Как ни странно, все это в целом – древние стены, шатер над ними – не произвело на меня гнетущего впечатления. Скорее наоборот – я ощутил какую-то странную эйфорию, почувствовал предвкушение чего-то хорошего. Непонятно даже, откуда оно взялось. Пришел я заранее, потому какое-то время прослонялся вокруг броха, предварительно убедившись, что двери, ведущие внутрь, накрепко закрыты. Площадь была безлюдной, я оказался единственной «ранней пташкой».

Пользуясь наличием свободного времени, я решил обойти брох кругом. За зданием зеленела небольшая роща, или скорее одичавший парк – кое-где виднелись фонари и замшелые лавочки, но было видно, что расчисткой аллей и благоустройством этой территории никто не занимается. Парк отделял брох от окружающих размежеванных полей. С тыльной стороны сооружения обнаружилась еще одна заасфальтированная площадка, на которой, вероятно, доживали свои дни пожилой американский грузовик и не менее ветхий джип «Додж», возможно, именно тот, что упоминала Ариэль. Здесь же я обнаружил первых, не считая кружащихся над головой стремительных ласточек и орущую в парке птичью мелочь, живых существ.

Крупный широкоплечий мужчина сидел на ящике спиной ко мне и, по-видимому, обедал. Рядом с ним крутился лохматый рыжий пес, возможно, имевший в предках волкодава. Мне показалось, что именно эта псина встречала вчера Ариэль у ее дома. Пес активно подметал асфальт хвостом и выклянчивал у мужчины еду, которой тот охотно делился с ним. Видно было, что у них добрые, приятельские отношения. Я не стал им мешать, просто посмотрел и обошел стороной.

Когда я вернулся ко входу в цирк, на площади уже появились люди, а двери в цирк были гостеприимно распахнуты. Рядом с ними я узрел ветхозаветную деревянную будку, опознанную мной как билетная касса. Я направился к ней и выяснил, что билеты покупать не надо, так как выступление сегодня бенефисное. Вкупе с этим мне радушно пожелали доброго вечера, хорошо отдохнуть, выразили надежду, что представление мне понравится, и дважды обозвали доком, что свидетельствовало о том, что весть о моем появлении в городе достигла и цирка.

Я поблагодарил пожилую билетершу за теплый прием и осведомился об Ариэль и ее отце.

– Блейк еще неважно себя чувствует, сегодня на выступлении его не будет, – ответила та. – А Ариэль обещала быть. Сказала, что очень по всем нам соскучилась. И то правда, ее долго здесь не было.

Когда она это говорила, я чувствовал себя как-то странно. И хорошо, и вместе с тем тревожно. Хочу ли я сейчас видеть Ариэль? Определенно да, но почему-то опасаюсь нашей встречи. Неожиданно я вспомнил историю известного экономиста Джона Стюарта Милля. Умнейший, а по некоторым оценкам, самый умный человек своей эпохи, он, как и я, воспитывался дома, в мире чистой науки, и едва не покончил жизнь самоубийством, столкнувшись с жизненными реалиями. Когда я читал его биографию (в краткий, но бурный период моего увлечения экономикой), это меня поразило. Тогда я думал, что, хоть судьбы наши очень похожи, я все же избежал подобного потрясения. Я искренне считал, что вполне адекватно социализировался, но под сводами обращенного в цирк старинного броха вдруг впервые усомнился в этом.

И тем не менее я нормально общался с другими людьми – с Бартом, Мэри и Барбарой, не говоря уж о президенте и канцлере, но избегал при этом даже мысли об Ариэль. Внезапно я понял, что боюсь вновь встретиться с ней, и это стало для меня шокирующим открытием, настолько шокирующим, что я совершенно забыл обо всем, что меня окружает, и встал как вкопанный. Боюсь? Боюсь встречи с этой очаровательной девушкой? Почему это вдруг?

Никакого внятного ответа у меня не было. Ариэль была мне симпатична, она казалась мне интересным человеком и весьма привлекательной женщиной, а время, проведенное в ее обществе вчера, не только было приятным, но и несколько успокоило мои душевные терзания. Я ведь только внешне был спокоен. Что и говорить, трудно сохранять душевное равновесие, когда вся твоя жизнь, все твое прошлое рухнуло, как карточный домик от порыва сквозняка, а впереди тебя ждет неизвестно что. Пообщавшись же с Ариэль, я словно обрел твердую почву под ногами.

Неизвестно, сколько бы я еще пребывал в этих мучительных размышлениях, если бы на меня не налетели. И налетели, надо сказать, довольно капитально, так, что сшибли с ног и я буквально покатился по полу. Ну и городок! Все время норовят сбить с ног, а с виду все такие мирные. Не успел я подняться и несколько прийти в себя, как услышал две взаимоисключающие фразы, сказанные, как бы безумно это ни звучало, практически одновременно одним и тем же голосом:

– Какого черта ты растопырился посреди дороги?

