Глава 5

Все мое подсознательное восприятие газетной жизни выразилось в видении огромной комнаты со множеством столов, заставленных компьютерами и телефонами. По этой комнате взад-вперед, как заведенные, бегали люди. Они кричали, сталкивались друг с другом. Кто-то тряс бумагами перед лицом другого, кто-то орал в трубку телефона. Девушки переносили от стола к столу листки с информацией и свежие гранки. Люди постоянно натыкались на какого-то человека, который сидел на полу и работал на переносном компьютере. Двое мужчин разложили на полу только что сверстанные полосы и активно спорили друг с другом, где какая информация должна располагаться.

Я стоял посреди этой ужасающей, нервирующей и одновременно завораживающей круговерти. Во мне постоянно боролись два желания: немедленно покинуть эту вакханалию и, несмотря ни на что, остаться. Побеждало второе, так как интерес ко всему происходящему был гораздо сильнее.

Неожиданно среди тусующейся толпы я заметил сутулого человека в очках, съехавших на нос. В нем я узнал своего нового знакомого, некоего Евгения Чуева. Мое внимание к этой персоне привлекло то, что в руках он держал большой кусок мраморной плиты. Я вгляделся и увидел в верхней части куска плиты надпись, сделанную золотистыми буквами на темной поверхности:

«ЭПИТАФИЯ». ГАЗЕТА ДЛЯ ВЕЧНЫХ ОПТИМИСТОВ.

Кроме того, на доске значительную площадь занимал портрет Александра Бомберга с каким-то текстом, видимо, некрологом.

Чуев смотрелся белой вороной в толпе, так как его из-за подобного оригинального средства массовой информации в руках все старались обходить стороной. Однако он упорно пытался заговорить то с одним, то с другим. Его собеседники понимающе кивали головой, но тут же, ссылаясь на занятость, отходили. Наконец Чуев подошел к креслу, где вальяжно сидела, положив ногу на ногу, Лена Капитонова. Как только Чуев приблизился к ней, Лена выпрямила спину. Она внимательно посмотрела на мраморную плиту, на глазах у нее выступили слезы, которые она протерла платочком. После этого она этим же платочком вытерла плиту и, что-то сказав Чуеву и показав пальцем на наручные часы, вскочила и выбежала из комнаты.

Заметив меня, Чуев направился в мою сторону, скорбно мне улыбаясь. Не знаю почему, но от напряжения я вдруг занервничал, в горле у меня пересохло, и, проглотив ком, я приготовился к чему-то неприятному. Но, однако, Чуев прошел, улыбаясь, мимо меня.

Я обернулся и увидел, что он подошел к столу, где сидела Тамара Тарасова. Я узнал булькающий голос Чуева:

– Томочка, я тут подумал, посоветовался с людьми и решил, что его лучше оставить тебе…

И поставил мраморную плиту ей на стол.

То, что произошло потом, поразило меня. В отличие от всех предыдущих собеседников Чуева, начальник отдела информации Тамара Тарасова не стала от него отбрыкиваться, ссылаясь на нехватку времени и занятость. Она поблагодарила Чуева и с тоской во взоре стала молча смотреть на портрет Бомберга. Она даже не заметила, как Чуев, тихо пятясь, отошел от стола.

Просидев без движения еще минут пять, Тамара наконец закрыла глаза, тяжело вздохнув. Она потерла руками свои виски, после чего раскрыла дверки стоящего рядом со столом шкафа и с некоторым усилием, оторвав плиту от стола, убрала ее в шкаф. После этого она встала и ушла куда-то по своим делам, а я еще долго стоял и смотрел ей вслед. Я думал.

Из этого состояния меня вывел телефонный звонок. В отличие от всех звонков редакции, он был наиболее громким и настойчивым. Я протянул руку к телефону и, подняв трубку, сказал:

– Алле.

В ответ я услышал дынинский голос:

– Вовк! Ну… Ты проснулся, что ли?

Я раскрыл глаза и с удивлением понял, что я проснулся и держу в руках реальную телефонную трубку рядом со своей кроватью и говорю с капитаном милиции Дыниным в реальном мире.

– Кажется, да, – ответил я.

– Вовк, мы с утра сегодня взяли Барсукова. Ты должен прийти вместе с Седым в милицию. Дадите показания как потерпевшие.

