крупными, словно не умеющими улыбаться губами.

– А, это дядя Володя… – произнес Санек почему-то шепотом. – Я его узнал.

Ольга кивнула. Портрет действительно вышел удачным, но Володя не взял его, а неожиданно попросил, чтобы Оля подарила ему свой портрет. Она еще тогда ужасно смутилась и отшутилась как-то неуклюже. И потом ей почему-то было отчаянно стыдно каждый раз, когда она видела Колиного друга детства.

Картинка сложилась не сразу, скорее, собралась как пазл – фрагментами. Вот Володя сидит напротив и смотрит на нее тяжелым немигающим взглядом. Вот старается подать пальто. Поет, подыгрывая на гитаре, что-то томительного-страстное… Вот он до ужаса пьяный в день их с Колей свадьбы…

И этот портрет стал последней каплей, после которой Оленька поняла: признавайся себе в этом или нет, но Колин лучший друг в нее влюблен. Это открытие показалось ей настолько чудовищным, что Оля почувствовала себя едва ли не его соучастницей. «Не хочу об этом ничего знать. И не хочу, чтобы Коля узнал», – решила она, но неизменно терялась в присутствии Владимира, удивлялась, как это муж ничего не замечает – ни ее растерянности, ни его горящего мрачного взгляда… А ведь бог частенько насылает слепоту: того и не видишь, что под самым носом делается.

Она бы, наверное, и открыла Коле глаза на чувства его друга, но как раз в это время Володя впервые притащил к ним девушку. Хорошенькую, рыжую, с узеньким личиком. Она ловко устраивалась у Владимира на коленях, много смеялась, подпевала, когда ее спутник брался за гитару, и вообще, похоже, чувствовала себя в новой компании как рыба в воде.

Оленьке рыжая понравилась тем, что напоминала чем-то бывшую сменщицу, Оксану, которая к этому времени переехала на другой конец Москвы и так погрязла в бурной личной жизни, что времени на встречи с подругой не находилось.

– Вот и у Володьки наконец девушка появилась, – сказал Николай, когда они с женой остались вдвоем после очередной вечеринки.

Оля уже уложила маленького Сашеньку спать и теперь мыла посуду. Николай принимал у нее тарелки, вытирая жестким кухонным полотенцем.

– Знаешь, мне кажется, что ты Володьку не любишь.

Напряженный голос Коли ударил в спину, как нож. Ей захотелось засмеяться. И заплакать. Муж упрекает в том, что она не любит другого мужчину! Ну не это ли предел идиотизму?!

– Да, Володя открывается не перед всеми. Но он – самый лучший человек, понимаешь? Он во много раз лучше меня… – Заскрипел стул, и Оля, хотя не оборачивалась, поняла, что муж сел в своей любимой позе, уперев локти в стол. – Я по малолетству едва в историю не попал. Помнишь, я тебе рассказывал?.. А Володька… он меня вытащил. Понимаешь? Он меня в школу милиции привел. И с тобой мы тоже познакомились только благодаря ему.

Хорошо, что громко льется вода и можно не отвечать… Оленька и не знала, что ответить.

* * *

В понедельник, вконец одурев от сидения дома, Санек отправился в школу. Утром Ольга придирчиво осмотрела его физиономию и признала состояние в целом как удовлетворительное. Опухшая губа почти пришла в норму – можно было подумать, что там просто лихорадка. Синяк на скуле тоже был малозаметен. Картину портил только громадный темный подтек вокруг левого глаза, он почти не потерял своего цвета.

Темыча Санек предупредил эсэмэской, и тот поджидал приятеля на их обычном месте.

– Ну как? – спросил друга Саня, повернув к нему левую сторону лица.

– Ничего, сойдет, – уклончиво ответил приятель.

– Что в школе без меня было?

– Да ничего не было! Что там может быть? Стоит как стояла.

Они зашли в класс.

– Вот и наш герой. Все в порядке, – объявил Белопольский, вроде ни к кому не адресуясь.

– Ну и слава богу. А некоторые так волновались… – послышался в тишине насмешливый Лилин голос.

Сашка удивленно посмотрел на нее, потом перевел взгляд на Мишку Гравитца. Тот кивнул куда-то в сторону. Там сидела новенькая, Санька даже позабыл о ее существовании… Вроде Вера Баринова… Полная, неуклюжая девушка. Кажется, она вечно что-то роняла. Вот и сейчас Вера вдруг побледнела так, что отчетливо выступили все голубые жилки, уронила свою сумку и бросилась из класса.

– Не понял. Я что-то пропустил? – Он снова взглянул на друга.

– Ну… – Темыч замялся.

– Да влюблена она в тебя! – жестко произнесла Лиля, а Коза ткнула ее локтем в бок.

Появление Снежной Королевы помешало дальнейшим разборкам, но Сашка чувствовал себя потрясенным. Неужели новенькая действительно на него запала? Но она же некрасивая? Или красивая, просто немного полная?.. И зачем Лиля рассказала ему об этом? Неужели она… неужели и вправду ревнует?

Вера Баринова вернулась в класс минут через десять после начала урока с подозрительно красными глазами. Смиренно потупив голову, вытерпела отчитывания Снежной Королевы, попросила прощения и села на место.

«Рохля какая-то», – решил Сашка.

Он едва дождался перемены, чтобы как можно небрежнее подойти к парте, за которой сидели Варламова и Козлова, и сказать:

– Не волнуйтесь, девочки, новенькая не в моем вкусе!

Он так бы и ушел, чувствуя себя победителем, если бы не наткнулся на взгляд Веры. Она сидела неподалеку и, похоже, все прекрасно слышала, а теперь смотрела на Сазонова так, словно он только что совершил настоящее предательство.

«Глупости какие! Ничегошеньки я ей не должен!» – подумал Сашка, но на душе все же стало как-то… мерзко, а чувство победы рассеялось как дым.

В школьных коридорах бурлила обычная жизнь. Все уже знали, что на той неделе Гравитц побил Сазонова. Ребята из других классов подходили, бросали оценивающий взгляд на Санькин синяк. Некоторые, из числа свидетелей схватки, пожали руку, спросили, как дела.

– Нормалек! – бодро отвечал Саня.