Глава 4
Гуд бай, Америка!

В самом конце шестидесятых годов прошлого столетия на площади трех вокзалов стояла, разинув рот в прямом и переносном смысле этого выражения, высокая девушка лет восемнадцати из категории, которую в голосовых объявлениях метро вежливо именуют «гости столицы». До этой минуты всю свою пока еще такую недолгую жизнь девушка, ее звали Надей, прожила в небольшой деревне Волго-Вятского района, дальше райцентра не выезжала, зданий выше церкви никогда не видела, из автотранспорта знала лишь «газик» да грузовики, на которых вывозили урожай. Москва, с ее толпами нарядных людей, асфальтовыми тротуарами, высокими домами и множеством машин, троллейбусов и автобусов, ввергла Надю в состояние шока. Растерянная и обалдевшая, она лишь крепче прижимала к себе фанерный чемоданчик, куда легко уместилось все ее нехитрое имущество, а свободной рукой то и дело ощупывала, на месте ли узелок под кофточкой. В узелке хранилось самое ценное: документы, деньги, огромная сумма – тридцать рублей, и бумажка с адресом старшей сестры Веры. Та вот уже четвертый год жила в столице, работала по лимиту на заводе имени Лихачева и теперь выписала к себе младшую сестренку, обещая пристроить на ЗИЛ и ее. Ну что, спрашивается, ждет ее дома? Грязь, навоз, тяжелая работа от зари до зари, пьяница-муж да полная изба орущих детей. А здесь – Москва! Большая лотерея, в которую все, что угодно, можно выиграть…Именно эти слова впоследствии скажет героиня в известном фильме.

И Надя с головой окунулась в эту суматошную, непонятную, очень непростую, но такую привлекательную и манящую столичную жизнь. Ей, как и тысячам других приезжих, было наплевать на то, что коренные москвичи называют их лимитой и относятся с предубеждением, а нередко и с пренебрежением. Им было не до сантиментов, не до психологических тонкостей. Они выживали и боролись за свое место под столичным солнцем, за счастье, понятие которого у них, разумеется, было тоже свое. Чтобы отдельная жилплощадь, чтобы все, как у людей, чтобы дома достаток и уют, символами которого теперь уже были не кружевные салфетки, гора подушек и фигурки слоников на комоде, а тюлевые занавески, телевизор и полированная «стенка», куда ставились подписные собрания сочинений с обложками под цвет обоев, разнокалиберный хрусталь и гэдээровский чайный сервиз, а свободные места заполнялись красивыми коробочками из-под духов и купленных по случаю импортных колготок. Искренне веря, что приобщаются к московской жизни, они не замечали, что на самом деле не столько впитывают в себя столичную культуру, сколько утверждают свою, прихваченную с собой из родного дома. Как говорится, можно вывезти девушку из деревни, но нельзя вывести деревню из девушки. Сколько ни одевайся «по моде», ни делай в парикмахерской причесок и шестимесячных завивок, ни перенимай столичных словечек, но характерный говор родных мест, манера орать в полный голос, переговариваясь через весь двор, дом или трамвай, и привычка лузгать семечки, плюясь шелухой прямо под ноги, на асфальт или на пол, все равно остается.

Именно такой и была Надя. Если она и выделялась чем-то из толпы, то только внешностью – была очень красива. Высокая, статная, с пышными формами, великолепными волосами, зубами и кожей. Зная за собой, что хороша, девушка надеялась, что ее внешность подарит ей дополнительные шансы на удачу. Но так как ума в красивой Надиной голове было совсем немного, надежды привели лишь к тому, что в один совсем не прекрасный день девушка поняла, что беременна. И что срок уже большой, аборт делать поздно.

