Ему послышалось пронзительное воронье карканье. Игорь посмотрел в сторону на пустую аллею, уходящую в даль кладбища, потом оглянулся вокруг – ворон нигде не видно. Что за черт? Вновь бросив взгляд на аллею, он обнаружил, что она уже не пуста. Вдалеке появился чей-то силуэт, показавшийся смутно знакомым. Человек приближался, двигаясь не по дорожке, а сбоку, вдоль самых оград, ступал принужденно, с трудом, подволакивая правую ногу и скашиваясь на один бок. Когда он приблизился, стало заметно, как бедно он одет. Его рваные кроссовки, штаны с лампасами от спортивного костюма, коричневый потертый пиджак в мелкую клетку с грубоватыми заплатами на локтях резко контрастировали с респектабельным обликом участников вип-похорон. Словно сознавая свою неуместность здесь, мужчина остановился в стороне.

«Кладбищенский нищий, наверное… – мелькнуло в голове у Игоря. – Сейчас начнет приставать ко всем, клянчить денег «на помин усопшего». Надо сказать охране, чтоб прогнали. Вообще-то могли бы и сами уже догадаться…»

Однако секьюрити почему-то не торопились удалить чужеродный элемент. Наверное, потому, что похожий на бомжа человек вел себя не как попрошайка, а как человек, пришедший на похороны знакомого. Спокойно стоял, замерев и сохраняя на лице приличествующее ситуации выражение, и сжимал в руке цветы – две жалкие гвоздички. Против воли Игорь не мог отвести от него взгляда, продолжал в упор таращиться на странного пришельца, выходца из мира, который давненько не приходилось посещать. Мира, который простирается за пределами стен респектабельных офисов и машин с тонированными стеклами. Что-то до боли знакомое чудилось в облике инвалида – что-то искаженное, но не забытое… Не погребенное в прошлом… Или наоборот – погребенное, но свежеоткопавшееся… Черт возьми, да это же…

– Сашка! – это имя вырвалось у Игоря раньше, чем он успел подумать: «Не может быть!» – Брызгалов! – Игорь повернулся к Мише. – Смотри, кто здесь! Сашка!

– Где? Я что-то не вижу, – отозвался Миша, крутя головой.

– Да вон же, вон у той могилы! Побудь тут, с Мариной, ладно?

Оставив вдову и сына покойного, Игорь поспешил туда, где все так же скромно, не претендуя на внимание, стоял человек в рваных кроссовках и клетчатом пиджаке. Вся его поза говорила, что жизнь для таких, как он – не более чем смиренное ожидание.

Раньше он не был таким. Он был бойким, стремительным, с задорным чубчиком, который, как его ни приглаживай, вечно вставал надо лбом, как петушиный гребень. Заражал людей своим оптимизмом, своей уверенностью в том, что все в конце концов будет хорошо…

– Сашка, глазам своим не верю, ты?

– Надо же, узнал! – без улыбки произнес Саша. – Думал, вы уж за эти годы забыли, как я выгляжу.

Игорь слегка смутился:

– Ну что ты, как можно! Кстати, выглядишь отлично: все такой же молодой. Ни живота, ни морщин, ни седины, не то что у нас… Слушай, я так рад тебя видеть! – Игорь распростер для друга объятия, но тот отстранился. – Какой же ты молодец, что приехал! Как ты?

– Как видишь… – усмехнулся Саша.

Игоря все больше смущала эта манера бывшего… то есть старого друга. Никакой ритуальной вежливости, способной если не отменить, то затушевать печальные факты, прервавшие много лет назад их общение. «Что было, то было, – как бы говорил Саша. – И не стоит нам делать вид, будто этого не было».

– Но как же так, столько лет… Мы ничего даже не слышали о тебе!

– Кто ж в этом виноват? – снова усмехнулся Саша с грубоватой непосредственностью. И Игорю не захотелось продолжать тему.

– Никто из нас не может понять, с чего Андрюха вдруг повесился… – перевел он разговор на другой, также болезненный предмет.

– Теперь уж и не узнаешь… – уклончиво сказал Саша, поднимая глаза к небу.

Могильщики тем временем закончили работу, и все потянулись аккуратной процессией класть цветы на могилу. Саша тоже пристроил свои гвоздики – сбоку, у самой земли, как бы стараясь скрыть их затрапезный вид.

