Да и не только борща. Веселая стройная девушка нравилась многим и вниманием совсем не была обделена, тем более что коллектив на стройке, как это чаще всего и случается, по преимуществу был мужской. В основном молодые горячие парни, остро нуждавшиеся в женском обществе. Но отзывчивая и заботливая во всем остальном Маричка в этом вопросе казалась неприступной крепостью. Улыбалась всем, со всеми была ласкова и приветлива, но близко к себе никого не допускала. Причем делала это так умело и тонко, что даже самые нахальные ухажеры быстро понимали, что им ничего не светит, но, как ни странно, на девушку не обижались и продолжали к ней хорошо относиться, правда, теперь уже относились как к сестре.

Соседки по вагончику не то чтобы осуждали Маричку, но никак не могли понять причины такой строгости в поведении. Добро бы жених где-то далеко имелся – так ведь нет, не было у Марички никакого жениха ни в родном селе, ни где-то в чужом краю, как она, на заработках.

– Тебе ведь двадцать пятый год уже, – качала черноволосой головой подруга Зухра. – Я в этом возрасте уже восемь лет как замужем была, детей рожала. И тебе пора о семье подумать. А то годы-то идут… С такой работой, как у нас, долго молодой-красивой не будешь. Не заметишь, как время пролетит – и станешь никому не нужна. А пока – вон сколько парней за тобой ходит. И Надир, и Павел, и Василь, бетонщик… Уж Василь точно хорошим мужем будет. Зарабатывает прилично, пьет мало, на тебя не наглядится…

Но Маричка только грустно улыбалась в ответ.

– Что ты, Зухра, о якой семье речь? С нашей-то работой! Сегодня здесь, завтра там, хаты своей нет… В бытовке, что ли, семьей жить?

– И в бытовках живут, – возражала Зухра.

– Та знаю я… Только разве ж это жизнь, разве нормальна семья? Я вот деток очень хочу… А яки ж детки в бытовке? Нет, поки на ноги не встану, о семье и думати нечего!

Вроде бы доводы Марички выглядели очень убедительно… Но на самом деле только сама девушка знала, что все это – лишь отговорки, попытка убедить других, а может быть и саму себя, почему она до сих пор одна. А на самом деле… На самом деле у Марички имелась еще одна причина дорожить рабочим местом именно на стройке «Неваляшки». Причина эта была родом из Лаганского района Калмыкии и звалась Адъяном Джиргаловым.

На Адъяна Маричка обратила внимание почти сразу же после того, как впервые встретилась с ним на стройке, он показался ей симпатичным и интересным человеком. Ему было полегче, чем остальным – все-таки калмык, россиянин, меньше хлопот, меньше всякой бумажной волокиты, да и проверяющие к нему куда как снисходительнее, чем к зарубежным мигрантам. Но судьба заставила и его покинуть родные степи и отправиться на поиски счастья далеко на север. Дома работы было мало, пусть даже для такого хорошего специалиста, как Адъян. Он был сварщиком и варил просто отлично – настоящий мастер в своем деле. Да и не только в своем. Адъян никогда ни от какой работы не отказывался, помогал везде, где нужно. Надо леса крепить – он уже наверху, надо машину разгрузить – разгрузит. А попросит кто-то из женщин-маляров стремянку подержать, пока она наличники красит, – оставит все свои дела, подойдет и подержит. И женщина хоть на эти несколько минут узнает, что такое чувство защищенности, что значит быть в надежных руках.

Маричка нет-нет да и посматривала украдкой на Адъяна. Двадцать девять лет, среднего роста, складный, внешне, по ее мнению, очень привлекательный, даже красивый загадочной восточной красотой. Этой таинственной непроницаемостью, как у спокойной водной глади, под которой ни за что не угадаешь, что кроется – то ли глубина, чистота и покой, то ли омут с чертями. За века существования бок о бок с азиатами славяне так и не научились разгадывать тайны, скрытые в их непроницаемых раскосых глазах, хотя все-таки чувствовали и понимали своих восточных соседей гораздо лучше, чем жителей Западной Европы или обеих Америк. И Восток отвечал им взаимностью. Вообще-то, азиаты – расисты почище европейцев, но все же многие из них вступают в брак со славянами. И у них это не считалось нарушением вековых традиций. Во всяком случае, именно так думала Маричка.

