ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПРИБЫТИЕ

Глава 1. Шестнадцатое мая

Это случилось на вторые сутки с начала наблюдения. Уже два дня я отлёживал бока на жёсткой кушетке, ел больничную баланду, слушал пищание больничных приборов, уныло смотрел в окно и ждал, когда же они проснутся.

Четыре кушетки были расставлены по палате квадратом. Моя находилась возле двери, напротив, возле окна была кровать Вождя. Ещё двоих соседей по палате я пока не идентифицировал.

Все трое с виду были обычными мужичками средних лет. Спящие люди чем-то походят друг на друга. Множество отличительных признаков стирается из-за отсутствия какой-либо динамики, поэтому все они были для меня не более, чем обросшие щетиной хомо сапиенсы. На самом деле они и являлись обыкновенными людьми. Оболочка была самая, что ни на есть, современная, типовая. Весь интерес представляло то, что сейчас находилось у них внутри, но пока они спали, определить это было почти невозможно. Куратор мне тоже ничем не помог. Он сказал, что одно из условий задачи состоит в том, чтобы я опознал их сам.

Странная это была миссия, и вообще вся операция изначально показалась мне очень странной. Никакой ясно поставленной задачи, или цели, всё держалось в тайне и выдавалось через Куратора по чайной ложке. Но Вождя я всё-таки определил ещё до пробуждения. Он периодически реагировал на санитарку, которая ставила ему капельницу, и по этой самой реакции, я опознал своего соседа напротив. Догадка привела меня в шок.

Закатанный в простынь и свёрнутый калачиком, этот тщедушный человек походил на маленькую креветку. Но стоило только его плеча коснуться руки санитарки, он дёргался сжимался ещё больше и бурчал что-то вроде «Руки прочь». Кавказский акцент и гортанный бас придавали фразе жести. Прочь звучало как «проч». Санитарка пожимала плечами, и, посмеиваясь, катила стойку капельницы к выходу из палаты.

Улыбки и смешки прекратились в тот момент, когда при очередной попытке поставить капельницу, человечек пригрозил санитарке расстрелом.

Нет, это не был визгливый старческий писк, мол, всех вас расстрелять надо, или Сталина на вас нет. Это был голос того самого Сталина: спокойный, железный, подёрнутый ржавчиной.

«Ещё раз посмееш меня будит, я тебя к стенке поставлю».

Лицо девушки побледнело, трясущиеся руки не могли попасть иголкой в катетер. В результате она так и ушла, оставив иголку с брызжущей из неё жидкостью безжизненно болтаться на трубочке. На её лице была застывшая, но отнюдь не умиротворённая улыбка. Конечно, она понимала, что перед ней шизофреник, но всё же, было тут что-то роковое, леденящее кровь. Одно дело, когда иной дурик возомнит себя Пушкиным, Иисусом, или Наполеоном, это ещё полбеды. Беда – когда человек примеряет на себя шкуру Сталина. Это уже сумасшествие возведённое в квадрат. Если бы она знала, что на самом деле происходит, то испугалась бы ещё больше. Об истинном положении вещей знали только два человека – я и Куратор.

Дело в том, что в этот самый момент, в стенах палаты затерявшейся в одной из трёх сотен палат огромного медицинского института, проходил эксперимент, имеющий важность мирового масштаба. Я бы сказал, что это даже не эксперимент, а часть какой-то большой миссии, всей сути которой я пока не знал.

Мои соседи по палате не были простыми шизофрениками. Они были больше, чем шизофреники…или меньше….или вообще не шизофреники. Это мне ещё предстояло узнать, и это было не самым важным. Важным было то, что эти люди представляли из себя в данную единицу времени. Важно то, какими их сделали и с какой целью.

***

Я не силён в микробиологии и фармацевтике, но поражаюсь, какой вес имеет вся эта невидимая даже через микроскоп байда. Все эти нано частицы, молекулы, микропоры, штаммы, споры, кварки-шмарки, вирусы и прочая хрень, поменяли всю нашу жизнь, перевернули её с ног на голову. Одна пандемия чего стоит, а уж прокатившийся за ней фармацевтический бум тем паче. Теперь мы все под вакциной, витаминами, уколами, колёсами, пилюлями и мазями. А фармацевты тем временем продолжают творить. Они синтезируют, ставят опыты, ищут философский камень, точнее тот препарат, который будет кормить разработчика и всех его отпрысков вплоть до десятого колена.