Игорь следовал за ним. Пусть Саша не проявлял тяги к общению, он не мог вот так оставить внезапно объявившегося через столько лет друга:

– Сашка, нам о стольком надо поговорить… Давай, когда поедем с кладбища, ты сядешь ко мне в машину?

Тот покачал головой:

– Нет уж, я на поминки не пойду. – И дурашливо, почти глумливо, показал на свой костюм: – Куда я в таком виде?

– Но как же так? Так прямо и уйдешь? – продолжал настаивать Игорь. – Ты хоть где остановился-то, как тебя найти?

– Тут недалеко кабак есть, – Саша выудил откуда-то из недр клетчатого старомодного пиджака прямоугольный клочок бумаги. – Я буду там завтра вечером. Приезжай – поговорим.

Мельком взглянув на визитку и отметив, что название ресторана ему незнакомо, Игорь спрятал визитку в карман куртки и долго смотрел вслед удаляющемуся по аллее другу, не заметив, как к нему приблизилась Инна. Подошла сбоку, окинула мужа тревожно-испытующим взглядом.

Игорь напрягся. Не потому, что ожидал от жены чего-то плохого. Просто в последнее время это было его постоянной, физиологической, ниже уровня сознания, реакцией на Инну. На модную челочку ее короткой стрижки, гелевыми темными иглами утыкающуюся в оправу изящных прямоугольных очков. На ее тонкие и бледные губы, с которых она постоянно слизывала помаду. На ее красивый, с безукоризненной дикцией – след оставленной профессии – голос.

– Ты чего тут торчишь? – спросила Инна тем самым красивым голосом, отчетливо выговаривая слова.

– Да я тут… с Сашкой… – Вот ведь, ничего плохого не сделал, а чувство, будто он мальчик, который оправдывается перед строгой учительницей. Да, что и говорить, училка остается училкой до конца дней своих!

– С какой еще Сашкой? – Инна бдительно завертела головой.

– Не с «какой», а с «каким». Слушай, Инна, это уже неприлично! Перестань меня изводить своей дурацкой ревностью хотя бы на похоронах!

Инна продолжала недоверчиво смотреть по сторонам:

– Ну и где твой Сашка?

Игорь тоже оглянулся, но никого не увидел. Очевидно, инвалидность не лишила Сашу способности к быстроте передвижения. Да, правильно, ведь раньше, до травмы, он вечно не ходил, а бегал. Такой живчик был…

– Он уже ушел. Я тебе рассказывал о нем. Наш пятый друг. Точнее, он всегда был первый… Впрочем, неважно.

Обрывая тягостный разговор, Игорь снова отошел к могиле. Народ потихоньку рассасывался, траурное море мелело. Вскоре Игорь остался один. Он стоял, глядя на фотографию улыбающегося Андрея, которую водрузили поверх свеженасыпанного холмика, и мучительно подыскивал слова, которыми должен был попрощаться с другом. В голову лезла какая-то ерунда, какие-то отдельные, словно кадры клипа, воспоминания. Вот они в Озерске гоняют по пустырю грязный потертый мяч… Вот они, все впятером, собираются в Москву: Сашка полон энтузиазма, а вот Андрей осторожничает… Их первые московские годы, когда они жили кто где, в общежитиях и чужих квартирах, хватались за каждую подработку… Разве это выразить словами? Да и при чем тут слова? – Прости меня, Андрюха! – наконец подыскал Игорь нужную фразу. – Если б я только поговорил тогда с тобой, все могло бы быть иначе…

Сзади подошла Алина. Взяла отца под руку, прижалась к плечу. Он погладил дочь по голове, обнял, откликаясь на уже такое взрослое проявление внимания от той, кто навсегда останется для него ребенком. Его забавной девочкой, его умной девочкой, его грустной девочкой, его проницательной девочкой… Если с Инной Игорь в последнее время чувствовал дискомфорт, на Алину это не распространялось. С ней он был откровеннее, чем с женой, ощущая, что, несмотря на отсутствие жизненного опыта, Алина многие вещи понимает вернее, чем Инна. Несмотря на отсутствие опыта – а может, благодаря? Что, если этот хваленый опыт делает человека хуже? – Знаешь, Алина, когда нам было столько лет, сколько тебе сейчас, Андрюха и еще один наш друг, Сашка, где-то вычитали, что место на хорошем кладбище – очень выгодное вложение денег. И так носились с этой идеей… Андрюха, как только появились средства, первым делом вот эти четыре места купил. Но тогда нам все это казалось шуткой, игрой… И в голову не могло прийти, что он так скоро окажется здесь!..