Конечно, Надя вдоволь порыдала на груди у сестры и подруг, пожаловалась на свою тяжелую долю, на коварного изменщика, который исчез из ее жизни еще раньше, чем она узнала о своем положении. Но делать было нечего – пришлось рожать. Тем более что профсоюз и руководство цеха посочувствовали ей и без очереди выделили матери-одиночке однокомнатную квартиру в новом доме-башне. Так и появилась на свет Дина Тюлина. Своим именем она была обязана весьма яркой личности тех лет – певцу и актеру Дину Риду, американцу, абсолютно неизвестному у себя на родине, но необычайно популярному в Союзе. Власти СССР любили Дина Рида за левые взгляды и симпатии к социалистическим странам, а женщины – за мужественный имидж и красивую внешность. В семидесятые годы почти в каждой комнате женского общежития со стены сияла белозубая улыбка Дина Рида, знаменитая не меньше, чем за десять-пятнадцать лет до этого – улыбка Гагарина. Надя была счастливой обладательницей пластинки Дина Рида, и песни в исполнении кумира в сочетании с его фотографией на обложке немного развеяли ее тоску во время беременности. Будущая мать мечтала о мальчике, внешне похожем на белозубого красавца-американца, но когда родилась девочка, согласилась с тем, что имя Дина куда удобнее для российского языка и уха, чем мужской его вариант – Дин.

Дина, как и ее мать, рано поняла, что жизнь – это не подарок небес, а арена для постоянной борьбы за выживание. Дома, с мамой она почти не бывала. Сидеть с ребенком было некому, и Надя чуть ли не с первых месяцев после родов отдала дочь в ясли, а сама вернулась на завод. И Дине уже с такого возраста пришлось учиться приспосабливаться к непростой действительности. Не так-то легко суметь обратить на себя внимание воспитательницы и получить то, что хочешь, когда вокруг еще десятка полтора-два таких же, как ты, орущих карапузов…

К старшей группе детского сада Дина была уже почти самостоятельным человеком. Что вызывало у ее друзей по двору, «домашних мальчиков» Димки и Андрюшки, жгучую зависть. Еще бы – у Дины уже имелся свой ключ от квартиры, болтался на веревке на шее, она приходила домой и уходила когда хотела и могла гулять сколько заблагорассудится, хоть дотемна, и где угодно. А их бабушка Лёля тогда держала в строгости, из двора ни ногой и домой по первому зову – днем обедать, а вечером ужинать, мыться и спать. И невдомек братьям было, что Дина сама отчаянно завидует им. Как же ей хотелось, чтобы и ее тоже ждала дома такая вот добрая бабушка, которая гладила бы по голове, называла ласковыми словами, кормила бы пирожками и вкусным супом! Конечно, мальчишки часто притаскивали подружку к себе обедать, и у бабушки Лёли всегда находились для нее и ласка, и теплое слово, и лишний пирожок – но это было совсем, совсем не то!

А еще она мечтала об отце. Папу маленькой Дине хотелось даже больше, чем бабушку. Лучше всего такого, как дядя Коля, Андрюшкин отец, который ездит на большой блестящей машине и носит красивую кожаную куртку на меху. Но можно и такого, как папа Димки, дядя Боря. Он добрый, веселый, всегда играет с детьми и называет их непонятным, но почему-то очень смешным словом «шпингалеты». Да хоть какого-нибудь, лишь бы был папа! Потому что почти у всех есть отцы, а у нее, Динки, нет. Те дяди, которые иногда заходят к ее мамке, не в счет. С горя Динка принималась выдумывать всякие небылицы про своего отца – то он у нее был летчиком, то известным актером, то даже космонавтом…

Дружить с братьями Дине очень нравилось. Особенно с Андреем, который с самого детства казался ей ну просто чудо каким красавчиком. Димка тоже был славный, он вечно придумывал классные игры одна лучше другой, постоянно рассказывал что-то интересное, охотно помогал Динке с уроками и никогда не смеялся над ней и не кричал, как Андрюшка: «Да ладно, ты все врешь!», когда делилась с друзьями очередной своей фантазией. Но при всем при этом Андрей нравился Динке гораздо больше. Вот такой вот парадокс женской психологии.