Кто ищет, тот всегда найдёт, но вся штука в том, что иногда такой искатель находит приключений на свою пятую точку. Искатели, на которых я работаю, не боятся приключений. Их задницы защищены надёжной бронёй. Они могут экспериментировать сколько их душеньке угодно. Они могут спокойно морить мышей и крыс, травить рыбок и хомячков, вмазывать своим ширевом свиней и мартышек. Да что там рыбки: эти ребята настолько спокойно себя чувствуют, что могут испытывать свои разработки на людях без клинических испытаний и даже без их ведома. Под кем ходят эти ребята? Лучше вам не знать. Скажу одно – все они носят погоны. От профессора в линзах настолько толстых, что если вставить их в телескоп, можно увидеть поры в лунных кратерах, до нимфеточки лаборантки, обрез халатика которой только-только прикрывает обрез её бритого лобка. Одна ветвь индустрии пытается изобрести заменителей всякого человека, другая, создаёт из имеющихся особей сверх людей.

Они изменяют химический состав крови небольшими впрыскиваниями транквилизаторов и наблюдают результат;

они программируют, вводя подопытного в транс, и наблюдают результат;

они словно консервную банку вскрывают черепушку, копошатся там, что-то удаляют, выкручивают, меняют местами нейронные связи, как проводки в распределительном щитке, потом ставят крышку на место и снова наблюдают результат.

С мозгами моих новоиспечённых друзей тоже повозились такие вот умельцы. Что мы получили на выходе? Моих несчастных соседей по палате. Ещё раз оговорюсь, что до сих пор не знаю всех тонкостей и целей этого эксперимента. Я не знаю, по какому принципу отбирались кандидатуры, и какие конкретно манипуляции производили с их мозгами. Сейчас мы можем видеть лишь результат. Но соответствует ли данный результат цели эксперимента, я тоже не знаю.

На тот момент результат был таким: три обыкновенных и ничем не примечательных с виду мужичка в один миг перевоплотились в культовых личностей, одну из которых я опознал сразу же.

Любой психиатр при беглом осмотре поставит такому человеку диагноз: «Диссоциативное расстройство личности». Отчасти это так. Мужики явно не те, кем себя считают. Весь фокус в том, что простые больные с таким диагнозом, хотя бы иногда приходят в себя. Сегодня он сантехник Коля, завтра Наполеон. Коля может нести всякую чушь про реинкорнацию, или внезапно вселившегося в него без спросу духа великого полководца, он может важно выхаживать по палате, заложив правую руку за пазуху больничной пижамы, раздавать распоряжения мнимым фельдмаршалам и призывать на своё ложе Жозефину, за которую принимает старушку санитарку. Но этот Коля не будет говорить по-французски, он не будет в подробностях вспоминать детали походов, рекогносцировок, кампаний и своего босоногого детства на Елисейских Полях, его не будет удивлять окружающая обстановка, которая со времён быта Наполеона претерпела значительные изменения. Его не приведут в шок электронный термометр, мобильный телефон и электробритва, напротив, в минуты душевного спокойствия, Коля будет умолять доктора, чтобы тот дал ему покопаться в электронной штуковине и побродить по просторам сети, выискивая новые факты из жизни Наполеона, то есть его самого. Всё это потому, что в Коле живут две личности.

Мне ещё предстояло убедиться, что с моими сопалатниками всё не так просто. Их первую личность, то есть самость словно стёрли ластиком. Как это было сделано?

Кто-то щёлкает правой кнопкой мыши и начинает выделять синим текст – программу вписанную в твои мозги. Мышь бежит вниз, накрывая синей тенью длинные столбцы:

Сопливое детство,

Бесшабашное отрочество,

Растерянную юность,

Разочарованную зрелость,

Первый сексуальный опыт,

Последний неудавшийся роман,

Первую стопку,

Последний запой,

Первого учителя,

Последнего урода начальника,

Первый класс,

Последний отпуск в Турции….

И ещё кучу строк между этими основными.

На высоченную как небоскрёб колонку ложится тень, ползёт по ней, пока не доходит до последней, выделенной жирным, строки. «Палата №321».

