Мерзнет он, что ли, постоянно? С этакими ладошками? Не должен бы… Такими впору подростков пугать в пору пубертатного нарциссизма.

– Вы позволите? – спросил Щукин, как будто извиняясь, и покосился на листки рукописи, снова разлохматившиеся неопрятным пучком.

Заполучив желаемое, тут же присел «ознакомляться». Это тоже было непривычно. В нормальных редакциях рукопись, как правило, принимали вежливо-равнодушно, клали на полку (один раз даже в картонную коробку из-под телевизора) и в лучшем случае говорили, когда позвонить.

Внимательного, вдумчивого чтения здесь было минут на тридцать-сорок, но Щукин просканировал текст со скоростью Терминатора. Сравнение навеяно очками.

– Сколько здесь? – спросил он уже через четыре минуты.

Вопрос не застал Толика врасплох. Он знал несколько способов пересчета обычных печатных листов в авторские: по количеству знаков в тексте, с пробелами и без, по числу машинописных, набранных через два интервала, страниц. Знал он также, что в зависимости от того, какой из способов выберет редактор, неопытный автор может недосчитаться до двадцати процентов гонорара. Неопытным автором Толик себя не считал. По крайней мере, старался не считать. Поэтому вариант пересчета выбрал наиболее благоприятный, а потом еще и округлил результат в выгодную для себя сторону:

– Примерно… полтора листа.

– Пусть будет два, – взмахнув пальцами, решил Щукин, и уже повернувшись к Толику спиной и приятно пощелкивая сферическим замком сейфа, прокомментировал: – Очень хорошо.

«Четырнадцать щелчков по часовой стрелке», – зачем-то запомнил Анатолий.

– То есть все, начиная с названия. «Счастье на тонких лапках», – смакуя, повторил Щукин. – Просто, наивно, конкретно… Вы не представляете, насколько выгодно ваш рассказ отличается от того, что мне обычно приходится читать. Антропоморфные притчи, энтомологические разборки под прицелом микроскопа, неискренние, как сочинение на уроке биологии. Взять хотя бы тот зарифмованный сублимационный бред, который выдала под видом поэмы Кларисса Кукушкина. Вы не читали?

– Нет.

– И правильно. В нем же ничего не понятно, кроме подписи автора! Сплошные ощущения, подсмыслы, обертона… Или обертоны? Сугубо между нами: по-моему, стриптиз в окружении пустых бутылок получается у этой милой леди гораздо лучше, чем стихи. Насколько мне удалось разобраться в сюжете, кто-то там кого-то чем-то опутывает и куда-то затягивает, причем самому кому-то это, в принципе, нравится. Ну! А ведь нас не интересует покорность, это глупо. Мы не ориентируемся на аудиторию поклонников Захер-Мазоха…

«Двадцать шесть в обратную сторону», – отметил Толик.

– …только доброжелательность. У вас, кстати, эта мысль отражена просто замечательно. Как ловко вы переводите стрелки на тараканов – таких, их прямо видишь, мерзких, усатых, рыжих – бр-р-р! Извините, Корина… Разумеется, избавить человечество от брезгливой нелюбви к паукообразным и членистоногим вообще нам не под силу. Но отвлечь их внимание от ни в чем не повинных пауков, перенаправить вектор неприятия на комаров, клопов, мух и прочих кровососущих и разносящих заразу-вот наша задача на ближайшее будущее.

«И еще шестнадцать – нет, семнадцать по часовой». Расчет окончен.

Толстая бронированная дверца прижалась к стене, но расстегнутый пиджак хозяина надежно оберегал содержимое сейфа от постороннего любопытства.

– И в этом вопросе я искренне надеюсь на вашу, Анатолий, помощь, – заключил Щукин, вручая Толику несколько купюр, которые, даже сложенные вместе, не тянули на название «пачка». Максимум, пачечка.

Прежде чем спрятать в карман джинсов, Толик перетасовал купюры. Не пересчитывал – чего там! – просто рассматривал. Погладил подушечкой пальца ребристый воротник на широких плечах одного из авторов «Декларации независимости» США, отчего улыбка Щукина стала еще лучезарней.

– Настоящие, настоящие, не сомневайтесь, – заверил он. – В Америке и то таких нет! – Тут же предложил: – Может, по пятьдесят грамм? За успешное начало совместной деятельности? – И добавил, словно в оправдание: – С банкета осталось.