Первое время, глядя на Адъяна, она позволяла себе порассуждать лишь о том, каким прекрасным мужем он станет для кого-то из своих соотечественниц. Какой-нибудь из тех восточных смиренниц, что внешне так скромны и покорны, носят только закрытую одежду, ходят, опустив глаза, разговаривают тихо, почти вполголоса… Но вот только попробуй задень их, разозли чем-нибудь – и они покажут все, на что способен Восток. По сравнению с гневом восточной женщины мировые войны покажутся отдыхом на морском курорте. Только такому парню, как Адъян, спокойному, как скала, по силам укротить разъяренную восточную тигрицу…

Но чем больше они общались с Адъяном, чем чаще, будто случайно, встречались их взгляды, тем активнее Маричку стали посещать мысли и сомнения насчет него. Собственно, почему она так безоговорочно решила, что Адъян женится непременно только на землячке? Мало, что ли, в стране примеров межнациональных браков? Да такой парень просто находка для любой девушки, кем бы она ни была… И невольно она начинала примерять роль невесты на себя. Могла бы она влюбиться в такого парня, как Адъян? Взять и утонуть в его черных непроницаемых глазах? А выйти за него замуж? Для такой девушки, как Маричка, понятия «любовь» и «замужество» были взаимосвязаны и почти неразрывны.

Смогли бы они жить вместе, стать одной семьей? Ведь она, Маричка, совсем не знает калмыцкого уклада, их традиций, обычаев, привычек. Вдруг она не сможет подстроиться под них? Да и захочет ли Адъян взять в жены украинку? На всех стройках, где довелось поработать Маричке, очень популярен был анекдот про мужа-узбека и жену-хохлушку, у которой «руки в боки и плевать, на каком ухе у него тюбетейка». Но смех смехом, а вдруг Адъян недоверчиво относится к женщинам ее национальности? Тем более что она еще и из Закарпатья. В Карпатах крепостного строя сроду не было, люди там, может, и нищие, но гордые и независимые, такими не покомандуешь и легко не подчинишь. Таковы мужчины, таковы и женщины. Хотя внешне-то они спокойны и покладисты, но про таких говорят «себе на уме». По ее, Маричкиному, мнению, это скорее хорошо, чем плохо, но кто знает, вдруг Адъян считает иначе?

И вот еще вопрос: как приняла бы Маричкина родня ее азиатского мужа? Что сказала бы мать, увидев скуластых узкоглазых внуков? Собственно, насчет мамы Маричка не очень волновалась, та много раз говорила ей, что примет любого мужа старшей дочки, лишь бы человек оказался хороший, честный, работящий. Адъян именно таким и был. Но одна его особенность точно насторожила бы родню и соседей Марички. Первое, чем встретили бы ее жениха в родном селе, – горилка, а Адъян не пил. Этот невозмутимый калмыцкий парень вообще не употреблял спиртного. И в конце рабочего дня не снимал напряжение пивом, и в выходные или в праздники наотрез отказывался от водки. Сначала на стройке решили, что он мусульманин. Причем правоверный. Мусульмане ведь тоже разные бывают. Кто-то строго придерживается традиций, а кто-то и весьма не прочь согрешить, только шутит: «Ничего, сейчас темно, мы под крышей, Аллах спит, не видит!» Но от мусульман Адъян держался особняком, в праздниках их не участвовал, и сосиски ел, и салом не брезговал – а ведь все знают, что мусульмане свинину не едят. Значит, не мусульманин. Тогда почему же не пьет?

Со временем Маричка узнала, что не пьет Адъян не из религиозных соображений, а просто потому, что не одобряет пьянства. Хотя другие его единоверцы к алкоголю относятся спокойно. Адъян был буддист, в Калмыкии все буддисты. Он сам ей рассказал об этом, когда случилось вместе работать в холле первого этажа.

