Глава 1 Смешинка и котлован

В общем, пьеса пьесой, а отдых – он тоже строго по расписанию. Другой бы кто, может, и расстроился, а мы с Вовычем не очень. Хотя… Возможно, пора было задумываться над своим поведением. Нас ведь и раньше выставляли из класса. И даже не далее как вчера выгоняли. За форменный пустяк – только за то, что мы начали на уроке смеяться. Кто не знает, это у нас вечная история. У меня, значит, и у Вовки Стофеева, моего закадычного друга. Нас с ним сиксильон раз рассаживали, и все без толку. Потому что мы со Стофеевым любим и ценим настоящий юмор. Когда однажды мы прыснули у завуча в кабинете, она заявила, что смех без причины – признак дурачины. А нам от этой ее фразы совсем худо стало. Потому что ясно ведь было, что это не про нас. Уж что-что, а причину мы всегда найдем.

Вовыч, к примеру, смешные мультяшки уважал больше, чем страшные, и я тоже. И Чаплина мы обожали. А фильмы «Афоня» с «Бриллиантовой рукой» мы вообще, оказывается, единственные в классе смотрели. Остальные-то больше от «Тарзана» со «Шрэком» тащились, от монстров с десептиконами, а мы Карлсона любили и знали, кто такой Пьер Ришар с Луи де Фюнесом. Даже были в курсе, что Данелия – это не страна, а фамилия. Как, кстати, и Гайдай. И принадлежат эти фамилии режиссерам, которые сняли лучшие отечественные комедии.

Вы, наверное, уже поняли, что парни мы с Вовычем продвинутые. И когда на уроке происходит что-нибудь смешное, Вовыч и я реагируем первые. Ну, а как реагируют нормальные люди на смешное? Верно! – ржут, гогочут, заливаются смехом. Правда, когда нет ничего смешного, нам тоже частенько бывает смешно – ну, просто потому, что смешинка в рот попадает. Есть такая бацилла-бактерия. И ведь сидим друг от друга далеко, а как начнет один сопеть да фыркать, так и другой тут же подхватывает.

Вот и вчерашняя клоунада приключилась у Вовыча, а я его поддержал. Он, видите ли, почерк красивый решил показать Аделаиде (это наша классная, кто не знает), ну и до того увлекся, что не заметил, как залез ручкой на поля, а там и на парте пару буковок вывел. Все единой гигантской строкой. Потом посмотрел на нее, припомнил, как старался да мучился, как думал поразить учительницу, и понял, что все это дико смешно. Другой бы заревел от обиды, а этот гоготать начал. Прямо посреди урока. Опасная штука – чувство юмора. Вот я и поддержал товарища. Вовыч, может, остановился бы, а как услышал мой голос, так по новой зашелся. Теперь ему вдвое смешнее было – еще от того, что я, не зная про его строчку, все равно смеюсь. Но я-то смеялся не просто так. Во-первых, понимал, что какая-то причина имеется, а во-вторых, потому что уловил тот миг, когда смешинка, перелетев через весь класс, клюнула меня в губы. Точно поцеловал кто…

Это я не оправдываюсь, я взрослым пытаюсь втолковать, что детский смех – штука сложная, наукой мало изученная. А они – вместо того, чтобы изучать явление, – сердятся, лупят хохочущих по затылку, вышвыривают из классов. Но гогочем-то мы не из вредности, не от злых мыслей! Просто чувство юмора у нас особое. Да еще бацилла эта под названием смешинка. Никто ведь не ругает за то, что все вокруг подхватывают вирус гриппа. А наш вирус, может, раз в сто сильнее. Потому что в одну секунду из серьезного да задумчивого превращаешься в хохочущего – чуть ли не чокнутого. Мы ведь когда хохочем, эти смешинки сотнями в воздух выбрасываем. Я же видел, как все вокруг заулыбались, кое-кто подхихикивать начал. Еще бы минута-другая, и заразили бы весь класс. Бэмс, – и микроэпидемия! Интересный, кстати, эксперимент, – наверное, и учительница не смогла бы удержаться. Но она в отличие от нас экспериментов проводить не желала, а желала проводить уроки. Поэтому, особо не раздумывая, выставила смеющихся из класса. То есть, нас с Вовычем. Но сегодня хоть урок был последний, – и выставили нас с сумками, как нормальных людей.

В общем, погуляв немного вокруг школы, мы решили идти к котловану. По дороге, между прочим, порассуждали о Пушкине и нелепых законах, простивших Дантеса, поговорили о природе смеха и о том, что вирус смешинки особенно силен в стенах класса, когда кругом тишина и все пыхтят за партами. Нам бы помолчать, а смешинка так и егозит в носу и горле. Стоит же выставить нас вон, приступ немедленно проходит. Почему? Отчего? Может, кто специально в классах эту бациллу распыляет? Вместо дихлофоса? Вот бы чем академикам заняться, а не учебники одноразовые придумывать!