Алина прищурилась, оценивая обстановку:

– А что? Тут неплохо. Я тоже не против, чтоб меня тут похоронили.

– Алинка, ну что ты такое говоришь! – Игорь был на волосок от возмущения.

– А что особенного? Все там будем. И потом, смерть – это готично.

– Дурачки вы маленькие! – Игорь знал, что втягивается в продолжение их давнего спора, но удержаться от реплики не мог. – Играете в эту вашу готику: могилы, кресты, черепа…

– А что такого? – привычно парировала Алина.

– То, что можно доиграться! Смерть – это такая штука… то есть не такая штука, чтобы с ней можно было шутить! Примета, говорят, нехорошая: накликать можно…

– Папка, ну ты у меня как маленький! – улыбнулась взрослая умная Алина, вращая на указательном пальце серебряное, протравленное чернью, кольцо. – Конкурентов по бизнесу не боишься, а могил испугался.

Игорь невольно вздрогнул. То, что он попытался скрыть сам от себя, дочь сумела уловить и определить одним точным словом. Ему действительно было страшно. Он боялся. И Андрюхиной могилы, и своего непонятного видения при выходе из церкви, и даже почему-то неожиданного появления Сашки. Все это испугало, но признаваться в том не хотелось. Не только Алинке, даже себе.

– Да ну тебя, – Игорь и впрямь готов был обидеться, как маленький. – Лучше пойдем отсюда, все уже в машинах сидят, нас ждут.

– Па-ап!.. – заглянула в глаза Алина, вмиг превращаясь снова из взрослой девушки в избалованную девочку. – А можно я в другой машине поеду?

– Со Стасом, что ли? – просек ситуацию Игорь.

– Ну да-а… – протянула дочь.

Игорь не стал ничего уточнять, а тем более иронизировать. Подростковые влюбленности – тема столь эфемерная и болезненная, что взрослым в нее вмешиваться ни к чему.

– Конечно, поезжай. Поддержи парня, ему сейчас очень тяжело, он отца потерял…

Перед уходом Игорь бросил последний взгляд на фотографию в траурной рамке.

– Эх, Андрюха, Андрюха!.. – снова сказал он вполголоса. – Ну зачем, зачем ты это сделал? Почему? Может, если бы я тогда поговорил с тобой, ты бы мне все рассказал… Прости меня. Прости, если можешь.

Отдав последнюю дань покойному, все родные, друзья и сослуживцы Андрея покинули кладбище. Остался лишь участок, на котором еще были три пустых места.

* * *

Кортеж с кладбища приехал в загородный дом Федоровых – шикарный особняк, в котором стараниями подотчетных Марине домработниц и горничных поддерживалась средняя между Виндзорским дворцом и музеем «Эрмитаж» атмосфера. Гостей пригласили за роскошно накрытый стол. Белоснежное полотно скатерти, серебряные приборы, куз-нецовский сервиз на двадцать четыре персоны, бокалы богемского стекла. Блюда, подошедшие бы и для дипломатического приема, несли отпечатки какой-то холодности: что-то официальное и глянцевое чудилось в них, словно стол был украшен муляжами еды. Возможно, это лишь предубеждение Игоря, который знал, что Марина не сумеет даже яйцо сварить вкрутую, и все, что есть на столе, приготовлено руками чужих людей, которые с Андреем и знакомы-то были едва ли. А возможно, накладывал отпечаток характер печального мероприятия, собравшего их всех за этим столом. Что ни говори, мысль о смерти – плохой стимулятор аппетита.

На видном месте, недалеко от стола, на отдельном маленьком столике стоял фотопортрет Андрея в черной рамке и с траурным крепом. Глаза Игоря то и дело обращались в ту сторону. Он видел, как официант поставил к фотографии хрустальную стопку с водкой и накрыл ее кусочком черного хлеба – дань обычаю, смысла которого Игорь никогда не понимал. Инна вроде толковала, что это пережитки анимистических первобытных верований, а ему было ни к чему, у него же тогда еще никто не умер… Но теперь понял, и холодок проскользнул по спине: это что же значит, мертвый Андрюха присутствует на своих поминках в лице траурного портрета – и вроде бы вместе с друзьями пьет и закусывает?

