– Откровенно говоря, не знаю. Я до того, как поступить в институт, вообще не выезжала из Хоулленда, а потом приезжала домой только на каникулы, так что я знаю Дандолк не лучше вашего.

– Тогда будем искать вместе, – решил я. – Вы не против?

Она покачала головой. Ее волосы при этом слегка заискрились в свете предзакатного солнца.

– Совершенно не против. Тем более что ехать домой в машине куда приятнее, чем трястись в экскурсионном автобусе.

Она вновь тряхнула головой, а я, словно завороженный, следил за ее волосами. Пока поезд стоял в дебаркадере вокзала, пока он тянулся между привокзальными строениями, ее волосы оттенком напоминали мне медь, но теперь они переливались, словно танцующее пламя.

– Я этого совершенно не понимаю! Такое впечатление, что «Харконен Энтерпрайзес» все равно, что чувствуют приезжающие в город туристы. Это при том, что ее хозяин, Дэвид Харконен…

– Барон Харконен? – изумился я.

– Почему барон? – удивилась она. Похоже, «Дюну» она не читала. – Просто Харконен. Так вот, Дэвид Харконен, наш президент… кажется…

– Кажется?

– Или президент, или канцлер. У нас так издревле повелось – если президент Харконен, то канцлер Кохэген и наоборот. Вообще-то, – Ариэль весело хихикнула, – это чем-то напоминает монархию. Первым президентом Хоулленда был Питер Кохэген, первым канцлером – Соломон Харконен. Первый приходится дедом нынешнего Стивена Кохэгена, второй – прадедом Дэвида.

– И к вам еще не явились американские морпехи? – улыбнулся я.

– Возможно, потому, что у нас нет нефти, – ответила она, мило улыбнувшись в ответ. – Хотя, если разобраться, у нас все вполне демократичненько, не менее, чем в тех же Соединенных Штатах. У них демократы и консерваторы, у нас консерваторы и лейбористы, вполне кошерно.

– Давайте угадаю. Харконен – главный консерватор?

Она опять мило заулыбалась и тряхнула головой, рассыпая золотинки волос.

– Наоборот, лейборист. Лейборист лоббирует туризм, что само по себе казус, – она внимательно посмотрела на меня. – Но вы, очевидно, разбираетесь в политике… Скажите, чем вы занимаетесь?

Мне почему-то было легко общаться с ней, и я думаю, не только потому, что она была ростом ниже меня на несколько дюймов.

– Угадайте, – предложил я.

Она задумалась, слегка наморщив носик, что само по себе было довольно мило, как и вся ее детская непосредственность при некоторой взрослой внешности.

– Вы политолог, – решила она. – А может, журналист. Странно, что я вас не знаю, хотя… Вы кажетесь мне знакомым. Вот только ка…

И она внезапно замолкла, а ее щеки залил такой румянец, какого я еще никогда ни у кого не видел. Даже у моего шурина – блондина, красневшего так, что даже шея розовела.

– Карлика-политолога вы бы запомнили, точно? – тихо и мягко сказал я. Она закрыла губы ладонью, жестом столь старомодным, что он казался совершенно чуждым окружающей нас обстановке современного поезда. Чуждым, как ангел в борделе.

Внутри меня что-то кувыркнулось, словно от выпитой рюмки доброго виски, но я протянул руку и, взяв ее запястье, отвел ладонь от лица.

– Вам совершенно нечего стесняться, – уверенно сказал я. – Мне кажется, что вам, как и мне, не по душе всеобщее лицемерие. Лично меня совершенно не беспокоит мой нынешний рост, я не вижу причин комплексовать по этому поводу.

А вы?

Она посмотрела прямо мне в глаза и ничего не ответила. Тогда я продолжил:

– Я не политолог и не журналист, хотя не так давно действительно мелькал в прессе. Я ученый, физик, химик, биолог и эколог. Раньше таких называли энциклопедистами, хотя на меня этот термин распространить нельзя. Во многих областях науки я не более компетентен, чем покойный осьминог Пауль в термоядерном синтезе…

Она снова внимательно посмотрела на меня. Казалось, вот-вот, еще немного – и она меня вспомнит, но увы…

– Несколько месяцев назад я выдвинул теорию, что человечеству для выживания надо уменьшиться в размерах. Признаю, теория очень сырая, но…

– Что вы говорите? А разве человек может уменьшиться в размерах? – с удивлением перебила меня она.

– Я смог, – ответил я, понимая, что говорю с некоторой толикой нехорошей гордости. – Я, к вашему сведенью, не всегда был четырехфутовым.

У нее даже зрачки расширились от изумления.

– Вы меня разыгрываете?

