Это сколько же из человека может воды выйти, – ведь не просто испарина, а натурально лилось. Если под «феберже», как называли это дело в кино «Левиафан», ладонью провести, так полная пригоршня воды. Не мог себе такого представить. Зато вся болезнь испарилась. Вот бы на следующий день ночью спать да спать: ни температуры, соплей и тех не было, дыши не хочу. Но сна не было, хотя и говорят, что человек все равно спит, только во времени это не ловит, и что совсем без сна сутки не проживешь. Врут, точно помню, прежде чем в скорую позвонил, когда уже мочи не было, стук да стук у себя там внутри слушать со скоростью 150 ударов в минуту, ни на единую секунду не заснул. Ехали какой-то другой дорогой, как я бы ехал. Я все время смотрел через окошко из своего отсека в кабину и дальше через лобовое стекло на улицу. Кроме двух врачей был ещё водитель. Я почему-то думал, что из экономии они свой скорый тарантас сами водят. Водителю как раз работы хватало. Я еще удивился, что так плохо дорогу видно. Шел сильный снег, но не до такой степени, чтобы ничего не видеть. Потом стало понятно, когда "скорая" время от времени останавливалась и шофер, сняв щетку-дворник чистил стекло со своей стороны вручную. В Приёмный покой доктора сдали меня молча, без тягостных прощаний и всхлипываний. Тот, который субтильный, передал на меня бумаги в правое из двух окошек за стеклом, подсунув их в узкий проем под окном. На том миссия бригады скорой помощи по отношению к госпитализируемому больному была выполнена. Впрочем, и мне стало уже не до них. Как и здесь в Приёмном покое до меня никому не было дела. Сразу пришла ассоциация с отделением милиции. Правильно было бы сказать «полиции», но как-то не сходится. Что в ментовке, так и в приемном покое, на лицо сквозило абсолютное отчуждение сторон. Тех кто за стеклом и что снаружи. Людей в комнате ожидания в этот ранний час было мало: женщина пришла сдавать не оправившегося после долгих новогодних праздников мужа. Он лежал в смежной комнате на кушетке и морщась лицом страдал животом. Потом его жена мне о нём рассказала, пока мы ожидали к себе внимания. Она полагала, что отравился и отравился, но температура тридцать девять, пришлось везти. Еще с нами в «предбаннике» все время слонялся парень в грязноватых джинсах, в такой же куртке, но в приличных ботинках военного образца и с несвежей марлевой повязкой на голове. Он беспрестанно ходил курить, на пандус, куда приезжают "скорые" и в конце-концов докурился, что стал заваливаться на пол. Мы его, вдвоем еще с одним пациентом поддержали и усадили на скамейку. – Кончай курить, – сказал я ему, – когда голова не в порядке это всегда обморок. И зачем-то добавил: – Я это знаю точно. И это правда. К своим уже, считай, пенсионным годам, я много чего знал «точно». Про быстро приближающийся асфальт, в том числе. Из второй смежной комнаты, через коридор, с Приемным покоем все время кричала старуха: – Дайте мне тряпку! Тряпку дайте мне! От персонала никаких поползновений в её сторону не происходило. Вопила она, однако, с усердием. Я вошел в комнату с топчанами, где лежал отравленный мужчина, там на стойке для одежды я заметил вафельное полотенце, быстро схватил его и отнес бабке. Бабушка сидела на инвалидном кресле и тоже, как потом выяснилось, ждала своей участи. Такое крепкое русское лицо с устоявшейся зловрединкой. Почти не глянув на полотенце, коротко отрезала: – Не надо мне такую, это полотенце! Я отнес полотенце обратно и грешным делом подумал, что, наверное, правы больничные врачеватели, когда не бросаются каждую просьбу выполнять. Как раз термин такой недавно услышал: принуждение к добру. Правда, это всё же из другой области. Вернее – с другой её стороны. Пришёл дежурный врач, дородный мужчина с лицом, вызывающим доверие, посмотрел мои бумажки, со знанием дела, задал несколько вопросов, и сказал: – Ждите, в девять будет пересменка, выпишут кого-нибудь и вас определим. Определили меня не очень хорошо – в коридоре. И то не сразу. Сначала с зимней курткой и пакетом на коленках пришлось посидеть на кушетке, но уже в другом корпусе, в кардиологии, на втором этаже. Я там познакомился с одним парнем, с ближайшей ко мне коридорной койки на отделении. Он мне показался по военному собранным и уверенным в себе, лет пятидесяти. Глядя на шмыгающих взад-вперёд врачей, двух довольно молодых чистеньких ребят и одного менее свежего с бородкой, похожего на начальника, я спросил у Саши, так звали моего первого на отделении знакомого: – Кто из них самый толковый? Саша сказал, что молодые – это стажеры из Военно-медицинской академии, а тот что взрослый с бородкой – начальник отделения, Виктор Самсонович. – У меня не Самсонович, – почему-то мотнул головой Саша, – у меня женщина. – Вояки, вроде соображают, – добавил он. У старшей сестры на отделении по среди коридора была выделена стойка с креслом и настольной лампой, прикрепленной к стене для ночного бдения. Сестер было четверо, они посуточно дежурили друг за другом. Сейчас дежурила женщина средних лет высокая, слегка одутловатая, со сдержанным достоинством специалиста. Как потом выяснилось, так оно и было. Через некоторое время после разговора с Сашей эта сестра, назвавшаяся Надеждой, пригласила меня на отделение. Я у неё спросил: – Скажите, а кардиохирургия у вас есть? – Нет, – сказала сестра. – Вообще