Хотя, конечно, с точки зрения одиннадцатилетней Дины, оба ее друга были еще совсем детьми, маменькиными сынками. Она в этом возрасте уже моментально умела подсчитать сдачу в магазине, была в курсе, что сколько стоит, умела сама приготовить нехитрый обед и знала, откуда берутся дети и что нужно делать, чтобы их не было. А эти двое даже картошку почистить были не в состоянии, никогда не держали в руках утюга и вообще не имели понятия о многих самых обычных вещах.

Училась Дина посредственно, корпеть над уроками ей никогда не нравилось. Да и зачем? Поступать в институты и становиться какой-нибудь там ученой или инженером она не собиралась. Впрочем, вкалывать на заводе, как мать, тоже не планировала. Ей хотелось красивой жизни, чтобы как в кино, и лучше даже зарубежном. Чтобы машины, море, гостиницы, рестораны, танцы, красивая одежда… Она еще понятия не имела, как этого достичь, но уже дала себе слово, что добьется своей цели во что бы то ни стало.

В подростковом возрасте Динины мечты уже стали приобретать более практичные, более четкие очертания. Она начала задумываться о том, что видела вокруг, и пыталась выводы делать из своих наблюдений. Изредка Дина ездила с матерью к родне в деревню и с ужасом сравнивала тамошнюю жизнь с их московской. Разница была такая же, как между их бытом и тем, что девочка видела в кино. В деревне грязь, уродливая одежда, убогая обстановка, телевизор в доме – за счастье, из развлечений только радио да обшарпанный клуб в соседнем селе, в сельпо на прилавках только спиртное, сигареты да макаронные изделия. Какое счастье, что мать сумела в свое время вырваться отсюда! Иначе жить бы Динке в этом убожестве, вставать до свету, возиться со скотиной, птицей да в огороде… Бр-р, подумать страшно!

– Эх, парни, вы хоть осознаете, каким сокровищем мы обладаем? – спросила как-то однажды Дина у своих друзей, когда они вечером сидели в беседке.

– Это каким же? – заинтересованно воззрились на нее оба брата.

– Мы ведь в Москве живем! А значит, уже при рождении вытянули призовой билетик! – пояснила она, сама не замечая того, что повторяет, только другими словами, мысль, которую постоянно внушала ей мать. – Тут перед нами все пути открыты, не то что в какой-нибудь деревне…

Вздохнув от избытка чувств, она подняла глаза к небу, точнее, к дощатому потолку беседки, а когда снова опустила взгляд, то увидела полное недоумение на лицах своих приятелей. Им, коренным москвичам, было не понять ее, дочку лимитчицы…

Дина рано созрела как женщина и быстро поняла, что из такой эффектной, как у нее, внешности не только можно, но и нужно извлекать максимальную пользу. В четырнадцать лет у нее случился первый в жизни роман. Избранником Дины стал десятиклассник по имени Саша. Он был законченным придурком, беспросветным троечником, к тому же неуклюжим, полноватым, прыщавым и совершенно не симпатичным. Но зато его отец имел солидный государственный чин и такой же солидный доход. Дина усердно обхаживала Сашку, а он по своей подростковой наивности был стопроцентно уверен в искренности ее чувств. Он дарил ей подарки, водил в кафе и кино, даже не подозревая о том, что за его спиной Дина рассказывает своим подружкам о том, какой он, Сашка, мерзкий, глупый и скучный и как противно ей целоваться с ним даже в щечку. Подружки слушали и качали головами. Кто-то осуждал Динку, кто-то сочувствовал, кто-то завидовал. А одна из них взяла да и отбила кавалера. Впрочем, Дина особенно даже не расстроилась, но вывод для себя сделала – никому нельзя доверять. А уж болтать направо и налево о том, что происходит у тебя в жизни, тем более если происходит что-то хорошее, и вовсе не стоит. Лучше поступить наоборот – взять и наврать с три короба. Это у нее всегда хорошо получалось.