Вдруг – что это? – Игорь заметил, что официант, не довольствуясь одной рюмкой, поставил к портрету другую. Потом третью, четвертую, пятую – и накрыл каждую куском черного хлеба… Игорь резко вскочил, чтобы сделать замечание придурку, который на поминках вздумал так глупо шутить – и понял, что все это ему показалось. Рюмка у фотографии только одна. Вконец растерянный, он поскорее, чувствуя на себе удивленные взгляды гостей, опустился на свое место.

– Игоряха, ты что это? – обеспокоенно спросил Миша Парамонов, сидевший слева от него.

Игорь сконфуженно потер лоб:

– С глазами что-то.

– Мушки перед глазами? – увлеченно подхватил Миша. – Это первый признак давления. У меня, знаешь, тоже давление скакало, но я его обуздал. Взял себя в руки! Никаких бессонных ночей, никакого кофе. Алкоголя – в меру! Холодные обливания по утрам, бег трусцой. Ежегодно обследуюсь у лучших специалистов. Врачи говорят, если продолжу в том же духе, доживу, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, до ста лет. Я, знаешь, своевременно понял, что здоровье надо беречь, а то все спохватываются, когда припечет, а тогда уже поздно…

Игорь выслушивал его излияния вполуха. Известный журналист, довольно-таки привлекательный, хотя и низкорослый мужчина с рыжеватыми волосами и нервным остроносым лицом, Михаил Парамонов вот уже который год донимал друзей и сослуживцев всякими самодельными или вычитанными в специальной прессе рецептами сохранения здоровья. Эта страсть, необычная в человеке, которому едва перевалило за сорок, придавала Мише некое старообразие и иногда здорово раздражала Игоря. Особенно сейчас, когда поминали Андрея, отличавшегося, насколько известно, отменным здоровьем… Разве болезнь – это единственное несчастье, которое может стрястись с человеком?

Так что же все-таки стряслось с Андрюхой?

Игорь вдруг заметил, что Миша прекратил свою лекцию на тему здорового образа жизни и встал. Ага, значит, за столье открыто. И первый тост просят произнести журналиста Парамонова. Естественно – кто же лучше него владеет словом?

Начал Миша издалека. Выразив общее соболезнование семье Андрея (Марина сидела, опустив мокрые глаза и скорбно скривив рот), совершил экскурс в биографию покойного.

– Когда Андрей приехал из маленького города Озерска, который трудно найти на карте нашей огромной родины – а тогда, во времена Советского Союза, она была еще огромней – у него не было ни гроша за душой, ни влиятельных московских друзей. Ничего, кроме желания реализовать себя…

Внезапно что-то произошло с Игорем, точно сознание накрыла властная непроглядная пелена. Весь сыр-бор поминок – перемены блюд, поминальные тосты, слезы вдовы, недоуменное шушуканье гостей – все это лишилось важности. Ни на кого больше не обращая внимания, никого не стесняясь, Игорь сидел, глядя в одну точку, и вспоминал, вспоминал…

Из прошлого: Озерск

Провинциальный Озерск, затерянный в Восточной Сибири… Деревянные бараки с удобствами на улице – ветхий дощатый туалет-скворечник и вода в колонке на углу.

Двух- и пятиэтажные панельные дома с темными невообразимо грязными подъездами считаются элитным жильем, в их заросших бурьяном дворах сушится белье и целыми днями играет ребятня.

Они, пятеро друзей, малышовыми забавами давно уже не интересуются. Взрослые люди, девятый класс. Они сидят на пустыре за школой, подложив многострадальные истертые портфели под свои тогда еще сухощавые задницы, и курят – жалкая примета провинциального взросления, вредная привычка, с которой придется потом так мучительно расставаться. Каждую сигарету докуривают до того, что обжигают пальцы – не такие у них доходы, чтобы бычки бросать. Сашка, который с пятого класса неоспоримо занимает пост лидера в их компании, говорит, обращаясь ко всем сразу:

– Не, ребят, думайте, что хотите, только нам с вами тут делать нечего. Какое у нас тут будущее? Армия, завод, а потом или тюрьма, или смерть от пьянки под забором. А мы ведь все способные. Мишка точно писателем будет, а Вовке прямая дорога в художники. Да и вы, Игорь с Андрюхой, не пальцем деланые. В общем, надо нам с вами в Москву ехать, учиться…

– Легко сказать – в Москву, – хмуро замечает веснушчатый Миха, от природы склонный к пессимизму. – Туда билет знаешь сколько стоит? Где такие деньжищи взять?