Про учебники мы, кстати, тоже поговорили. Потаскать бы эту тяжесть взрослым, посмотрели бы мы на них! Вовыч свой рюкзак каждое утро взвешивает на безмене и получает неизменные пять, а то и шесть килограммов. А сам он весит двадцать пять килограммов! Теперь задача всем умным взрослым. Поделите-ка двадцать пять на пять, – сумеете? Мы-то с Вовычем давно поделили, даже на калькуляторе перепроверили, а взрослые, видно, с математикой не очень дружат. Так вот, уважаемые взрослые, ответ такой, что для вас это примерно то же самое, что таскать ежедневно пудовую гирю! Нехило, да? Это ведь и на работу, и с работы! Любого бы ушатало. Вон, портфель у моего бати – втрое легче наших рюкзаков! А про сумочку мамы мне и поминать смешно.

Я вообще часто задумываюсь: почему мы со взрослыми живем в одном мире, а говорим о разных вещах? То есть, им неинтересно слушать нас, а мы засыпаем, слушая их. Это вообще какое-то загадочное свойство человека – неумение вникать в мысли соседа. Что же тогда про экстрасенсов толковать? Я ведь не о телепатии какой-то, я – о простом человеческом понимании!

К примеру, выхожу я к доске на уроке того же Глебушки. Это заместитель Аделаиды, кто не в курсе. Ну, то есть, когда она болеет, он как бы вместо нее. В общем, как только я выхожу и начинаю рассказывать, Глебушка прикрывает рот и украдкой зевает. Он-то думает, что замаскировался, но я ведь вижу! А потом я сажусь на место, рассказывать берется он, и тут уж зевает весь класс. То есть, мы так иногда зеваем, что штукатурка с потолка сыплется. И челюстям больно. Вовыч где-то вычитал, что от зевания даже вывих получить можно. Самый настоящий, как в спорте! Но Глебушку кое-кто из девчонок оправдывает. Вроде как «он не сильно старый, вот и устраивает личную жизнь – на свиданиях мерзнет, до остановки провожает, не высыпается». Нехило, да? Он, значит, не сильно старый, а мы с Вовычем – сильно? И потом, мы, может, тоже имеем право на личную жизнь. Чтобы, значит, до остановок провожать, на свиданиях мерзнуть и прочей мурой заниматься.

А еще есть у нас другой прикольный предмет – «Окружающий мир» называется. Мы с Вовычем его больше всего боимся – как открываем, так нам плохо становится. Прямо щеки раздувает, и хохотать тянет. Того и гляди лопнем. Потому что нормальные вещи «окружайка» (это мы так ее зовем, кто не знает) объясняет совершенно ненормально. Оказывается, мир состоит из кормильцев, едоков и мусорщиков. Вован на уроке еще про поильцев ляпнул, так учительница не поняла, что он шутит, и трояк ему вкатила. Но ведь, правда, смешно, – кормильцы, поильцы… Мы что, недоумки какие, чтобы нам все разжевывать?

Или те же раскраски. Кто не знает, это такие контурные рисунки, которые следует раскрашивать в указанных границах. Карандашиками или фломастерами. То есть, в яслях или детсадах – понятно, можно давать и эту чепуховину. Но даже моя sister (это сестра по-английски, кто не знает) – и та предпочитает рисовать самостоятельно. Потому что вся в брата. А брат, между прочим, эти малышовые раскраски даже в глубоком детстве в упор не видел. Это я, значит, про себя. За возраст совсем уж груднячковый отвечать не берусь, но лет этак с двух-трех я уже вполне нормально малевал танки, роботов и прочий боевой металлолом. Вовыч, конечно, художник послабее меня, но даже у него глаза на лоб полезли, когда во втором классе мы открыли новые учебники и увидели эти самые раскраски. Автор учебника на полном серьезе предлагал выбирать из пяти тюбиков нужный цвет и возить фломастерам по каким-то зверькам, домикам и машинкам. Естественно, мы начали ржать. Сначала Вовыч, потом я. Или наоборот, не помню. И оба получили записи в дневнике: «Смеялся над пустым местом». То есть, это Аделаида нас распекала: «Над чем смеетесь? Над пустым местом!». Так и записала в дневники. В результате – мы в это «пустое место» неделю без смеха заглядывать не могли. Сразу начинали краснеть и раздуваться.