А потом безымянный палец мягко давит на клавишу «Delete» и небоскрёб рушится, тает и в считанные секунды исчезает бесследно. Теперь жёсткий диск твоей памяти девственно чист. Остаётся подгрузить в неё кое-какую программку и вуаля.

Как человеку неискушённому в нейрофизиологии, мне это представляется примерно так. Да и не важно, как это было сделано, главное сделано и сделано безупречно. Эти парни не помнили, как в последний раз закрыли глаза, будучи простыми людьми. Их новая жизнь началась в тот момент, когда они открыли глаза и увидели белый потолок со встроенными в него светильниками. И начало этой жизни должно было походить на кошмар. Может быть такой же кошмар испытывает младенец, которого только что достали из чрева матери. Не зря же он так истошно орёт. Шутка ли, его вынули из того места, где было тепло и уютно, где он привык находиться, на знобящий холод. В его маленькое тельце вцепились какие-то клешни, его глазки щурятся от слепящего света, а ушки режут страшные звуки, издаваемые монстрами в белых халатах. Ну как тут не орать и не биться в истерике.

Эти сначала не орали. Все трое после пробуждения, долго лежали и водили вокруг остекленевшими взглядами. Каждый из них пытался понять где он и как здесь очутился.

И первым проснулся Саша.

Глава 2. Пробуждение Поэта

Он разглядывал причудливых светлячков на потолке, слезящимися от яркого света глазами, и мучительно вспоминал, где же он давече так набрался. Может быть, опять три дня к ряду кутили с Вяземским, или он снова пропадал в покоях госпожи Воронцовой и дал себе волю в возлияниях. А может… и даже, скорее всего, это действие гашиша, которым угощал его Пестель. Ну конечно же: эти белые палаты, свисающие светлячки, причудливого вида кровати, белые комоды со стеклянными дверями и огромные квадратные окна со стёклами настолько прозрачными, что непонятно есть они там, или нет, это всё плоды фантазий, вызванных зелёной кашей. Эта мысль его успокоила, и он даже улыбнулся и подумал, что неплохо бы что-нибудь написать про это видение, пока оно его не покинуло. Но красивые слова, сплетённые в рифмованные строки, никак не шли в отяжелевшую голову, и Саша зациклился на одной лишь фразе:

«Осыпан плошками кругом,

Блестит великолепный дом,

По цельным окнам тени ходят…»

Дальше почему-то не шло. Саша ещё какое-то время крутил в голове последнюю строчку, пока не понял, что всё это уже было им написано ранее. Настроение стало портиться. Если нельзя извлечь пользы из этих грёз, пора бы их уже с себя стряхнуть. Он приподнялся на подушке и стал трясти головой, пытаясь сбросить с себя наваждение. Не тут-то было. Видение не исчезало, напротив, оно было таким реалистичным и ярким, что даже не походило на сон. Всё вокруг было чересчур уж правильным, будто нарисованным. Ни в одних домах он не наблюдал таких идеальных углов, ровных стен и гладких потолков. Ещё никогда он не видел таких причудливых светильников со спрятанными свечами. Идеальную картину нарушали только лежащие на соседних кроватях мужики. Исподнее мужиков слепило белизной, но сам их вид говорил о том, что Саша оказался в обществе простолюдинов.

Их было трое, и этих троих он, разумеется, ни разу не встречал в Свете. Таких и не может быть в высшем обществе. Щетинистые, с отросшими как у девок паклями волос. Его сосед напротив чесал наверное год как нестриженную бороду и дерзко смотрел ему в глаза. Каким образом он, известный поэт, оказался в этом странном месте, да ещё и в обществе мужиков? Внезапная догадка вдруг осенила чело поэта.

«А ведь это не что иное, как чистилище!»

Он мгновенно осознал единственный путь, которым мог сюда попасть.

«Дуэль…дуэль…дуэль» – Когда то возбуждающее до трепета, а теперь страшное это слово шмелём зажужжало в его голове. С кем же он дрался? С князем Филатовым, или…

Неважно. Важно то, что он был повержен и сейчас его душа находится на пути к Господу. Но почему же он, всё-таки, в такой странной компании? Вот этот с чёрной бородой, явный варнак и его уж точно в рай не пустят. Неужели?! Но за что?