– Где-где? На звезде, в борозде, на гвозде, – вертясь на месте, Сашка по обыкновению ерничает, дергая себя за кудрявый чубчик, но глаза его серьезны. – Заработать надо. Я уже все рассчитал. Будем разгружать вагоны, как раз к выпускному заработаем нужную сумму.

– Заработал один такой шустряк, – опровергает его Андрюха. – Да нас к вагонам близко не подпустят! Скажут: «Идите, клопы, учитесь, подрастите сначала…»

– А почему нет? – возражает Володя. – Смотря к кому подкатиться. Я с матерью потолкую…

Игорь в том историческом обсуждении не участвует. Сидит смирно, курит, слушает, не присоединяя свой голос ни «за», ни «против». А когда на пустырь падает темнота, встает первым:

– Ладно, пойду я. Завтра геометрия, мне тройбан исправить надо.

– Чего ты? – удивляется Сашка. – Вместе пошли бы. Погоди, мы недолго уже…

Сашка с Игоряхой жили на одной лестничной площадке и всюду ходили вместе. Прямо-таки «мы с Тамарой ходим парой» – неразлейвода. Многие даже считали их братьями.

– Да я еще по дороге за хлебом забегу… В общем, бывайте.

Сашка, должно быть, решил, что Игоряхе надоел этот разговор, который ему до лампочки. Но все обстоит с точностью до наоборот. Опьяненный мечтами, Игорь возвращается домой окольным путем, стараясь подольше удержать чарующую игру воображения. Бывают мечты, которыми не хочется делиться с друзьями. Даже с самыми близкими друзьями.

Ведь и вправду – как хотелось бы! Вот заработали денег, поехали в Москву… Там Игорь поступил бы в институт – хоть и говорят, что отличник из провинции не равняется московскому отличнику, программа-то одна и та же! Веселая студенческая жизнь, красивые, модно одетые девушки, небо с кремлевскими звездами, распахнутое чему-то новому, свежему, многообещающему…

Несбыточные мечты!

А такие ли они несбыточные? Наполеон тоже был родом из провинции, с Корсики, до конца жизни не отвык от итальянского акцента – а императором Франции стал! Что до Игоря, он генеральным секретарем КПСС становиться не хочет, у него планы куда скромнее: жить в Москве, а не в этой сраной дыре, зарабатывать честным трудом деньги, иметь уютную квартиру, красивую и умную жену… Неужели даже это не получится?

Но с другой стороны – как же страшно! Так, наверное, страшно становится птенцу от первого надтрескивания скорлупы. Здесь, дома, все такое надоевшее, зато привычное. А там, в Москве… Там же они никому не нужны! Только в песнях поется «молодым везде у нас дорога»; на самом деле Игоревы наблюдения показывают, что везде дорога – только тем молодым, у которых волосатая лапа наверху. Или очень богатенькие родители. А они-то – пятеро из глухомани – каким здесь боком? Никто, ничто и звать никак.

В Москву – оно бы хорошо бы… Но не придется ли возвращаться с позором? И тогда уже – тоска и досада на всю жизнь. Хуже, чем если бы не уезжал…

Как ни длинен выбранный Игорем окольный путь, все же кончается и он. Весь-то Озерск – городок невеликий… Вот Игорев родной подъезд. Надоевший, унылый, просверливший ему все нутро. На лестнице разит каким-то кислым мусором; лампочки на площадках почти не горят. Дверь открывает мать. В коридоре темно, и лица ее Игорь различить не может, но, наученный долгим и горьким опытом, безошибочно угадывает: снова. Три дня назад только обещала, но не выдержала. Сорвалась. Да когда же это кончится?!

– Игоречек мой, сыночка ненаглядный пришел, – лопочет мать заплетающимся языком.