Глава 2

Проснулся я утром не сразу, всё никак не мог сбросить липкую паутину сновидений. Кое-как встал, ополоснулся мутноватой водичкой из умывальника, подёргал руками и ногами для поднятия боевого духа. Потом вздохнул, оделся и спустился в вестибюль, где уже игриво поигрывала хвостом в кадке Аделаида Ивановна.

– Доброе утро, мил-человек, – приветливо обратилась ко мне она. – Как спалось-то?

– Да вроде бы ничего… вашими стараниями, – не удержался я от шпильки в ее адрес. Впрочем, она не повела ни ухом, ни хвостом.

– Поесть-то у вас можно где-нибудь? – решил я сменить тему.

– Ну а как же, как же… – проворковала Аделаида Ивановна, донельзя административная в пиджаке мужского покроя и строгой блузе.

Судя по её интонациям чаровницы-баловницы, я ожидал появление скатерти-самобранки – никак не меньше; но всё оказалось гораздо прозаичнее. Аделаида Ивановна достала какой-то замусоленный талон, потребовала от меня денег за комплексный завтрак, обед и ужин и отправила в столовую, которая находилась за углом. При этом велела поторапливаться и после приёма пищи немедленно возвращаться к ней, потому как скоро должна подойти Машка.

Я вздохнул и побрёл через уже опостылевший вестибюль на улицу.

На улице рос дуб. На его кряжистом суку сидел громадный чёрный котяра с белым узором на груди и исподлобья пялился на меня.

– Ну здорово, сволочь… – сказало вдруг животное утробным голосом-не-голосом, но явно членораздельно.

Я взбеленился. Увидел лежащий камень и направился было к нему, но вновь произнесённые с угрожающим шипением слова заставили меня остановиться:

– Желудями закидаю… А то и сук на башку свалится.

Это мне хотелось меньше всего. Пришлось пойти на мирные переговоры.

– Тебе чего от меня надо, недоразумение ты сказочное? Зачем машину угробил? – голос мой звучал низко и, как мне казалось, угрожающе.

– Неча под дубом было ставить. Мой дуб. – Кот смачно зевнул, ощерился зубастой пастью. Зрелище было сильное, но я упрямо продолжил:

– Табличку прибей, мурло ушастое!

– Не хами. Убаюкаю.

И почему-то прикрыл свои бесстыдные зелёные глазища.

– Хрен тебе, – тут же воодушевился я. – Я тебя сейчас сам убаюкаю – так убаюкаю, что и налево, и направо одни частушки матерные будешь голосить!

Кот вдруг широко открыл зенки и упёрся зрачками прямо мне в переносицу. Там сразу же зачесалось, и я чихнул.

– Это что ещё за метода? – язвительно спросил я, постепенно успокаиваясь.

– Ну, не получилось… – Кот начал перебирать лапами, выставляя напоказ здоровенные когти. – Бывает. Щас зато получится.

Не знаю, чтобы у него получилось, но тут откуда-то выскочила Машка, схватила меня за руку и потащила прочь от дуба, приговаривая:

– Предупреждали тебя, олух, не связывайся ты с ним, вредный он, и кисель ему не на пользу…

Она дотащила меня до столовой, усадила за стол, притащила с кухни жаркое с зеленым горошком и стакан компота, бросила:

– Лопай давай, да дела пора делать!

Жаркое было вкусное. Компот сладким. Горошек я проигнорировал. Машка сидела напротив в своём сарафане и смотрела, как я ем. Выглядела она уже не так сексапильно, как вчера, черты лица у неё заострились, бросалась в глаза одряблость шеи. И голос был с какой-то трещинкой.

– Стареем? – попивая компот, не удержался я от явной бестактности.

Она только вздохнула.

– А ты как думал? Киселёк только вечером будет, а до этого его ещё заработать надо…

– За мой счёт? – вдруг вырвалось у меня.

– Соображать начал… – Машка пытливо изучала моё лицо. – Что помрачнел? Али забоялся уже?

Я допил кисель и решительно поднялся.

– Пойдём-ка. Не мешало бы для начала узнать, с чего мне вдруг вообще надо бояться.

