Боже, какой Герман был несчастный! Ужасно исхудавший, кое-как причесанный, лицо какое-то серое, измученное, глаза лихорадочно блестят. И – запах. Совершенно недвусмысленный. Он… выпил?

Ну даже если и выпил – и что? Он ведь переживал, волновался, как я его приму. Ну и выпил, почему нет? Главное – он вернулся!

Только смотрел он на меня как-то странно. Как будто не узнавал.

Ну да, я же ничего ему не успела сказать, вот глупая. Конечно, он растерялся. Ну не беда, он поймет, ведь он меня любит. Разве он может не понять, что главное – дети! Дети!!!

– Проходи, любимый, – улыбаясь, сказала я. – Я так рада… Я приготовила тебе ужин. Проходи, ты у себя дома.

Я развернула свое кресло так, чтобы Герман мог войти.

Он перешагнул порог как-то механически, как кукла, которую тянут за веревочки. Я даже испугалась, что он споткнется, потому что он не отрывал взгляда от моих ног. Ну, точнее, не от ног, а от АР, которые на них были и из-за которых мне пока приходилось ездить на кресле-коляске.

Ой, а я не сказала? Какая я глупая!

Когда у меня появилась Оленька – мое сокровище! – я сперва просто сходила с ума от счастья, а потом подумала, что никто ведь не мешает это счастье увеличить. И чтобы сразу – близнецы! Генетический материал у меня (точнее, в Корпорации, но это неважно) оставался с первого раза, ну так в чем проблема? Работать в WDC это не помешало бы, даже наоборот. Я очень хорошо все продумала.

Вот только Германа надо было все-таки предупредить.

– Хочешь взглянуть на дочку? – с надеждой спросила я. Он как-то странно качнул головой, не то соглашаясь, не то отказываясь, и хрипло спросил, кивнув на обхватившие мои ноги аппараты:

– Зачем?

Сейчас, сейчас я ему объясню, это же очень просто:

– Понимаешь, милый, я хочу, чтобы у нас были близнецы. Ведь дети – такое счастье! Его ничем не заменишь. Когда ты познакомишься с Оленькой, ты и сам сразу все поймешь.

Но Герман меня, кажется, почти не слышал:

– Как же так… – Он буквально рухнул на стоящий в прихожей пуфик, все еще не отрывая взгляда от аппаратов. – Как же ты будешь?

– Не волнуйся, любимый! – улыбнулась я. – Сейчас сам увидишь. Это теперь не проблема. Корпорация подарила мне суперпротезы. Это новейшая разработка! Ужасно дорогие, говорят, но это неважно, мне их дарят. И они просто великолепны! Они ничем, совершенно ничем не отличаются от моих ног! Я смогу даже танцевать!

– Танцевать? – переспросил он с недоумением.

– Пойдем, я тебе покажу. – Я развернула коляску и поехала в его бывший кабинет. Герман поднялся и пошел за мной. Там возле стола стояли протезы. Выглядело это, конечно, несколько жутковато – словно две оторванные человеческие ноги, которые какой-то маньяк насадил на металлическое подобие тазобедренного сустава. – Я заказала себе таз поуже, – объясняла я, как заправский консультант. – Так что после монтажа моя попа будет выглядеть гораздо сексуальнее, чем была. Нет, они просто само совершенство. И кожа на них не постареет, всегда будет нежная, как у девушки! Да ты сам потрогай, какие они приятные!

Герман издал какой-то сдавленный звук и бросился в ванную. Я поспешила следом, но замешкалась, мне ведь надо было еще развернуться.

Когда я въехала в ванную, он стоял, склонившись над раковиной. Его рвало.

– Милый, ну что ты? Успокойся. Все ведь хорошо, просто замечательно!

Нет, ну в самом деле, что с ним такое? Ах да! Он же выпил, перед тем как ко мне идти! Конечно! Ну ничего, скоро он придет в себя. Я положила ему на плечо руку и нежно погладила. Мне уже были доступны и гораздо более сложные движения!