Я вздохнул. Очевидно, опять придется пересказывать свою историю.

Общество Ариэль мне нравилось. Сначала я решил, это потому, что с ней я общался легко и непринужденно, как ни с кем другим. Ни меня, ни ее не сковывало то, что мы… необычные. А затем, когда я уже закончил свой рассказ, я вдруг понял, что вообще никогда ни с кем не общался так непринужденно, как с ней. Тогда я еще боялся признаться себе, а может, просто не успел понять, что она мне нравится, и не только как человек, но и как женщина. Я просто ни о чем таком не думал, а от души наслаждался ее обществом.

– Вам хуже, чем мне, – выслушав меня, сказала она простодушно.

– Почему это? – спросил я, любуясь переливами света в ее волосах. Сейчас, когда солнце уже скрылось за деревьями, но еще не успело зайти за горизонт, ее волосы вновь стали медными, но не такими, как в Дублине, более теплых оттенков, словно подсвеченными изнутри.

– Потому, что я всегда была такой. Я ничего не теряла, и мне не с чем сравнивать, а вот вы…

Я совсем, как она, пожал плечами. Черт, кажется, это заразно.

– Откровенно говоря, меня не столько потрясло мое превращение, сколько реакция окружающих на него.

– Какая же она была?

– Ну, если в общих чертах… Все отчего-то решили, что я от этого должен впасть в непробудную депрессию. А когда я их разочаровал, поспешили объявить меня сумасшедшим.

Она с пониманием кивнула:

– Такое впечатление, что все считают нас глубоко несчастными в душе и стараются пожалеть, – она вздохнула. – Честно говоря, я рада тому, что возвращаюсь в Хоулленд. В большом мире мне было очень неуютно.

Я машинально кивнул, задумавшись над ее словами. Неуютно… А мне, когда я еще был нормального роста, было ли уютно в большом мире? Может, дело тут вовсе не в размерах? Если да, тогда Хоулленд, должно быть, удивительно приятное местечко.

Словно прочитав мои мысли, она продолжила:

– В Хоулленде все по-другому. Конечно, мы живем небогато, но как-то…

– Уютно? – подсказал я.

Ответить она не успела.

Поезд резко дернулся и остановился. Настолько резко, что моя чашка едва не опрокинулась – хорошо хоть, что чай я уже выпил. Я раньше не бывал в подобных передрягах и не знал, нормально это или нет, когда поезд вот так дергается и останавливается. Потому паниковать не стал, но внутренне все же напрягся. А у окружающих на лицах явно отражался испуг. Значит, все-таки это ненормально.

Я увидел, что Ариэль тоже испугалась, и сказал, пытаясь говорить спокойно:

– И часто случаются такие внезапные остановки?

– Н… нет, – ответила она с дрожью в голосе. – Не знаю. Я не часто езжу на поезде. Говорят, что у «Энтерпрайза» такое случается.

Первая половина ее фразы противоречила второй, к тому же девушка была напугана, и я не знал, как ее успокоить.

– Странно, вроде новый поезд… Что бы это могло быть?

– Лучше не спрашивайте, – почему-то шепотом ответила она.

– Почему? – удивился я.

– Этот поезд идет в Ольстер, – ответила Ариэль.

– Ну и что?

– Вы, наверно, думаете, что ИРА – это уже часть истории? – спросила она. – А другие так не думают. В общем, на этой линии такие инциденты не раз уже случались, а после шотландского референдума, говорят, еще и участились…

Теперь и мне стало страшно, особенно с учетом того, что как раз в это время из задней двери вагона появилась пара бобби^[2] в форме, ведущих на шлейке припадающего на заднюю лапу старого добермана.

Вот удача, попасть на теракт!

– Дамы и господа, экипаж поезда просит вас сохранять спокойствие, – заявил голос, дублирующий информационное табло, на котором до этого крутили какой-то винтажный фильм, кажется, «Ночного портье». – Остановка вызвана техническими причинами, никакой опасности нет…

– Ага, – громогласно заявил пожилой краснолицый джентльмен, сидевший в нескольких рядах впереди нас. – Примерно то же говорили на «Титанике».

На него возмущенно зашикали.

– Да ну, я не верю, – я постарался придать своему голосу полнейшую уверенность в том, что ничего особенного не происходит. И, кажется, это мне удалось. На Ариэль мое спокойствие, по крайней мере, подействовало, а большего мне и не надо было. Успокаивать всех краснолицых джентльменов в вагоне в мои планы не входило.

– Ух, – сказала она. – Если честно, я перепугалась.

«Если честно, я тоже…» – подумал я, но вслух говорить об этом не стал.