Однако рюмки достал тридцатипятиграммовые. Как будто заранее поделил два по пятьдесят на троих, включая чернявую Корину, которая мило поморщилась, вздохнула: «Ох уж эти мужские традиции!», но рюмочку опрокинула.

Такого воодушевления, какое посетило его в кабинете Щукина, Анатолий давно уже не испытывал. Если вообще испытывал когда-нибудь. Именно оно помогло сдержать брезгливую гримасу от повторного хозяйского рукопожатия – которое, к слову сказать, не показалось Толику таким уж неприятным – но оно же не защитило его от победительной улыбки, которая сама расползлась по лицу при виде заскучавшего в одиночестве турбореалиста.

– Проктолог сказал, – играючи импровизировал Толик, – чтоб неженки и эстеты в очередь больше не становились. У него перчатки одноразовые кончились.

«Нет, пожалуй, все-таки испытывал, – сам себе возразил Толик, подразумевая степень воодушевления. – Тогда, помнишь?»

Он помнил.

В тот раз, на встрече с читателями, Борис Оболенский помимо автографа начеркал на книжном листе несколько цифр, которые Толик поначалу ошибочно принял за дату. Правда, довольно скоро он сообразил, что сорок четвертое число пятнадцатого месяца – явный перебор, и выдвинул новую версию восторженным шепотом. Номер телефона! И за свою смекалку был вознагражден приглашением звонить, если что…

«Если чего» Анатолий дожидаться не стал. Уже утром третьего дня, набравшийся и малость даже перебравший решимости, он потыкал пальцем кнопки телефонного аппарата и сказал в трубку отчетливо:

– Але?

Вопреки опасениям, на том конце его сразу узнали и, кажется, даже обрадовались.

– А-а, просто Толик, – отозвался Борис, тогда еще – Борисович. – Чем занимаешься? Вот и я ничем.

И предложил вечерком заглянуть к нему в гости – так, запросто.

– Только, – добавил, – тут такое дело… Жена с Андрюшкой неделю тому укатили к теще. В холодильнике, сам понимаешь, хоть в боулинг играй…

– Что купить? – на лету ухватил окрыленный Толик.

– Возьми, пожалуй, пару беленькой. А лучше три – на случай, если засидимся до завтрака. И это еще… Прихвати там чего-нибудь из своего.

– В смысле? – не понял Толик.

– Почитать.

Толик медленно положил горячую трубку и испытал мгновенный приступ паники.

Вопрос с выпивкой решался просто: в фирменном у дома купить «Гжелки», в идеале – 12-го цеха. По слухам, водка, разлитая в этом цеху, обладает слезной чистотой и чуть ли не оздоровительным свойством, поскольку – тут в слухах наступают разночтения – работают в нем то ли беременные женщины, которые не отливают и, соответственно, не разбавляют, то ли, наоборот, прожженные алкаши, которые зарплату получают продуктом, и оттого кровно заинтересованы в его высоком качестве. Так что с этой частью заказа проблем не было.

А вот насчет своего…

В арсенале у Анатолия был всего один роман из разряда вечных – не по времени популярности у читателей, которых пока не было, а по срокам написания. С полгода назад он придумал и записал интригующее начало, но такое закрученное, что пытаясь раскрутить его, главный герой по любому погибал. Максимум, на 40-й странице.

И кроме этих 39-ти страниц, обрывающихся на полуслове «внеза», похвастаться Толику было нечем.

Но это продолжалось недолго.

«PDJYJR YF YT,TCF.» – напечатал он по центру листа, как только на экране монитора развернулась рабочая панель шестого WinWord'a. Потом стер написаное, переключился на русский шрифт и в последующие четыре часа ни разу не поднял взгляда от клавиатуры.

– Правильная водка, – одобрил Борис, рассматривая сквозь бутылочное стекло обратную сторону этикетки. – Язвенники из двенадцатого разливали. Ну, будем, что ли?

К радости Толика, о рукописи заговорили не раньше, чем перебралась под стол первая поллитровка. Только когда разлили по четвертой (Толик предусмотрительно попросил: «Мне поменьше», но не был услышан), Борис по-хозяйски потянул из пакета пачку смявшихся листов.