Генеральный план компании был поведан мне в какой-то зачумленной кладовой, куда мы с Машкой перетащили кадку с Аделаидой Ивановной (ох, и запашок же шёл от неё!), где, по словам источника амбре, нас вряд ли могли подслушать. Началось всё, естественно, с переживаний по поводу – тот я или не тот; когда «охи» и «ахи» достигли своего накала, мне пришлось прикрикнуть на них. Я сказал, что понятия не имею, тот я или не тот, а также кто они – те или не те. Как более великовозрастная и опытная первой сдалась Машка. Она сказала Аделаиде Ивановне, что устала от вечных ожиданий и готова рискнуть. Тогда последняя тоже решилась на ва-банк и дальше всякую хрень вещала преимущественно она. Ничуть не смущаясь Машки, она сказала, что мне надо к бабе-яге, что это редкостная сволочь, давно бы вошла в долю с лешим, но тот её не привечает. Кроме лешего, она ведёт интриги против водяного, ищет свой рецепт киселя и вообще – вряд ли она мне по зубам, но попробовать всё же стоит, потому что выхода у них нет и… Услышав мой зубовный скрежет, она тут же спросила, есть ли у меня вопросы к ней и Машке. Вопросы у меня были.

– Зачем мне вообще соваться к этой вашей бабе-яге?

– Потребности она твои определит… – Аделаида Ивановна явно начала скупиться на слова.

– Так… И как же я к ней попаду? – оценив эту скупость, ёкнул я нутром.

– А Машка и проводит… А то тут знаешь – на неведомых дорожках следы неведомых зверей. Да и богатыри расстарались – капканов везде понаставили…

– Тридцать три – или сколько их там – богатыря, что ли? – хмуро спросил я, опять начиная терять почву под ногами.

– Ну да… – Аделаида Ивановна немного оживилась. – Они здесь вроде как для охраны, но кроме как бражничать да шуметь по зряшным поводам ничего уж и не могут… Цепь вон золотую на печатки себе разобрали, когда модно было, кота в дупло запихали (три дня вылезти не мог, орал, как недорезанный) – вот и все их последние подвиги…

– Подожди-подожди, – встрепенулся я, – если они для охраны здесь, то почему сами этого вашего лешего не образумят?

– Так ведь пробовали уже… – Русалка снова угасла. – Слабы они против него. Всю силушку прображничали…. Дядька ихний от злости балуется иногда кисельком, когда полетать хочет, чтобы, значит с черномором подраться. – Она покачала головой. – Про этого в последнее время вообще мало что известно – колдует там сам по себе, держится от всех в стороне, особенно от дядьки.

Я помолчал, покряхтел задумчиво. Продолжил дознание:

– А… К чему это леший дядьку киселём потчует?

Аделаида Ивановна потупилась, как от стыда.

– Да я так думаю – для смеха едино… Цирк устраивает, глумится.

Я вздохнул.

– Что тут у вас ещё за персонажи имеются? Как насчёт водяного?

– У-у, – русалка аж вздрогнула, – чума это болотная. Свой счёт на души ведёт. С ягой воюет по этому поводу, лешему же люто завидует… Но пока в драку не лезет, киселёк ему ох как нужен, так что в обмен на него всех своих кикимор заставляет по болотам шастать, корешки искать… Сколько раз сам пытался его сварить – бестолку всё. Секрет только леший знает.

Я ещё поднапряг память:

– А кащей как поживает? Над златом чахнет?

Аделаида Ивановна фыркнула:

– А что ему будет-то? Барыга он и есть барыга. Дружок у бабы-яги, вечно вместе в каких-то проектах участвуют.

– Ещё какие-нибудь фольклорные личности присутствуют? – Всё не унимался я. – Соловей-разбойник, например?

Они переглянулись, пропустив мимо ушей «фольклорных личностей». Потом Машка стала загибать пальцы:

– Царевна сбежала давно – и слава Богу, а то совсем себя Катькой вообразила – со всеми мужиками переспала. Раз до сих пор не вернулась – значит, сгинула где-то. Волка вот жаль, добрый был зверюга, подстрелили по недоразумению… Про Соловья твоего тут слыхом не слыхивали – это видимо, из другой оперы. Тут теперь новых персонажей полным-полно, из этих… натурализовавшихся.

– Каких-каких?

– Таких. Кто душу продал. Уж и не знаю кому – лешему-ли, чёрту-ли…

Мы ещё немного поболтали в том же духе, пока я не понял, что спрашивать-то, собственно говоря, больше и нечего, и придётся мне топать к бабе-яге, если действительно хочу я хоть сколько-нибудь разобраться во всей этой этой баламути. Разбираться, однако, не очень-то и хотелось – слишком всё происходящее смахивало на плохой сон, да и подмоги никакой… Я было заикнулся Аделаиде Ивановне, что мол, неплохо бы было позвонить куда-нибудь, посоветоваться с товарищами, на что она тут же железным голосом ответила, что лишний шум им только во вред, что они с Машкой от всех своих слов откажутся и вообще окажусь я в дурдоме – куда мне и дорога, если я не тот.