нет в больнице? – Нету. А что вы собрались делать? – Абляцию, – сказал я. Похоже дежурная сестра знала, что есть операция с таким нецензурным названием. По восстановлению сердечного ритма. Во всяком случае я эту, извиняюсь за выражение, абляцию, дважды испытал на своей шкуре, вернее на сердце, и очень бы не хотел встречаться с этим в третий раз. Хотя корифеи из 1-го Медицинского, обрисовали мне именно такую перспективу, и дело было только за отсутствием квот. Сейчас про кардиохирургию я спросил, чтобы иметь представление о том, куда я попал. Ну и мало ли. – Да кому здесь делать?! – Передернула плечами сестра. – Идите за мной. Кровать, к которой она меня подвела стояла в коридоре, стояла совсем рядом с её стойкой, напротив большого окна с панорамным видом на всю территорию больницы. Мне это понравилось, я люблю, когда большое окно и без штор. Или, хотя бы, без тюля. Когда и того и другого много, мне всегда приходит на ум песня со словами: «встаю я утром, как всегда к окну, а на окне стальные прутья». Здесь в коридоре, штор на окнах не было. Вешалки для верхней одежды тоже не было. Я воткнул свою куртку между матрацем и какой-то прорезиненной зелёной штуковиной, видимо для гигиены, и улегся с мыслью заснуть. Еще из причитающихся мне принадлежностей за спинкой кровати стояла тумбочка. Туда я распихал все что у меня было. На счет уснуть, как очень скоро выяснилось, тут на отделении почти у всех больных были проблемы. И еще одна немаловажная деталь, чтобы понимать, куда я попал, – отделение было общее. Не в смысле, что не VIP, раз в коридоре люди лежат, то и так понятно, а в гендерном, что ли смысле. То есть одна палата мужская, вторая женская и т. д , мужских было на одну больше, всего комнат было порядка десятка, все они располагались вдоль коридора напротив окон. Конец это ряда замыкала одна платная палата, затем левый поворот на хозблоки, и туалет. Причем в туалете на одной из двух кабинок было черным фломастером безапелляционно выведено «Ж». Я спросил у куривших у окна мужиков, что это означает. Один, приблатненного вида больной, который, как потом выяснилось, вообще там обитал в туалете, беспрестанно куря, начал по гнусному шутковать, что де если стесняешься, то можем и подсобить. Я ничего ему не ответил, внешность у него была видавшего виды сидельца, с которыми не знаешь как разговаривать. Я поступил, как любят рассказывать женщины: молча развернулся и ушел. Потом мы несколько раз встречались без комментариев, а через пару дней, когда его выписывали, он почему-то протянул мне руку, чтобы попрощаться, я попрощался. С разбегу поспать на законном моём койко-месте в коридорном отсеке (что-то схожее с подводной лодкой) не сильно получалось, хотя когда ко мне подошел доктор, как раз был утренний обход, я вроде как дремал. Врач сказал, что он Виктор Самсонович, начальник отделения и кандидат наук и что будет меня лечить. Его ученая степень почему-то меня удивила, для того рода лечебного заведения. – Что беспокоит? – Спросил кмн, обращаясь к ближайшему перед собой окружающему пространству. – С чем к нам пожаловали? Он, как выяснилось был одессит и когда проводил осмотр, любил зрителей и по общим вопросам обращался, вроде как ко всем, кто присутствовал, демонстрируя демократизм и близость к массам. Я ему сказал, что мне много не нужно и приехал, чтобы снять затянувшийся приступ аритмии. Виктор Самсонович посмотрел все мои бумажки, послушал пульс и буднично сообщил, что аритмию я вам не сниму, а усредненную частоту сердцебиения мы приведем к норме. Я был обескуражен. По крайней мере, по двум пунктам. Во-первых, я сразу понял, что прямо сейчас никаких капельниц мне не предстоит, и никто ничего снимать не будет. Во, вторых, вот это «приведём к норме», в моей мозговой норме головы никак не укладывалось. Я перечислил кардиологу районной больницы у каких высоких профессоров я частным образом амбулаторился и сообщил, что единственный их вердикт состоял в том, что медикаментозно с моими показателями сердечный пульс не успокоить. Даже кардиолог из поликлиники, у которой я по месту жительства наблюдался, – это была властная женщина постпожилого возраста по фамилии Гриндшпун, – она так и сказала: «Неужели, больной, вы думаете, что если бы существовала таблетка, которая снимает сердцебиение, мы бы вам её не прописали.» Все профессора, в дополнении с поликлиническим врачом, сходились во мнении, что нужно опять делать абляцию. Виктор Самсонович с улыбкой затаённого превосходства сказал, что названных мною профессоров он знает. Один, который председатель ученого совета ГИДУВа, так тот вообще терапевт, а профессор Щудик, что считается самым первым аритмологом России, так этот не той аритмией занимается, а те, что в Первом Меде, они бредят операциями. – Вы знаете, – гнул я своё доктору, – врачи со "скорой" обещали мне капельницу и незамедлительное обретение альфа-ритма. – На более-менее продолжительное время, – добавил я от себя, для смягчения. – Умные! – Констатировал врач 8-го кардиологического отделения городской больницы на ул. Авангардной, – Мы пойдем другим путем. – Каким? – Будем подбирать сочетание лекарственных средств, соответствующих вашему случаю. – Таблетки будем пить, – уточнил я. – Именно, – ответил доктор. – Дома или здесь. – Дома, но сначала здесь. Черт его знает, я ему поверил.