– Что тут? «Звонок на небеса»? Любопытно…

И внимательно просмотрел все от первого до последнего, отделяя прочитанное пустым стаканом – чтоб не сдуло со стола сквозняком. Потом собрал листки вместе, молча убрал обратно в пакет, налил по полной… Все это время Толик с внутренним трепетом, который мало-помалу переходил в подрагивание пальцев, ожидал вердикта. Безрадостного? Скорее всего.

– Хорошо, – сказал Борис. – Простовато, конечно, местами наивно, а кое-где так чересчур конкретно в плане морали, но в целом хорошо. Весьма. Правда, опечаток там… Такое ощущение, что ты все это накатал в лифте на коленке. Нуда не беда, щас вычитаем.

Так и поступили. Вычитали. Придумали благозвучный псевдоним. Произвели в поручики. Засиделись, как гениально предвидел хозяин, до утра. Потом до следующего вечера. Новоиспеченный поручик наскоро вздремнул на столе и сбегал к метро за добавкой. Потом… по счастью, вернулась от мамы строгая Наталья и разогнала пьяную компанию по лавкам. Спать.

«Ма! – слышалось отлетающему в мир грез Толику, – а этот смешной дядя в одном носке тоже писатель?», так что он вынужден был задержаться, зависнуть на границе сна и яви, чтобы подслушать столь важный для него ответ. Дождался сварливого: «А то сам не видишь!» и заснул, умиротворенный вконец.

Только умилился напоследок детской наивности. Конечно же, носков на нем было положенное количество. Просто оба пришлось натянуть на левую ногу, которая в какой-то момент затянувшегося вечера начала вдруг без видимой причины мерзнуть. Буквально коченеть. Это было необъяснимо и странно. Почему только левая? Почему не, допустим, обе? Вот и сердце, вроде, с левой стороны…

– Проблемы с сосудами, – пощупав пальцем ледяную лодыжку, диагностировал Борис. – Надо было брать три по ноль семь.

Так вот, слышать ту первую, не Бог весть какую щедрую похвалу – не от читателя, не от критика, а от собрата по цеху – Толику было не менее приятно, чем сегодняшнюю. Пожалуй, даже более. Да, более-менее…

Борис, как условились, дожидался приятеля на улице.

– Холодно, – пожаловался он, прикуривая новую сигарету от истлевшей до основания. Боря называл это «экономить бензин». – Пришел марток, поручик, надевай семеро чего?

– Чего семеро?.. одного козлят? – растерянно предположил Толик. Он и вправду не помнил, как в оригинале заканчивалась пословица.

– Воистину!

Весна, которая не так давно, казалось, вступила в свои права, теперь добровольно от них отказывалась. С неба то лило, то сыпалось. В рукава, штанины и за шиворот задувало. Под ногами хлюпало. В душе пело.

Толик, хоть из-за коньяка и теплого приема у Щукина холода пока не чувствовал, на всякий случай застегнул куртку на все пуговицы и перебинтовал шею колючим мохером.

– Я тут одно местечко знаю, – грея пальцы табачным дыханием, проговорил Борис. – Ресторанчик небольшой – милый, уютный… – И даже название сказал, но Толик ему не поверил. Ну не зарегистрировать такую торговую марку в Москве, поскользнуться ему на месте!

– Да, надо бы обмыть такое дело, – согласился Анатолий, которому нерусские деньги с непривычки жгли карман. Впрочем, в первом же обменнике неулыбчивая девица дала ему за один портрет Франклина тридцать две открытки с видами Большого театра, на редкость однообразными, которые карман уже не столько жгли, сколько распирали.

– А ты заметил, какая у Щукина рука волосатая? – на ходу спросил Толик.

– Ты в смысле блата? – уточнил Борис. – Лохматая, иначе говоря, лапа?

– Да нет, я в смысле гормонов. У него же руки как у хоббита ноги. Что, правда, не заметил?

– А-а, волосатая… – пренебрежительно повторил Оболенский. – Это что! А вот ты, например, обратил внимание, сколько их у него?

– Чего, рук?

– Да, да, верхних конечностей.

– То есть? – насторожился Толик. – Одна точно на месте. Вторая, вроде, тоже не протез.