К тому времени Маричка уже призналась себе, что ей очень нравится этот сдержанный, серьезный парень. Да и он сам норовил почаще бывать рядом с ней. Тут ничего объяснять не надо, когда людей неудержимо тянет друг к другу, то всегда подворачивается возможность побыть вместе. Тем более в таком обособленном мирке, как стройка. Во время работы они постоянно пересекались, а в свободное время Маричка старалась зазвать Адъяна с ними на ужин. Мужчины ведь они такие, сами готовить не любят, если в столовую не идут, то питаются кое-как, все больше хлеб жуют да сухую лапшу кипятком разводят. Разве ж это еда! Но Адъян редко принимал ее приглашения – стеснялся. Маричка не знала, что придумать, но ей помогла Диля, соседка по бытовке, предложила Адъяну заодно с Мишей, ее парнем, скидываться в общую казну на еду – чтобы питаться вместе уже «официально». На этот вариант Адъян охотно согласился (еще бы, все мужчины на стройке мечтали бы о таком!), а в благодарность помогал им на кухне и старался при любой возможности еще и принести что-нибудь вкусное к столу.

В общем, всем хороший парень, одна беда – буддист… Его вероисповедание огорчало Маричку. Как она скажет своей маме-христианке, что собирается замуж за буддиста? С тем, что ее избранник – калмык, мама еще согласится. Всплакнет, конечно, для порядку, но она и так бы всплакнула, даже если бы дочка выходила за самого что ни на есть щирого украинца. А с тем, что дочка будет жить с буддистом, никогда не смирится. Буддисты же в Бога не верят – как можно от этих людей ждать постоянства и порядочности? Христианин знает: будет поступать хорошо, Бог его благословит достойной жизнью, а после смерти пожалует в раю сытость, спокойствие и вечное блаженство. А будет грешить – начнутся неприятности, навалятся болезни, несчастья, а после смерти черти утащат душу грешника в ад. А у нехристей никаких таких правил в жизни нет.

Мама Марички, ставшая после отъезда и особенно кончины отца очень религиозной, неустанно повторяла детям эти нехитрые мысли. И Маричка считала, что тут все правильно и справедливо, хоть сама и не была такой уж ярой христианкой, посты соблюдала нестрого и в церковь ходила редко, либо по большим праздникам, либо по зову души. Но союза с нехристем, да еще с представителем такой чудной веры, она побаивалась.

Вообще, у этих буддистов ничего не понятно. Маричка слушала рассуждения Адъяна и недоумевала. Как можно не верить в Бога? Это же так естественно – осознавать, что есть Бог, он, конечно, строг, но ведь и справедлив, и милосерден. Он каждому воздаст по заслугам, но раскаявшихся грешников обязательно простит. Бог, который видит и сочувствует твоим мукам и тяготам, утрет каждую слезу… Но Адъян тем не менее не верил. А верил во что-то совершенно нелепое, в какое-то перерождение души… По его мнению, каждая душа после смерти не отправлялась в рай или ад, а оставалась на Земле, вселяясь в другого человека, животное и даже деревья и камни.

Не переставая работать, Адъян неспешно рассказывал о своей вере. Говорил, что согласно буддизму нелепо и даже опасно тратить свои душевные силы на мелкие дрязги, ссоры, житейские подлости. Надо быть выше этого, уметь спокойно относиться к неприятностям и никогда никому не делать зла. С последним Маричка была вполне согласна, она и сама считала так же, но вот когда разговор вернулся к тому, что никакого Бога нет, она не удержалась, начала возражать Адъяну… Но тот не стал с ней спорить, только усмехался, а потом вдруг взял ее за руку, несильно сжал, и у Марички внезапно сладко замерло сердце.

После того разговора она впервые задумалась: а может, в этом буддизме что-то и хорошее есть? Ведь Адъян лучше многих из тех, что носят кресты на шее и при этом пьют, сквернословят, воруют, а то и вовсе людей убивают… А Адьян совсем не такой, он каждому готов делать добро.

Взять хотя бы ту же Чуню. Ведь многие поначалу хотели прогнать ее со стройки, чуть ли не издевались над несчастным ребенком. И только когда Адъян вступился за нее и пригрозил, что тот, кто обидит Чуню, будет иметь дело с ним, от девочки отстали. А потом и привыкли. Чуня осталась и сделалась такой же неотъемлемой частью стройки, как бытовки, разрисованный местными жителями забор или серый бетонный остов «Неваляшки».

Чуню Маричка сегодня целый день не видела, но не слишком беспокоилась. Знала – ужин девочка ни за что не пропустит, явится к нему вовремя, как штык.