Так вот и оказались у котлована. Хотя объяснить толком, чего нас туда понесло, я бы не сумел. Про смешинку объяснил, про портфели с учебниками тоже, а про котлован… Тем более, что погода была из таких, которые обычно называют непогодами. Ветер задувал, дождик накрапывал… Какой-нибудь писатель – страниц пять ухлопал бы, описывая эту слякоть. А я скажу в сиксильон раз проще: погода была полная фигня. Вот в эту самую фигню-непогоду мы с Вовычем и очутились возле котлована.

То ли центр торговый хотели здесь строить, то ли автостоянку, никто толком не знал. Но котлованище вырыли огромный, уже и сваи кое-где вколотили. Одного строители не предусмотрели – все той же непогоды. И как зарядили осенние дождики, как сыпанул град, весь котлован и затопило. В несколько дней по самый краешек. Стройку, понятно, остановили, а мы, вдруг, обнаружили, что в нашем скучнейшем городском ландшафте возникло географическое новшество. Наверное, природа специально для нас постаралась. Она ведь мудрее самых мудрых строителей и совершенно точно знала, что ни автостоянок, ни торговых центров нам не нужно. Вот и поступила по-своему. Отвернула небесные краники и подарила нам озеро.

Глава 2 Горе-аргонавты

– Тут и города еще не было, – вещал Вовыч, – а про озеро знали уже все окрестные мамонты. И лошади знали – которые с Пржевальским сюда приезжали, и динозавры с гигантскими черепахами. Все вместе приходили на водопой. А когда ледниковый период грянул – тот, что в мультах, они и замерзли. Только один самый последний динозавр ползком кое-как добрался до озера. Всего-то и надо было – перейти на ту сторону! Понимаешь? И все! Один динозавр мог бы реально спастись!

Я потрясенно молчал. Врать-то мы все умели неплохо, но Вовыч врал просто сказочно. Кто его только этому учил! То есть, это ведь он про котлован мне втюхивал! Про то, что на самом деле это озеро, чудом уцелевшее чуть ли не с юрских времен! А я, дурак, слушал и головой кивал. Сто раз видел, как рыли этот котлован, как ревели экскаваторы, как сваи вбивали, а вот Вовыча слушал и верил. Да и как не верить, если у него глаза как фары горели, и руками мой друг размахивал, как голландская мельница.

– Прикинь, это, может, последний динозавр был! Какой-нибудь диплодок с длиннющей шеей! – почти кричал Вовыч. – Они же вон какие огромные были, – и этот думал, наверное, что запросто озеро вброд перейдет. А шагнул ножищей, и ульдык! Он же не знал про глубину. Только пузыри и пошли…

Я с трепетом глянул на темные воды котлована. Может, и впрямь где-то там на далеком дне лежали кости последнего динозавра?

– А сваи? – тихо спросил я. – Те, что из воды торчат?

Спросил не чтобы опровергнуть сказанное другом, а скорее, подбрасывая полешки в пламенную печь Вовкиного красноречия.

– И ты заметил? – он кивнул. – Это археологи. Кости хотели достать, станцию пытались строить.

– Не получилось?

– Почему, построили. А наутро… Наутро вода взбурлила, и выплыл монстр. Понимаешь, потомок того динозавра. Может, внук или даже првнук. И всю станцию в щепки разнес, только эти вот сваи и остались. Потом его с вертолетов пытались расстреливать, на удочку ловили, сети рыбацкие забрасывали, – бесполезно.

– Круто! – выдохнул я, не понимая, отчего первым не выдумал такую обалденную историю. Вроде и книг немало прочел, и Данелию с Гайдаем смотрел, а переплюнуть друга не получилось.

– Помнишь, этим летом в небе моторы ревели?

– Ага… Я думал, пожарные вертолеты.

– Пожарные! – фыркнул Вовыч. – Настоящие боевые, не хочешь? Ящера нашего искали. А чтобы лишнего не болтали, про пожары потом выдумали.

Я снова скосил глаза на поверхность озера.

– Думаешь, глубоко здесь?

– Километра два, не меньше. Глубже, чем на Байкале.

– Ого! – мне стало страшно. То есть, я отлично помнил, что котлован был не слишком глубоким – от силы метра три-четыре. Однако два Вовкиных «километра» проглотил без раздумий.

– Смотри, какой туман, – продолжал Вовыч. – В тумане ящеры обожают выбираться на поверхность.

– Точняк, обожают! – я в этом тоже не сомневался.

– Значит, самое подходящее время его выманить.

– Как выманить-то?

– А так… Я еще вчера придумал. Возьмем, выплывем на середину и посветим в воду фонариком. Раки тоже на свет вылезают, и он вылезет. А мы дадим ему хлебушка, приручим и сфотографируем. Фотки в сеть выложим, в журналы пошлем. Представляешь, как все обалдеют!