Но Герман развернулся так резко, словно его укололи, отшатнулся…

…и схватил меня за запястье…

Раздался жуткий хруст, в первое мгновение я даже не поняла, откуда этот звук…

Последнее, что я видела, это искаженное лицо Германа, заносящего надо мной мою же собственную руку. Точнее, мой прекрасный, почти совершенный протез…

16.12.2042. Город.

ЖК «Европа». Жанна

Удобно устроившись в гостиной, я смотрела по телевизору новости. Валентина, к счастью, дома не было. Без него даже кресло казалось удобнее! До чего же мне осточертело притворяться любящей, послушной женой! Притворяться даже тогда, когда он себя ведет как полный идиот. Как никудышная пародия на тирана.

А тиран-то из него, прямо скажем, совсем никакой. Эдакий гротескный тираненок с мелкотравчатым хамством вместо подлинной властности. Да, теперь я понимаю его первую жену гораздо лучше. Похоже, Валентин может существовать только в двух агрегатных состояниях – униженном и обнаглевшем.

Получается, что любая женщина рядом с ним просто обречена стать Вероникой.

Потому что невозможно любить этого бесхребетного мямлю. Раньше-то, поначалу Валентин казался мне чересчур мягким и добрым и потому несчастным человеком. А его жена выглядела настоящей стервой, терроризирующей хорошего человека. Оказалось, сам он ничуть не лучше. Хотя и, безусловно, слабее его бывшей. Но это уже не важно. Впрочем, и никогда не было важным: для меня важен Петр и его еще не родившиеся сестра и брат. И больше ничего.

Надо будет позвонить моей благодетельнице, чтобы узнать, как там Петр. Его взяли в ККК – кадетский корпус Корпорации. Он учится и подрабатывает программированием, такой молодчина! У него большое будущее, сейчас это уже совершенно очевидно. И у его сестренки и братика, я уверена – тоже. Корпорация – это сила.

Забавно. Стоило подумать про силу, сразу захотелось есть.

К счастью, во время квазибеременности Ройзельмана нет никакой необходимости в специальном питании или вообще каких бы то ни было пищевых ограничениях. Ешь, что хочешь и сколько хочешь. Я поехала на кухню и сделала себе большой сэндвич.

С удовольствием поедая свой кулинарный шедевр (я ведь отличная кулинарка, а для себя и вовсе что ж не расстараться), я рассеянно слушала голос диктора.

Ничего интересного.

В последнее время жизнь вообще замерла, и не только у нас – по всему миру. Все как-то притихли, словно постоянно чего-то боялись. Из их глаз выглядывал иррациональный страх. Люди потеряли самих себя, думала я, мир сошел с рельсов и несется неизвестно куда. Боже, как будут жить наши дети? Наверное, в этот момент в моих глазах плескался тот самый иррациональный страх, о котором я только что думала.

На экране замелькали кадры криминальной хроники:

– Еще одно жуткое убийство в череде подобных преступлений произошло в ЖК «Уютный», – бесстрастно вещал диктор. – Мужчина убил свою жену, оторвав протез ее руки и нанеся им несколько ударов по голове женщины, которая скончалась на месте. Убийца сам вызвал полицию, которая застала его баюкающим свою трехмесячную дочь.

Мужчина, известный в недавнем времени балетмейстер Герман Лабудов, находился в алкогольном опьянении средней степени тяжести. Лабудов объясняет свое преступление страстной любовью к жене. Она, бывшая прима-балерина, а ныне известный общественный деятель Вера Лабудова, была активной участницей Программы, с чем ее супруг так и не смог смириться. К сожалению, подобный случай – не первый. Ведущие социологи, которых мы просили прокомментировать происходящее, вынуждены с огорчением констатировать, что мышление многих мужчин слишком консервативно, чтобы принять насущную необходимость Программы и благородную жертвенность участвующих в ней женщин. Мы глубоко скорбим о нашей дорогой и любимой Вере и настоятельно просим WDC и другие общественные организации инициировать принятие законопроекта об охране женщин – участниц Программы…

На экране мелькнуло накрытое простыней тело, брызги крови, мужчина, которого полицейские усаживали в патрульный автомобиль…

Сразу после этого включился рекламный ролик от WDC:

– Ваш муж на взводе? Не беда! Успокаивающий видеокурс для мужчин вам поможет…

Господи! Это немыслимо! Вера Лабудова была урожденной Кмоторович, родной сестрой моего Валентина. Герман, соответственно, – его зять. Точнее, был его зятем… Проклятье на этой семейке, что ли?