Привыкнув ходить с Сашкой по ресторанам и барам, Динка первое время продолжала делать это и без него – одна. Почти не выпивала – ей не нравился вкус спиртного, но любила с удовольствием поесть, послушать хорошую музыку и вдоволь потанцевать. Денег на такие развлечения у нее, конечно, не имелось, но это не становилось проблемой – каждый раз, когда она отправлялась куда-нибудь, в зале обязательно находился человек, часто уже солидный, в возрасте, который был совсем не прочь познакомиться с хорошенькой девушкой, составить ей компанию и оплатить ее счет. В большинстве случаев такие знакомства заканчивались той же ночью или наутро, но Динку это не заботило, поскольку кавалеры попадались щедрые, не только платили за ее еду и коктейли, но и давали ей после «свидания» у них дома, в машине, а иногда и просто в ближайших кустах деньги – три, пять, а случалось, и десять рублей. И с поклонниками Динке везло. Только однажды она нарвалась на кавказца, который потребовал от нее не обычного секса, а всяких гадостей, а когда Динка возмущенно отказалась, чуть не прибил, еле ноги унесла. А так все обходилось – до тех пор, пока Динка не столкнулась в баре на Тверской, где ни разу до этого не была, с профессиональными проститутками. Путаны, как их тогда называли, не стали церемониться с конкуренткой и отлупили Динку так, что пришлось даже обращаться в больницу. После этого Дина немного попритихла. Вступать в «профсоюз» этих девок Дине не хотелось – она не считала себя проституткой и искренне обиделась бы, если б кто-то так ее назвал, а действовать в одиночку, как она поняла, было небезопасно. Так что Динка зализывала раны в прямом и переносном смысле, приходила в себя и ждала, что будет дальше. А дальше судьба подарила ей роман с Андреем Куликовым – видимо, в качестве компенсации за пережитые мытарства.

Андрей ей давно нравился, и, когда у них все закрутилось, Динка легко убедила себя, что любит его. Во всяком случае, он был первым в ее жизни мужчиной, с которым Дина занималась сексом с удовольствием, а не отрабатывая деньги, которые были на нее потрачены. И первое время, несколько недель, она была совершенно счастлива. А потом Андрюшка сильно изменился. Точнее, не изменился, а перестал быть игривым и нежным и снова сделался прежним, как в детстве, вредным и язвительным.

– Слушай, ну ты и деревня! – восклицал он каждый раз, когда Динка не понимала, о чем он говорит, или не знала значения какого-то слова. – И как это я раньше не замечал, что ты такое село непролазное? И что это он в тебе нашел?

– Кто? – недоумевала Дина. – О ком ты говоришь?

– Да Димка! Интеллектуал хренов! Строит из себя профессора, а сохнет по тебе – лимите, которая двух слов связать не может. Даром бы он с тобой в койке побывал, я бы его еще понял, в койке ты ничего…

Другая девушка на ее месте обиделась бы не на шутку, да и прекратила бы даже разговаривать с таким хамом. Но Дина любила Андрея (или думала, что любит) и так хотела быть вместе с ним, что прощала ему все. Даже вот такие высказывания в свой адрес. Что касается Димы… Конечно, она давно знала, что он в нее влюблен (девчонки быстро догадываются о таких вещах), и держала этот вариант про запас. Димка – отличный парень, за таких хорошо замуж выходить. Вот только семья у него небогатая, а значит, на красивую жизнь с таким мужем рассчитывать не приходится.

Так что Дина мужественно терпела издевательства Андрея, но это не помогло. Вскоре он все равно бросил ее, перестал звонить и подходить к телефону, а когда она подкараулила его у подъезда, чтобы выяснить отношения, очень холодно и не слишком вежливо попросил навсегда забыть о его существовании. Тогда Динка впервые в жизни по-настоящему страдала. До Андрея она считала себя сильной, закаленной трудной судьбой особой, как говорилось в стихах, которые почему-то остались в памяти и после школы: «Ничто нас в жизни не может вышибить из седла». А вот поди ж ты, вышибло, да еще как! Сколько слез она тогда пролила, страшно вспомнить. Какое счастье, что рядом был Димка, который так хорошо успокаивал, утешал, поддерживал. Динка уже совсем было решилась замутить с ним – вроде как в благодарность, но тут на ее горизонте возник более интересный объект, хозяин недавно открывшейся на углу кооперативной палатки, и Дима был отодвинут в сторону.