– Класс! – я сразу оценил идею Вовыча по достоинству. То есть, если монстр слопает наш хлеб, это сулит серьезные шансы. Потому что иметь прирученного монстра любому хорошему человеку не помешает. А уж нам-то тем более.

– Хлеб где возьмем?

– А это? – Вовыч торжествующе продемонстрировал надкусанный крендель. – И еще два куска в кармане. Я еще позавчера в столовке взял и забыл. Видишь, как удачно!

– Еще бы! – обрадовался я. – А фотоаппарат нужен настоящий – у моего папы такой есть. В следующий раз принесем – и сфоткаем.

– Вот видишь! Теперь только плот какой-нибудь сделать. Чтобы добраться до середины озера.

Я напряженно потер голову. Сначала макушку, потом затылок. Лучший способ что-нибудь выдумать, это наморщить лоб. Взрослые всегда так делают, кто не знает. Но у меня с морщинами пока не очень получалось, и я изобрел свой метод. Просто усиленно тер какую-нибудь часть головы, и нужная мысль тут же вылезала – точно потревоженный червяк из яблока. Наверное, я ее трением выгонял, – все равно как древние люди добывали огонь.

– Надо походить, поискать, – предложил я. – Может, лодку найдем или баркас.

Баркас было бы здорово! – согласился Вовыч. – Как у Верещагина из «Белого солнца пустыни»…

Мы тут же отправились на поиски, но баркаса почему-то не нашли. Даже крохотной лодки возле нашего озера не обнаружилось. Ну, почему вот так? Озеро есть, а плавсредств – ни одного-единого! Прямо хоть плачь!

И все же, кто ищет, тот всегда что-нибудь находит. Вот и мы с Вовычем наткнулись на железную бадью. То ли цемент в ней размешивали, то ли еще что, но была она размером с крохотную лодочку, вся ржавая, с вмятинами, но без дыр. По краям у бадьи топорщились приваренные петли, а на корме белой краской было намалевано число 339.

– Видал, как все сходится! – обрадовался Вовыч. – Трижды три – девять, а девять мое любимое число!

– И мое! – подхватил я. – Нам ведь с тобой по девять лет, ты не забыл!

– Конечно, помню. А тут еще и петли – вон, какие удобные. Совсем как уключины для весел.

– Не утонет твое корыто? – засомневался я. – Тяжеленное, наверное.

– Корабли – они тоже тяжеленные, но ведь плавают.

– Все равно – надо проверить…

Именно это мы и сделали. Стащить корыто в воду было не так-то просто. Но Вовыч был сказочно силен, а я кое-что знал про рычаг Архимеда, и, объединив науку с мускулами, мы столкнули бадью в воду. И вот чудо! – железная посудина не утонула. Просела до половины, но удержалась. И даже когда Вовыч шагнул в нее, качающееся корытце тонуть не надумало.

– Залезай, – отважно пригласил мой друг.

– Ага, – я неловко перебросил ногу через железный борт. Еще секунда, и я стоял рядом с Вовычем. Удивительно, но железная бадья держала нас двоих! Спасибо старику Архимеду: силу-то выталкивающую корабли из воды – тоже открыл он. Славный был сиракузец! Очень полезный для общества старичок.

Парой досок мы оттолкнулись от глинистого обрыва, и уже через несколько мгновений между нами и берегом оказалась приличная полоска воды.

– Куда держим курс? – поинтересовался Вовыч.

– На этот… На зюйд-зюйд-вест. В смысле – сначала прямо, а потом чуть правее той балки.

– Понял…

Я толкнулся доской более решительно.

– Судно, конечно, не фонтан, но вроде плывем.

– Ага… – Вовыч тоже попытался толкнуться, но доска у него ушла в воду целиком и дна не достала. Ойкнув, Вовыч положил ее поперек корыта, а сам присел, ухватившись за ржавые края.

– Глубоко, блин…

– Сам же говорил – два километра. Тут надо грести.

– Я бы греб, – Вовыч заметно побледнел, – но как-то не получается, когда качает.

– Это пройдет, – успокоил я друга. – Морская болезнь как правило долго не длится.

– А сколько она длится?

– Ну… У всех по-разному, – уклончиво отозвался я, потому что ответа на каверзный вопрос не знал. – Главное – делом полезным заниматься и не есть много жирного. У тебя ведь ничего жирного с собой нет? Масла там или колбаски с паштетом?

– Этого нет, – признался Вовыч. И по-моему, сглотнул слюну. – Не люблю есть жирное, когда отправляюсь в дальнее плавание.

– И я не люблю.

– А мы каким делом будем заниматься?

– Ну… Можем за айсбергами следить, а можем палубы драить. Главное – не кукситься.

– Кто куксится-то?

– Никто, конечно. Просто берег-то вон уже где…