Какая жуть… Собственным протезом…

Мне вдруг подумалось, что я ведь, в сущности, совсем не знаю Валентина. Почему я решила, что он безвольный хлюпик? Даже если это так, то и такие люди способны, пусть из-за собственной слабости, на решительные поступки… Что там говорится про загнанную в угол крысу?

Новости закончились, сразу после рекламы началась музыкальная программа. Я машинально доела сэндвич, думая, что надо позвонить моей благодетельнице.

Но Эдит позвонила сама. И была не на шутку встревожена.

– Ты смотрела новости? – сказала она, даже не поздоровавшись. Впрочем, она никогда не здоровалась.

– Да, – ответила я. – Жуть какая! В себя прийти не могу.

– Оружие, что я тебе дала, держи при себе. Постоянно. Поняла? Ты ценный сотрудник Корпорации, и мы не хотим тебя терять.

– Вы думаете, что Валентин…

– Валентин сегодня ездил… к своему отцу, – тихо сообщила Эдит. Намек я поняла сразу.

– Неужели он хотел…

– Да, – сухо констатировала моя благодетельница. – Именно так. Он хотел вернуться к Веронике. Умолял его простить. Кричал, что ненавидит тебя. Получил отказ и, похоже, пополз в какой-то кабак.

– Боже мой! Он же наверняка вернется пьяным. А в последнее время он стал таким агрессивным…

– Я и говорю – держи пистолет при себе. Все время. Ясно?

– Да, спасибо, я поняла. – Мысль о том, что не так уж я беззащитна, немного меня успокоила. – Как там Петр?

– Замечательно, – порадовала меня Эдит. – Он учится и работает. На следующей неделе мы предоставим ему возможность навестить тебя.

– Спасибо вам большое!

– Не за что. Береги себя. – И моя благодетельница отключилась.

Ее сообщение задело меня, признаться, сильнее, чем я показывала. Не то чтобы я ждала от Валентина верности, но его желание вернуться к бывшей жене… было в этом что-то неправильное, пугающее. А со мной тогда что?

Он вообще понимает, что закон на моей стороне? Что он не сможет вот так просто развестись со мной?

Хорошо, если понимает…

Ох, нет. Хорошо, если не понимает. А если поймет? Не подтолкнет ли его безнадежность к безумным поступкам? А тут еще и пример внутрисемейный налицо. Крыса, загнанная в угол, не склонится покорно – бросится.

Достав из шкафа выданный Эдит пистолет, я спрятала его в карман мешковатой домашней куртки.

Валентин пришел очень поздно. Я встретила его в прихожей.

– Где ты был? Почему так поздно? – спросила я, встречая его в прихожей.

– Там-сям, – неопределенно ответил он, раздраженно дергая плечом. – Тебе не кажется, что ты задаешь слишком много вопросов? Что это за тотальный контроль?

– Ты смотрел сегодняшние новости? – настороженно спросила я, хотя сразу догадалась, что он пока ничего не знает.

– Не смотрел… – буркнул он, – ничего хорошего там все равно не сообщают. Сплошная чернуха и дифирамбы Корпорации. Корпорация и ее вожди непогрешимы, они никогда не ошибаются. Сплотимся вокруг великих Фишера и Ройзельмана… Дрянь какая!

– Хорошо, – успокаивающе проговорила я, вот только во мне самой спокойствия не осталось ни на грош. – Ты сегодня был у отца? Вероника ведь там живет? Или уже съехала? Или ты специально туда поехал?

Он так и не научился врать, дернулся, как-то судорожно пожал плечами и ответил:

– Да, специально. И тебя это совершенно не касается.

Не касается?! У меня помутилось в глазах. Но я взяла себя в руки и, чтобы вернуть его в реальность, довольно спокойно спросила:

– Ты меня больше не любишь? А как же наши дети?

– Это ты меня больше не любишь, – с ходу завопил он. – Ты даже эти цилиндры любишь больше меня.