– Хорошо, – сказал я. – А сколько времени?

– Восемь тридцать, – по-военному четко произнес Дынин.

Я положил трубку и с огромным усилием воли поднялся. Тело болело от нанесенных мне вчера побоев, во рту ощущалась неимоверная сухость, а голова гудела, как колокол. Я отправился на кухню, достал из холодильника банку пива и серьезно облегчил себе жизнь.

Позавтракав на скорую руку, я направился в редакцию, где в таком же плачевном состоянии застал своего приятеля Леню Борисова по кличке Седой.

– Ну что, ковбой? – спросил Борисов, отрывая седую голову от рук. – Ты еще в седле?

– Куда деваться, – тяжело вздохнув, ответил я. – Жизнь заставляет… Тебе Дынин звонил?

– Звонил, – хмуро сказал Седой. – Опять в ментуру надо идти, показания давать. Он сообщил, что Барсукова уже взяли в оборот и вовсю трясут.

– Ну, тогда поехали, не будем откладывать это дело в долгий ящик.

Подъехав к зданию городской милиции, мы первым делом отыскали Дынина и спросили, что от нас требуется. Он объяснил, что нужно опознать второго нападавшего и подписать все необходимые протоколы, потом отвел нас к следователю Быкову, который занимался этим делом.

После того как с формальностями было покончено, я спросил Быкова, какие показания дал Барсуков.

– Пока все отрицает, – ответил следователь. – Сначала утверждал, что его сотрудники лгут и хотят его подставить. Потом утверждал, что его хочет подставить милиция. Потом дошел до того, что обвинял вас в сговоре с его мясниками. В общем, в голове полная каша, человек явно растерян. Сейчас консультируется со своим адвокатом.

– О деле Бомберга вы пока не говорили? – спросил я.

– Отрицает всякую связь с Бомбергом, говорит, что вы беседовали с ним о состоянии Карповского рынка… Словом, пока не раскололся, но мы работаем, – подытожил Быков.

Мы кивнули следователю и попрощались с ним.

Надо было возвращаться в редакцию. Там мы с Седым быстро узнали, что весть о нападении на нас распространилась по всей редакции и скорее всего по всему Дому. Это во-первых. Во-вторых, нас хотело видеть руководство газеты – и главный редактор Гармошкин, и его заместитель Пыжиков.

Мы пошли сначала в кабинет Гармошкина. Застали его нервно расхаживающим по комнате. Он тряс головой и, видимо, разговаривал сам с собой. Завидев нас, он вытаращился сквозь оправу золотистых очков и спросил:

– Черт возьми, что еще случилось? Почему я ни о чем не знаю, когда должен знать в первую очередь?

Скорее всего это надо было считать не вопросом, а упреком в мой огород.

– Кто, в конце концов, платит вам деньги? – подтвердил мою догадку Гармошкин.

– Во-первых, пока мне еще ничего не заплатили, – резонно заметил я, – а во-вторых, у меня не было возможности сообщить вам какую-либо конкретную информацию. Да и сейчас рассказывать особо не о чем. Могу лишь изложить те факты, которые, думаю, вам уже известны.

– Так, садитесь, – ткнул пальцем в стол Гармошкин, – и быстро все мне рассказывайте.

Мы сели за стол, и я неторопливо поведал главному редактору о том, что с нами случилось. Во время всего моего монолога Гармошкин нервно елозил на стуле, беспрестанно теребил свои и без того торчащие волосы. Потом он несколько секунд поразмышлял и спросил:

– Как вы думаете, это дело имеет перспективы?

– Какое именно?

– Я имею в виду прежде всего дело Барсукова. У вас есть основания предполагать, что он является заказчиком убийства?

– Хотя основания есть, – сказал я, – эта линия не кажется мне перспективной.

И я изложил Гармошкину всю аргументацию, которую вчера уже излагал Седому.

– Никаких фактов, доказывающих причастность Барсукова к убийству Бомберга, не обнаружено. Эпизод с нападением на нас можно рассматривать как банальное запугивание не в меру зарвавшихся журналистов, – резюмировал я. – И, предваряя ваш вопрос, скажу, что расследование надо продолжать, но не по этой версии. Барсуковым занимается милиция.