Я вздохнул. Молвил устало:

– А теперь конкретно и без лирики: что вам от меня надо?

Всё с теми же стальными нотками в голосе русалка отчеканила:

– Лешего надо вернуть в прежнее его докисельное состояние. И добыть рецепт этого самого киселя. Для нас.

– Для кого это – для вас? – зачем-то переспросил я. Ох, не в своей я всё-таки был тарелке, не в своей.

– Как это для кого? – недобро прищурилась хвостатая администраторша. – Для нас Машкой, разумеется.

– А соблазна не будет свои порядки начать устанавливать?

Увидев на лице Аделаиды Ивановны готовность немедленно обидеться, я предостерегающе поднял руку.

– Ладно, ладно. Шучу я, шучу. Когда тронемся-то?

Тронулись почти сразу. Машка на прощание ещё о чём-то пошепталась с Аделаидой Ивановой, но мне уже было на это наплевать. Кота на дубе не было, что немного меня расстроило – я хотел было напомнить ему про роту нетрезвых товарищей. Как бы-то не было, солнце было высоко, идти, как сказала Машка – недалеко, но все ноги обобьёшь; и я потопал навстречу своей судьбе.

Глава 3

Дорога и в самом деле оказалась разухабистой: переплетённые корни как будто специально лезли под ноги, еловые лапы ежово скользили по лицу, солнечный луч, бьющий в просветах по глазам и золотящий липнувшую к телу паутину, только усиливал и без того разительный контраст между чащобой и остальным миром. Мы обошли стороной бивак богатырей, чтобы не попасть в поле зрения гулких хмельных голосов, и некоторое время кружили по болоту, под безрадостное кваканье лягушек. Машка давала мне последние инструкции: ни в коем случае не называть своего настоящего имени («от сглазу»), ничего не пить и уж точно не есть («здоровее буду»), ни о чём не расспрашивать (мол, умников бабка на своём нескончаемом веку повидала немало). Наконец пришли. Избушка, заботливо прикрытая лапами двух сросшихся здоровенных елей, с почти полностью спрятанными под зелёным мхом куриными ногами, воображение не впечатляла. Но вот облик её обитателя, вышедшего на порог посмотреть, кого это там несёт, напрочь разбивал все стереотипы, заботливо выпестованные в своё время в гримёрке «Мосфильма». Нет – и космы седых спутанных волос, и костистое сморщенное личико с носом-крючком, и груда тряпья на высохшем тельце – были те же, что и в моём далёком детстве (бабка явно использовала киселёк не для омоложения, имидж есть имидж, нечего зря народ дурачить), но вот глаза… Они смотрели на меня безудержной синевой, радостные и недоумённые одновременно; а когда старуха сощурила один, как будто подмигнула, я не выдержал и заулыбался во весь рот. Машка толкнула меня локтем в бок и шепнула в ухо:

– Чё лыбишься? Не её это глаза. Кто-то слепой по миру бродит…

Мурашки побежали у меня по спине. «Душу прячет… Вот это гримёр так гримёр»

Бабуля заговорила первой, противным старческим голоском, но смачненько так:

– Машка, ты кого это привела? Как звать-величать молодца?

– Семёном звать, – чинно ответствовал я вместо Машки.

– Сенькой, значит… – Бабка без всякого стеснения зыркала по мне синевой. – Ну заходи в дом, Сеня, чё на пороге-то стоять. А ты, Машка, иди. Иди, кому говорю! Без тебя разберёмся, что это за гость такой.

Поднявшись по толстенным, явно дубовым, ступеням, я очутился в избе. Сразу бросились в глаза русская печь с большущим окном, выскобленный стол с лавкой, кованный сундук с витиеватой позолотой, закрытый на амбарный замок. Метла и ступа опрятно стояли в углу. Чистота в избе вообще была на грани аматофобии.

Яга усадила меня за стол, на который шустро поставила глиняные кувшин и кружку.

– Испей кваску с дороги, мил-человек, умаялся небось… – ворковала она вроде как радушно, но не менее противно, после чего уселась рядышком на лавку и уставилась мне куда-то в висок переносицу. Я тут же чихнул. «Они с котом там сговорились, что ли?»

Побуравив меня взглядом, старуха вздохнула и проговорила:

– Ты пей квасок-то, пей… Али брезгуешь?