– Это не цилиндры! – возмутилась я. – Там наши дочь и сын!

– Черт его знает, что там! – снова закричал он. – Да не в этом же дело, разве ты не понимаешь? Я вижу яснее ясного, что ты меня не любишь. И никогда не любила. Зачем я тебе нужен? Для обеспеченной жизни? Или еще зачем-то? Ты ведь не просто так в нашем доме появилась?

Черт! Вот уж прозорливость некстати. Надо его хоть как-то успокоить:

– Разве я плохо относилась к тебе? Разве не заботилась о тебе? Разве не терпела все твои выходки?! – Я слегка повысила голос: так делают собачьи тренеры, чтобы утихомирить, подчинить своей воле выходящих из повиновения псов.

Валентин аж отпрянул:

– Ты не ори на меня! Довольно с меня одной Вероники! Та орала, но хотя бы меня любила!

– А я, значит, не люблю. – Я понизила голос почти до шепота, а интонацию взяла, наоборот, пожестче, на грани сарказма. – А ты, выходит, меня любишь. Потому сам орешь и унижаешь меня, да?

Обычно я куда лучше умею контролировать и ситуацию, и людей. Но после новостей, после разговора с Эдит я была изрядно взвинчена, да и реплика про «не просто так появилась в нашем доме» заставила меня нервничать еще больше. Вид у Валентина был какой-то дикий – жалкий и пугающий одновременно. Он смотрел на меня почти растерянно, шаря руками по стене за спиной, словно ему трудно было сохранять вертикальное положение. Растопыренные пальцы правой руки двигались в опасной близости от стоявшей у зеркала вазы – кажется, это был подарок его бывшего профессора…

Полицию, что ли, вызвать?

Но я сделала еще одну попытку овладеть ситуацией:

– Осторожнее! Ты же на ногах не стоишь. Шел бы спать.

– Заткнись! – взвизгнул он. – Не смей мной командовать! Или я… – Его пальцы сомкнулись на горлышке вазы…

Не знаю, успел ли он увидеть выхваченный мной пистолет. Как бы там ни было, с реакцией у него всегда было совсем плохо. Я оказалась быстрее. Мне пришлось. Я защищала себя и своих детей.

Валентин еще замахивался, а я уже спустила курок – раз, другой, третий… – все шесть патронов.

Предпоследняя пуля выбила ему глаз.

Последняя ушла в стену, потому что он рухнул на пол.

15.12.2042. Город.

Клиника. Макс

– Она ничего не будет чувствовать. – Пожилой доктор, после ухода Феликса утащивший меня в свой кабинет, повторил эту фразу раз, наверное, десять. Он врал, конечно. Что он мог утверждать, не зная, как оно там на самом деле? И я не знаю. И никто не знает. Он много еще чего наговорил, но я почти не слушал. Думал? Да нет, скорее, ждал какого-то знака свыше, ну, или озарения. Хотя какие уж тут знаки и озарения. Сплошной мрак.

Я сунул распечатанные доктором квитанции в карман, договорился о графике посещений мамы, попрощался и вышел. Ну вот. Теперь Риту обязательно прооперируют. Именно это повторял я себе, стоя столбом в коридоре и не зная, куда дальше идти.

Легко быть благородным: выбор между добром и злом очевиден для любого нормального человека. Даже если нужно пожертвовать собой. А если – не собой? А если выбор не между добром и злом, а между двумя «злами»?

Где, у кого я прочитал, как отец говорит сыновьям-подросткам: я не могу наказать вас и тем избавить от чувства вины, взрослые люди совершают поступки – и потом живут с их последствиями.

Мысль о том, чтобы вернуться домой, казалась страшнее, чем предложение живьем закопаться в могилу. Домой? Туда, где все напоминает о маме? Мне впервые в жизни захотелось напиться, напиться до беспамятства. Но что толку? Нельзя же напиться на всю оставшуюся жизнь.

Позвонить, что ли, Феликсу, обрадовать? Но я только покрутил в пальцах телефон и сунул его обратно в карман. Не сейчас. Сначала мне надо успокоиться. Смириться с тем, что произошло. Взрослый человек совершает поступки, а потом живет с их последствиями. С памятью об этих поступках – в первую очередь.