– Простите ради бога, я совершенно не хотела вас толкнуть.

Встав на ноги и отряхиваясь, я, наконец, смог увидеть того, или, вернее, тех, кто меня сшиб. Судьбе было угодно устроить мне маленькую проверку на мою собственную толерантность: передо мной стояли сиамские близнецы. Это были две миловидные, довольно крупные девушки, сросшиеся спинами. Они были одеты в трико с четырьмя рукавами и длинную юбку до колен. Верхняя часть трико открывала сросшиеся плечи, и это зрелище инстинктивно, помимо воли вызывало неприятие. У меня мгновенно промелькнула мысль, что, если бы не это обстоятельство, они были бы вполне симпатичными девушками. В последнее время я много думал о природе человеческого отношения к «не таким» людям, конечно, в свете своей личной трагедии. Теперь я воочию видел другую трагедию, отличную от моей, и никак не мог побороть в себе не то чтобы отвращение, скорее какую-то инстинктивную неприязнь. То, что на меня, должно быть, смотрят с таким же чувством, при этом ничуть не помогало.

– Извините меня, пожалуйста, – сказал я. – Я не нарочно. Меня зовут Фокс, Фокс Райан, я новенький в городе.

– Ух ты, тот самый док! – сказала одна из девушек.

– Ну и что? – ответила другая. – Подумаешь, не Дэвид Копперфильд же.

Голоса у них были совершенно одинаковые, к тому же говорили они странно – первая начинала отвечать второй еще до того, как та заканчивала фразу.

– Меня зовут Одиль, – сказала более приветливая, протягивая мне руку. – Одиль ла Марш, я родом из Франции.

– Одиль, не кокетничай, – тут же одернула ее вторая. – И потом с каких это пор Эко-Бей находится во Франции? Я всегда думала, что родилась в провинции Северные Территории в Канаде. У тебя, похоже, другая информация?

Но руку она мне тоже протянула.

– Одетт ла Марш, – представилась она. – Работаю конферансье и имею несчастье быть сестрой этой cocotte.

– Одетт! – немедленно возмутилась сестра. – Как ты можешь говорить подобное совершенно незнакомому человеку! Он про нас может такое подумать!

– Не про нас, а про тебя, – спокойно ответила та. – И пусть думает что угодно. А я вижу, что у тебя глазки уже загорелись, как только ты его увидела. Откуда я знаю, может, ты специально его толкнула! Чтобы привлечь внимание к своей потрясающей особе.

– Ну Оде-еее-тт! – взмолилась Одиль. – Перестань уже, пожалуйста. Вы нас простите, – обратилась она ко мне. – Одетт просто мне завидует, и…

– Я?! Завидую? – возмущенно возопила ее вторая половина. – Я тебе завидую? Да я тебе сейчас…

– Я, пожалуй, пойду, – решил я вставить в эту перепалку свои пять копеек. – Не хочу мешать вашему общению. Весьма рад знакомству.

– Взаимно, – ответила Одиль, сбившись с ритма своего возмущения.

– Мы тоже очень, очень рады, – добавила Одетта практически одновременно с ней. – И кстати, нам с Одиль пора бежать, представление начнется через десять минут.

– Через пятнадцать, – педантично поправила Одетта сестру. – Но, в общем-то, она права, нам пора. Надеюсь, вам понравится у нас. Оревуар.

– Оревуар, – несколько ошарашенно сказал я и пошел в ту сторону, куда шел до этого, а близнецы довольно слаженно умчались. Это была сложная, но не лишенная даже некой грации симфония движения. Я бы назвал ее «два в одном».

Я неторопливо пошел по чреву броха. Внутри этого реликтового сооружения была вторая стена, шедшая параллельно внешней. Пространство между стенами было перегорожено легкими стенками, вероятно, деревянными, и, как я узнал впоследствии, разделено на большое число помещений, где и находились все службы цирка. Непосредственно за второй стеной находился зрительный зал с круглой ареной по центру. Вот это пространство и накрывал старенький цирковой шатер. Изнутри он выглядел не менее ветхим и видавшим виды, чем снаружи. Вокруг арены уступами поднимались зрительские ряды, при ближайшем рассмотрении я заметил, что сделаны они из бетона с деревянными накладками сидений. Сделали их явно очень давно, не менее полувека назад. Между секторами зрительских рядов имелись довольно широкие проходы, в которых в данный момент скапливались зрители. Со мной то и дело здоровались незнакомые мне люди. Я заметил Мэри-Сьюзен в компании Барбары и поискал глазами Барта, но того нигде не было видно. Большинство людей были одного со мной роста, но почти все рыжие. Людей нормальных размеров было не больше дюжины, если считать Барбару, и каждый из них заметно выделялся в низкорослой толпе.

Я решил не занимать места до начала представления. Но в любом случае я не успел бы: прежде чем мне удалось сориентироваться, на меня налетел рыжеволосый шквал по имени Ариэль:

– Вы пришли! Как это хорошо! А я уже собиралась вам звонить. Как вам наш город? Как «Дыра»?