После Машкиных наставлений пить не хотелось, но вцепившаяся в меня вялость не позволила придумать что-либо путное для отказа. Квас, однако, и в самом деле оказался отменный, холодно-бодрящий, с лёгкой кислинкой, – я пил и всё никак не мог оторваться, пока наконец не осилил изрядных размеров кружку. Когда же я перевёл взгляд на хозяйку, намереваясь искренне её поблагодарить, то сразу понял, что никаких благодарностей не требуется. Исподлобья свой чёрно-синий грозовой взгляд на меня уставил детина в форме сержанта НКВД. Не дав опомниться, детина заорал дурным визгливым голосом:

– Как тебя звать, с-сука? – после чего на мою голову обрушилась увесистая оплеуха, сбила меня на пол и оставила там беспомощного. Надо мной завис здоровенный кулак, и тот же дурной голос проверещал:

– Отвечать, когда спрашивают, падла!

Я закрыл глаза, надеясь умереть сразу, но в место зубодробящего удара к опухшей щеке прикоснулась узкая холодная ладонь, и ласковый девичий голос скороговоркой полился мне в уши:

– Ну что ты, что ты? Видишь, уже совсем-совсем не больно, ни капельки не больно…

Явственно я ощутил, как спадает опухоль на лице и перестает шуметь голова. Открыв глаза, я увидел склонившуюся над собой девушку с необыкновенной красоты небесными глазами, в одной полотняной сорочке; приподнявшись, я попытался охватить её руками и прижать к себе, но она увернулась и сильно толкнула руками в грудь. Больно ударившись затылком о пол, я на какое-то время отключился. Когда же сознание вернулось и я вновь смог обрести визуальный контакт с происходящей вокруг меня чертовщиной, то надо мной уже склонилось аскетическое лицо узника подземелья с пронзительным взглядом, и я услышал вкрадчивый шёпоток:

– Женщин любишь? Ну а золото, золото?!

«Кащей…» И я без раздумий выдохнул в ответ:

– Люблю… Люблю!

– Тогда возьми! —в полный голос, надсадно протрубил искуситель.

Тут же по невидимому повиновению властной руки моему взору предстал беззаботно булькающий горшочек в окне печи. По его бокам стекало что-то жёлтое. Медленно я встал, медленно подошёл к печи и медленно протянул руки к горшочку. Я и не думал, что способен на такое, но в тот момент за меня рассуждал кто-то другой. На сцене происходило сюрреальное действо с моим непосредственным участием, и мне нельзя было испортить роль. Сначала мне показалась, что боль в ладонях просто нестерпима, но тут я осознал, что горшочек-то совсем холодный. «Фокусники, мать вашу…» Пот всё-таки лил по мне ручьём.

Когда я обернулся, кащей уже исчез. Бабуля стояла, скрестив руки на груди, обволакивала меня синевой и бормотала:

– Женщин любишь, золото любишь… Есть в тебе силушка-то, есть – да против лешего одно не совладаешь, и себя, и душу потеряешь…

Заметив, что чешет стихами, яга захихикала.

Тут в дверь сильно постучали, судя по звуку – ногой, и настроение у бабки резко сменилось прямо на противоположное.

– Принесла, нелёгкая, заступничков… – проклекотала она.

Дверь распахнулась сама, и в избу зашли два колоритных персонажа: оба высокие, бородатые, в кольчугах на голое тело, со спутанными залежалыми волосами и босыми сурового оттенка ногами. У одного меч висел слева, у другого – справа. Правша выглядел постарше, он и забасил первым, обращаясь к хозяйке:

– Ну здорово, карга!

Та что-то неразборчиво пробурчало в ответ, явно недружелюбное.

Вслед за этим гость обратился ко мне:

– И тебе здорово, гнида!

В отличии от бабки, я сносить оскорбления не стал, и парировал коротко:

– Сам гнида.

К моему удивлению, обратная реплика не только не обидела гостя, но даже как-будто порадовала:

– Ого! Да ты мужик, оказывается, а не плесень болотная! Ну, давай тогда знакомиться. Степаныч я, а это Лёха. Богатыри мы, – скромно добавил он. – А ты, старая, накрывай на стол, да поживей, поговорить с человеком надо. Ты понимаешь? С ЧЕЛОВЕКОМ!

И сильно хрястнул кулаком по столу. Стоявший на столе горшочек подпрыгнул и приземлился уже на пол. Запахло кислыми щами.

Бабку прорвало.

– Ты что посуду бьёшь, ирод? На стол тебе накрывать, морда пропитая? Вон с полу лакай, холера! А ну, ступа да метла, проучите-ка непрошенных гостей!