Я отправился на стоянку, где оставил свой «кубик». На улице заметно потеплело, небо стало ниже, по нему тяжело плыли рыхлые облака. Судя по всему, скоро начнется снегопад. Я сел за руль, но с места тронулся не сразу. Куда ехать-то? И что вообще делать? Как жить дальше?

Иногда мне кажется, что в мире есть кто-то или что-то, что управляет нами, направляет нас, одобряет или осуждает наши действия. Бог, судьба, фатум, рок или что-то еще – не могу сказать.

Или, как минимум, что в мире все взаимосвязано значительно сильнее, чем кажется нам. А мы частенько проскакиваем перекрестки и развилки судьбы (налево пойдешь – коня потеряешь, направо пойдешь – себя потеряешь), даже не замечая их.

Если бы я не медлил так на стоянке, если бы сразу выехал… или если бы был в своем всегдашнем благодушном настроении…

…наверняка я бы и внимания не обратил на двух дюжих санитаров, загружавших носилки с пациентом в машину.

Но мои чувства теперь обострились до крайности, восприятие было ясным и отчетливым, как часто бывает в самых критических ситуациях, когда мозг и тело работают то ли отдельно друг от друга, то ли наоборот – обретают немыслимую в обычной жизни синхронизацию. Мне это очень хорошо знакомо – не раз и не два испытывал на работе.

Вот и сейчас я сразу же заметил, что фургон не был ни «Скорой помощью», ни реанимобилем. Обычный фургон, серого цвета, без окон. В таких возят почту или товары с доставкой на дом, но никак не больных. А ведь эти парни пытаются засунуть носилки с лежащей на них девушкой именно в этот серый фургон. А потом я обратил внимание на носилки и обмер – там лежала Рита.

В голове что-то щелкнуло. Я перестал задумываться. Спущенная с тетивы стрела не задумывается – она неукоснительно стремится к цели. Ее ведет не размышление – импульс. Или судьба.

Тронув «кубик» с места, я почти сразу же затормозил, перекрывая выезд со стоянки.

«Санитары» (я уже не верил, что это санитары, да и видок у них был не сказать чтобы медицинский), заметив меня, остановились, и быковатого вида парень примерно моих лет с нескрываемым вызовом буркнул:

– Чё надо? Освободил выезд, слышь!

– Вы куда ее грузите? – спросил я довольно спокойно (стрела не нервничает, не психует – она просто летит к цели).

– Тебя это колышет? Отвалил с дороги, кому сказал!.. – с вызовом ответил «бык».

«Санитары» опустили носилки прямо на землю. Напарник «быка» встал рядом, сунув руки в карманы и сильно горбясь. Он был худой, жилистый, с нездоровой, землистой кожей. Бабушки у подъезда, вероятно, считали его наркоманом. И не исключено, что они были абсолютно правы.

– Ее должны были оперировать, – все так же спокойно сказал я. – Здесь, в больнице. Куда вы ее везете?

– Не твое дело, – злобно цыкнул худой, а «бык» решительно шагнул вперед и добавил с вызовом:

– Слышь, фраерок, канал бы ты…

Тот, кто грубит, заведомо не уверен в своей правоте. Похоже, я не зря вмешался (хотя еще неизвестно, я ли вмешался: по-моему, мной двигали не собственные соображения, а какие-то посторонние, высшие силы).

«Бык» даже не сообразил, откуда ему прилетело в переносицу, но болевой шок (когда ломают нос, человек действительно чувствует, как «искры из глаз посыпались», вплоть до потери сознания) моментально вывел его из игры. «Наркоман» все-таки успел вытащить из кармана нечто, оказавшееся полицейским тазером^[4], но я ударом ноги выбил «игрушку», а вторым ударом вырубил и самого «наркомана». Из машины рванулся водитель, тоже с тазером на изготовку, но тут все было еще проще, я прыгнул вперед и провел самую элементарную подсечку. А пока он неуклюже падал, добавил по затылку. Теперь диспозиция обрисовалась такая: «бык» сидит на асфальте, прижав руки к лицу, и воет, «наркоман» и водитель смирнехонько лежат в отключке.