– Одна, вторая… А шесть не хочешь? – огорошил вопросом Борис и оживленно заговорил: – Я ведь тоже, если честно, не сразу заметил. Только когда он в сейф за коньяком полез, спиной к столу повернулся, а на столе-то рюмки стояли. Ну, он одну возьми да и зацепи по нечаянности полой пиджака. Рюмка набок-и покатилась, но только докатилась до края, как из-под полы лапа волосатая высунулась, правда мелкая какая-то, рудиментарная, наверное, и – хвать! Тут он, Василий, отчества не помнящий, обернулся посмотреть, не заметил ли кто. В одной руке у него бутылка, в другой мой гонорар, а рюмка-то, получается, за спиной – в третьей? Он ее, конечно, сразу выронил, не пожалел богемского стекла, но смутился весь, лицом опомидорел – в общем, стал Божий Василек краснее мака. Смотрит в глаза – жалобно так, будто просит: «Боренька, не выдавай, а!»

– А ты?

– А я… Кивнул с пониманием. Мне-то что? С руками или без рук, лишь бы оплату не задерживал.

– А почему ты сначала сказал, что рук было шесть? Видел-то только три.

– Так… где три, там и шесть. По индукции.

– Врешь! – убежденно сказал Толик.

– Да нет, концепцию обдумываю. А? Чем не сюжет?

Борис вздохнул и следующие пару кварталов сам себе объяснял чем. Не та, понимаешь, установка. Тут ведь, как у Кашпировского, нужна установка на добро. А какого добра ждать от злобного паукообразного монстра? Никакого!

Одним словом: э-эх…

– Ты, часом, не в ментовскую столовку меня ведешь? – поинтересовался Толик, когда они прошли мимо десятого подряд припаркованного поперек тротуара белого «форда» с голубой полосой.

– Не-ет, – усмехнулся Борис. – Просто там в соседнем доме райотдел.

– Удобно. Если вдруг разбуянимся, далеко не повезут. Утром выпустят, тут же и продолжим.

Когда дошли до вывески, выяснилось, что сомнения Толика насчет названия заведения были не беспочвенны. На самом деле назывался ресторанчик вполне пристойно: «Старая мансарда». Просто, представляя его, Борис, шутки ради или для краткости, укоротил «мансарду» на средний слог.

Зашли. Первым делом Толик оценил антуражик и нашел, что атмосфера старой мансарды передана достоверно. Дубовые столы и облицовка стен. Коварные светильники под потолком в виде ярко освещенных окон, из-за которых посетителям, наверное, должно казаться, что солнце еще высоко и домой можно не торопиться. Какие-то вилы, ухваты и прочая деревенская утварь по углам, глиняные вазочки с букетиками злаковых, плотно увесившие стену подковки, серпы и другие забавные мелочи, без которых еще лет сто назад была немыслима жизнь сельского обывателя.

Мило, хоть в этом не обманул корнет, миленько.

Сели. Официантке за стойкой Борис издалека показал четыре пальца. Та уточнила что-то, сложив из пальцев решетку. Борис отрицательно покачал головой, прокомментировав для Толика:

– Фильтрованное пусть сама пьет.

Когда Алена – если верить бэйджику, на в меру оттопыренном нагрудном кармане – принесла четыре кружки «Пауланера», Боря попросил меню.

– Ибо, как говорится, не пивом единым человек что, поручик?

– Сыт, корнет?

– Фу, поручик! Постеснялся бы при даме… Вы уж его извините, Алена, груб и несдержан по молодости. А нам пока принесите… заказали по мелочи: гренки, два кокота в горшочке и сырные шарики, слишком горячие, чтобы ими жонглировать.

Чокнулись, так что вздрогнули от испуга пенные шапки.

– Первую, как водится, за предел допустимой концентрации? – предложил Борис.

– Лучше сразу за беспредел, – кивнул Анатолий и слизал с губ сладкую пену. Глянув на картонную подставку под кружкой, задумался, как бы увязать этот «Пауланер» с паутиной, пауками и прочим пау-пау… Но вспомнил, что временно на отдыхе, и отогнал подальше ненужные мысли.

Второй тост Толик поднял:

– За наши последние творческие успехи?

– За последние не будем, – возразил Борис. – Лучше, как летчики или моряки, выпьем за крайние.

– Ага, – развеселился быстро охмелевший Анатолий. – Тогда следующий тост будет за последнюю плоть.

– А вот этого не трожь, – строго нахмурился Борис и мимолетно взгрустнул о чем-то своем, фамильном.