После восьмого класса Дина подумывала о торговом техникуме, но поступить туда не получилось, пришлось идти в швейную «путягу», которую она с грехом пополам закончила, но не проработала по полученной специальности ни дня. На тот момент жизнь в стране круто переменилась, открывая гражданам новые возможности, в частности – возможность свободной торговли. Разного рода кооперативные лавочки, палатки и точки открывались на каждом шагу, и не воспользоваться таким шансом было просто грех. Торговали всем подряд, а так как отечественных товаров не хватало, да и качество их оставляло желать лучшего, то в Россию потек импорт. У тех товаров тоже частенько качество было не на высоте, а то и хуже, а подчас и гораздо хуже – зато все было красивое, яркое, модное, с бросающимися в глаза эффектными наклейками и лейблами зарубежных производителей. И народ, уставший от постоянного дефицита и тусклой массы отечественной продукции, кинулся покупать все без разбору.

Сразу после окончания училища все девчонки с Динкиного курса начали так-сяк приторговывать чем-то – кто-то устроился в палатку, кто-то нашел работу на оптовом вещевом или продуктовом рынке. А Наташке, Дининой ближайшей подружке, повезло больше всех – она стала сама ездить в Турцию за товаром.

– Ну и как там? – с придыханием спрашивала ее по возвращении Динка. Тогда для нее вся «заграница», без разделения на страны, была чем-то особенным, частью красивой жизни, о которой она так мечтала. Нет, Динка, конечно, понимала, что ее вожделенная «Америка» и Турция чем-то различаются… Но особенно не вникала, чем именно. Для нее в ту пору съездить в любую другую страну означало приобщиться к небожителям, ничуть не меньше. И тем удивительнее была реакция подруги.

– Да ничего особенного, – махнула рукой та. – Вроде как у нас на Кавказе. Жарко! Впрочем, я, честно сказать, толком ничего там и не видела. Приехала на место, забрала товар – и до дома, до хаты.

Динку такой рассказ не удовлетворил. На Кавказе она никогда не была, сравнивать было не с чем – но зато имелось в наличии богатое живое воображение. Которое тут же начало рисовать радужные картины – синее море, скользящие по волнам белоснежные яхты, смуглые красавцы с ослепительными улыбками… Замечтавшись, она даже не услышала, что предлагает ей подружка.

– Чего-чего?

– Я говорю: хочешь, в следующий раз поедем вместе? Валентине Федоровне, ну, хозяйке нашей, люди нужны, я точно знаю!

Хотела ли этого Дина? Да еще как! Можно было и не спрашивать.

– Вот только как же я с ними, ну, с этими турками, разговаривать буду? – засомневалась она. – Я ведь их языка не знаю.

Все познания Дины в турецком языке начинались и заканчивались детской считалкой «чай пили, чашки били, по-турецки говорили».

– Можно подумать, я знаю! – хохотнула Наташка. – Ничего, не дрейфь, объяснишься как-нибудь.

Конечно, поездка Дину во многом разочаровала. Ехали на закупки целой толпой, но не полетели на шикарном самолете, как представлялось в мечтах девушке, а добирались морем – так было дешевле. Долго тряслись в душном и дребезжащем плацкартном вагоне до порта, потом столь же долго оформляли в порту документы и ждали отплытия судна. И судно это совсем не было похоже на киношные корабли, так, жалкая ржавая посудина, которую, как щепку, болтало на волнах из стороны в сторону. И в море, как оказалось, тоже не было ничего романтического – одна только бесконечная серая вода до горизонта… Счастье еще, что у Динки оказался крепкий организм и ее не укачивало, потому что многих менее стойких попутчиков (а народу на суденышке было больше, чем достаточно, и все ехали за товаром) при малейшей качке выворачивало наизнанку.