– Мааам, а когда мы поедем? – захныкал Дейл. Чип сидел тихо, но вид у него был напуганный.

– Расскажите мне еще про Хоулленд, – сказал я, стараясь отвлечь Ариэль. – А когда придет стюард, я закажу нам чаю с круассанами. Как вам мой план?

Вообще-то, мне чертовски хотелось покурить, но я не решался оставлять ее одну.

Она хотела было рассказать мне что-то, но затем отрицательно покачала головой и тихо сказала:

– Вряд ли у меня сейчас получится… Лучше вы расскажите мне что-нибудь – про свою работу, например.

Я на миг задумался – не будет ли ей скучно? А потом действительно принялся рассказывать, благо слушала она меня очень внимательно, как Чип с Дейлом наверняка слушают мамину сказку. Я увлекся и рассказал ей о пульсарах, о спектрографии звезд, о том, как мы работали с данными японского кометного зонда «Хаябуса-2», о маленьком переводчике Ясукиро Тамадаме, который переводил для нас всякую мудреную документацию, и о том, что он, несмотря на довольно почтенный возраст, фанател от японского мультика «Утена».

– Это называется «аниме», – поправила меня Ариэль, – я тоже смотрела «Утену».

– И как этот фильм вам? – спросил я как раз в тот момент, когда в салоне появились все те же бобби с еще более меланхоличной и еще сильнее подволакивающей лапу собакой.

Ариэль скорчила скучающую рожицу и махнула рукой:

– Никак. Хотя моя подруга от него тоже фанатела.

Низко заурчали двигатели, вагон дрогнул, нервно завибрировал – похоже, поезд собирался тронуться. Народ вокруг постепенно успокаивался.

– Мааам, а почему собачка такая грустная? – спросил Дейл и, не дождавшись ответа, добавил: – А мы скоро поедем?

– Скоро, скоро… Сейчас и поедем, – успокоила сынишку мать, и словно в подтверждение ее слов, поезд легонько вздрогнул, и пейзаж за окном медленно, словно с неохотой, пополз нам навстречу.

– Я вас покину на несколько минут, – сказал я, убедившись, что поезд уверенно набирает ход. Спокойный голос из динамиков сообщил, что остановка была вызвана «подозрением на недолжное техническое состояние пути», так что, если верить информатору, бобби заодно подрабатывали путевыми обходчиками, а собаку, вероятно, использовали в качестве нивелира. – Пойду покурю и тут же вернусь, хорошо?

У нее даже зрачки расширились.

– А могу я… с вами? – тихо спросила она.

– Вы курите? – удивился я.

– Нет, не курю, разумеется… Но… – она на миг опустила взгляд, а потом вновь посмотрела мне в глаза, на этот раз с уверенностью. – Не хочу оставаться одна. И… мне интересно с вами.

– Вообще-то говорят, что пассивное курение вредит здоровью больше, чем активное, – сказал я, подавая ей руку и помогая встать. Это только кажется, что маленьким людям тоже просто в большом мире, но поверьте, даже встать с сиденья для нас не так легко, как казалось бы.

– Вы так увлекательно рассказываете про пульсары, – сказала она, смущаясь, – и я все никак не пойму, кто же вы по-настоящему – физик, биолог, астроном?

– Я же говорю – человек эпохи Возрождения, – сказал я наполовину в шутку, наполовину всерьез. – Последний энциклопедист, видите ли…

– Это как? – спросила она, когда мы вышли в курительный тамбур.

– Читаю все подряд, что только под руку попадается, с самого детства, – признался я, почему-то смутившись. – Кое в чем неплохо разбираюсь.

– И что же в этом плохого? – с неожиданным воодушевлением спросила она. – Я поступаю почти так же, интересуюсь многим, только в точных науках ничего не смыслю. Но зато какое удовольствие…

Она неожиданно ловко вскарабкалась на узенький парапет, идущий под окном тамбура. На этот парапет нельзя было поставить даже чашку, но, казалось, мою спутницу это нисколько не беспокоило.

– Между прочим, мне почему-то кажется, что даже такую серьезную вещь, как «Илиада», современники вряд ли воспринимали с бо́льшим пиететом, чем мы относимся к книгам Яна Флеминга или Алистера Маклина.

– Обожаю Маклина, – вскользь заметил я. – У него всегда такие сюжеты… К тому же он знает, о чем пишет.

У нее даже глаза загорелись.

– Ой, мне он тоже нравится! А вот Тома Клэнси я не люблю.

– Вы просто читаете мои мысли…

Продолжая обсуждать наши литературные пристрастия, я докурил сигарету, и мы вернулись в салон. Чай стюарду я так и не заказал – через три четверти часа поезд уже подошел к перрону Дандолка.