– Уф, – сказал я. – Здравствуйте, Ариэль. Рад вас видеть. Можете меня поздравить – я теперь полноправный гражданин этого государства.

– Ух ты! – сегодня Ариэль была какая-то более бойкая, более эмоциональная, чем вчера. Ее глаза блестели, движения были порывисты и вместе с тем грациозны. И это ей очень шло. – А вы, оказывается, быстрый! Рассказывайте, как все прошло!

– А я успею? – я покосился на огромные часы, висящие над проходом, ведущим на манеж. Часы выглядели так, словно их украли с какого-то вокзала, и я, грешным делом, даже подумал, не те ли это самые часы с ратуши, о которой мне рассказывал Барт.

– Ой, действительно!.. Представление вот-вот начнется, – спохватилась Ариэль. – Идемте, займем места, а новости вы мне расскажете после.

Я позволил ей вести меня, справедливо полагая, что она-то наверняка лучше разбирается, где сесть поудобнее.

– Только не ждите от сегодняшнего представления слишком многого, – предупредила она. – Это фактически только репетиция, для своих.

Откровенно говоря, я не ждал ничего вообще, а мысли мои были сосредоточены не на представлении, а на Ариэль. Почему в ее обществе мне так комфортно? А главное, почему я тогда так старательно его избегаю?

Мысль о том, что я могу испытывать к этой девушке какие-то чувства, мне в голову не приходила. Ариэль была почти вдвое моложе меня. Я чувствовал себя рядом с ней этаким почтенным старцем. Но все-таки что-то нас связывало, какое-то беспричинное, но отчетливое взаимопонимание, хотя мой мир, мир, в котором я жил до этого, был далек от ее мира, как Луна от Земли.

Мы едва успели занять места, как оркестр заиграл все те же неизменные «Зеленые рукава» и свет в зале стал меркнуть, но не плавно, как в кинотеатрах, а поэтапно, словно источники света гасли один за другим. Потом вспыхнули прожектора, и представление началось.

Повторяю, я ничего не ждал от этого представления, поэтому был по-настоящему поражен. Никаких клоунов и дрессированных собачек с бантиками – передо мной было театральное действо, лишь изредка замедлявшее темп для комментариев, которые в своем довольно-таки сумбурном стиле давали Одиль с Одеттой. Так, в самом начале действа Одиль заявила, что многоуважаемая публика попала в заколдованную страну лепреконов и вскоре своими глазами увидит ее волшебный мир. При этом Одетт не без яда заметила сестре, что представление идет для своих, так что пафос здесь совершенно неуместен. Возражения Одиль заглушила музыка, возвестившая начало представления, после которого от манежа уже невозможно было отвести взгляд.

Здесь была воздушная акробатика, подобной которой я никогда не видел – казалось, артисты этого цирка овладели таинством левитации. Была и силовая акробатика, притом довольно необычная – главным действующим лицом в номере был еще один мой давешний знакомый, тот самый, что на заднем дворе цирка кормил рыжего пса. Человек этот, к моему изумлению, оказался «самой сильной в мире бородатой женщиной», и если бы не приличных размеров грудь, я был бы стопроцентно уверен, что передо мной мужчина. Для себя я решил, что имею дело с гермафродитом.

«Бородатый женщина», как я окрестил его про себя, бугрясь мышцами, легко удерживал на плечах двенадцать циркачей. Кроме того, двумя из них – молодым парнем, естественно, карликом, и его столь же миниатюрной миловидной подружкой – он даже легко жонглировал, но те, будучи воздушными гимнастами, не проявляли при этом ни малейшего беспокойства. Это совсем не походило на вульгарное «метание карликов», кое порой практикуют в низкопробных пабах Соединенного Королевства и в Австралии. Здесь же это было элегантное цирковое искусство, радующее глаз и заставляющее восхищаться человеческой ловкостью и бесстрашием.

Был здесь и канатоходец, маленький стройный мужчина с восточной внешностью: на его шесте, пока он пересекал арену по канату, натянутому в пятидесяти футах над ней, совершали немыслимые кульбиты два карлика, кажется, те же самые, которыми до того жонглировал бородатый женщина.

Труппа, очевидно, была невелика – на арене то и дело появлялись знакомые лица. Например, бородатый женщина выходил на арену четыре раза – с силовыми акробатами, с уже знакомым мне рыжим псом, который выделывал разные смешные трюки, с набором штанг и гирь внушительного размера, а потом с еще одним карликом, тоже обладателем внушительной, почти до пола, бороды. Они спорили, кто из них сильнее – подымали казавшиеся огромными, особенно в сравнении с бородатым карликом, штанги, жонглировали гирями, а в конце номера карлик разозлился, схватил бородатого женщину в охапку и под аплодисменты зрителей унес за кулисы.