– Угу, угу, угу, – рассеянно глядя на стол, закивал Гармошкин. – Что ж, в таком случае продолжайте свою работу. Что же касается аванса, – Гармошкин залез в стол и достал оттуда конверт, – то вот пятьсот долларов. Кроме того, завтра вы оба, вместе с Борисовым, получите премиальные за проведенную работу. Можете назвать это материальной помощью. А теперь отправляйтесь к Пыжикову и объясните ему ситуацию. У него есть желание выжать из всего случившегося большой материал.

– А стоит ли торопиться с большим материалом? – спросил я.

– Не знаю, – раздраженно ответил Гармошкин. – Вы ему все объясните, он напишет, потом посмотрим… С сегодняшнего дня он заменяет Бомберга по всем тем вопросам, которые тот раньше курировал.

Мы вышли из кабинета главного редактора и отправились к его заместителю Пыжикову, который занимал небольшую комнату недалеко от туалета. Хозяин кабинета встретил нас сидя за столом, на котором царил образцово-показательный хаос. В нем мог разобраться только человек, который являлся автором этого хаоса. Что он с успехом и демонстрировал, доставая различные нужные бумаги из нагромождения на столе. В момент нашего прихода Пыжиков расчистил небольшое пространство на столе и что-то писал на листке бумаги. Хозяином кабинета был невысокий худой человечек. Черные волосы, черная борода, темные дымчатые очки гармонировали с его простоватым синим свитером, надетым на неброскую рубашку темных тонов. Ворот рубашки был широко расстегнут, – наверное, Пыжиков не любил каких-либо вещей, стесняющих движения.

Мы с Седым без разрешения присели рядом со столом Пыжикова. Седой спросил:

– Ты хотел нас видеть, Сергей Иванович?

Пыжиков бросил на нас задумчивый взгляд из-под очков и произнес каким-то мягким голосом:

– Э-э… Как бы да… Тут как бы поступила информация о том, что вы, э-э… попали в некую критическую ситуацию и в связи с тем событийным рядом, который имеет место быть в последнее время, э-э… есть как бы необходимость придать всему этому идеологическую направленность и персонифицировать в ряд статей на тему о-о-о… Ну, в общем, я бы сформулировал ее как журналисты – расследование – свобода слова – тайны сильных мира сего…

Пыжиков сделал небольшую паузу и с раскрытым ртом, в котором виднелись золотые зубы, посмотрел в окно, чтобы сосредоточиться.

– Видите ли, я хотел бы просто пояснить вам ситуацию, чтобы вы были более адаптированы в ней, – продолжил он. – Раньше всеми подобными материалами занимался Бомберг, но в связи с такими неожиданными трагическими обстоятельствами эти вопросы перешли в мое ведение. И я, несмотря на то, что по-своему уважал Сашу, должен сказать, что мне кардинально не нравилось, что он делал. Все это было, э-э… на мой взгляд, несколько непрофессионально, ужасающе субъективно и односторонне, семантически и стилистически не выверено и, можно сказать, граничило с лубком… Я не говорю о чем-то большем, поскольку для этого необходима уверенность, базирующаяся на-а… жесткой фактологической основе, но всего перечисленного, на мой взгляд, как бы достаточно, чтобы, э-э-э… радикально перестроить работу в этом направлении…

– Сергей Иванович, – перебил его Седой, – ты можешь сказать, чего ты конкретно от нас хочешь?

– Э-э… От вас мне нужна хронология событий, происшедших с вами, мы опубликуем ее в ближайшем же номере, но-о… мы должны изменить стилистику подачи материала в свете той новой концепции, которую я изложил и которую намерен жестко продвигать в дальнейшем.

Я удивился, что вдруг мое терпение лопнуло. Не знаю почему, но этот человек производил на меня гнетущее впечатление. У него было столько противоречивых качеств: подчеркнутая интеллигентность и одновременно дремучесть и чрезмерное самомнение. Кроме всего прочего, сама манера речи Пыжикова действовала на меня усыпляюще. Может быть, отчасти из-за этого я и встрял в разговор.

– Я извиняюсь, конечно, я человек новый в редакции, – оговорился я, – но в силу того, что я имею некое отношение к упоминавшемуся эпизоду, позволю себе высказать свое мнение.