Саша опустил голову на подушку и зажмурил глаза. Он знает за что! За всё…за заносчивость, за крамолу, за кутежи, за любострастие и вожделение. За всё! Нужно срочно покаяться или даже лучше сочинить оду! А что… если он покорял словом сынов божьих, может удастся покорить и ангелов. Ну хотя бы разжалобить. Слово – большая сила. Слово вплетённое в рифму и изливающееся из сладких уст поэта – великая сила. Главное сочинить начало, а там…

«Я Отче пред тобою каюсь…» – нет…

«Я каюсь пред тобою, Отче». – Вот так-то лучше. Так, а дальше что?

«Я каюсь пред тобою, Отче, за все свершённые грехи,

Согбенно на колени встав, в долу уставив очи,

Твой сын творит последние стихи…»

Начало выходило неплохим, но дальше, видимо, нужно перечислять грехи, а их так много. С чего начать? Пожалуй, с самых тяжёлых, а потом, если останется время, он дойдёт и до невеликих.

Но времени, похоже, не осталось.

Дверь отворилась, и в залу вошёл высокий муж, облачённый в белоснежную тунику. Окладистая, постриженная волосок к волоску борода и осанистый вид сразу же убедили Сашу, что это, несомненно, апостол Пётр. Так может выглядеть только святой. Два аршина росту, косая сажень в плечах, в белых одеждах и белом же уборе. Немного смущала только молодость апостола. С виду ему было не более тридцати лет. И ещё одна странная вещь поразила поэта. Прямо на носу у святого висел двойной лорнет с тончайшими стёклами.

Следом за апостолом в залу впорхнуло небольшое создание тоже в белом, и Саша не сразу понял кто это. Создание было одето в белую рубаху и штаны, небольшую голову покрывал белый берет. Судя по одежде и комплекции, это был мальчик, скорее всего ангел. Приглядываясь к этому ангелочку, Саша увидел у него то, что всегда являлось для него предметом глубоких переживаний и легло в основу многих его произведений. Большие, идеально круглые, налитые соком, как спелый виноград перси, оттопыривали белую рубашку ангелочка.

Дама в штанах?!

Саша быстро нашёл объяснение этой невидальщине, ведь ангел – существо бесполое. Ему стало не по себе, что даже в этот торжественный миг он не смог удержаться от вожделённого взгляда на это прекрасное создание.

Апостол, тем временем, обвёл все стоявшие в помещении кровати, пристально глядя через лорнет, потом довольно кивнул и обратился к ангелу.

– Чудненько, пока никаких изменений. Анечка, продолжаем прежний курс с удвоенной дозой, а завтра уже посмотрим, как проходит реабилитация. Пока фиксируем стабильное состояние.

Абсолютно земной, лишённый всяческой сакральности голос и особенно говор незнакомца в белом, убедили Сашу, что это вовсе не апостол. Говорил он быстро, неразборчиво, глотая буквы, а иногда и целые слоги.

«На каком языке он говорит, на польском, или чешском? Так я что в полоне у шляхов? Но как?»

Мысли что он не умер и не в чистилище значительно взбодрили Сашу. «Пусть так, пусть в полоне у шляхтичей, зато живой!» – Он присел на койке, намереваясь немедленно всё выяснить. Только как же с ними говорить, он хорошо знает французский, но, отнюдь не польский.

– Пане…– начал было Саша, но тут же осёкся. Пане – это множественное число от пана, а здесь пан и панночка. Хотя, какая же это панночка в штанах? Но и не пан же это с такими то персями. Нужно обращаться к главному.

– Вельможный пан! Поздровения! Жак мажно ими?

Человек в белом навёл на Сашу свой лорнет, словно только что его заметив. Он прищурился и согнул голову, словно увидел чудную диковину и сделал два осторожных кошачьих шага в направлении койки поэта.

– Вы поляк? – спросил он настороженно и очень тихо.

– Не може пан…кхм…кхм…нет…нет…просто мне самому померещилось что вы…– Саша остановился, сообразив, что дальше продолжать не нужно, дабы не обидеть незнакомца случайно оброненным словом.

– А кто вы? Как вас зовут? – очень медленно и на чистом русском языке произнёс незнакомец.

– Имею честь представиться, Александр…Александр Пушкин…поэт.

– Сергеевич…– кивнул человек в белом и чему-то улыбнулся, явно пытаясь спрятать эту свою усмешку в густой бороде. – Великий русский поэт.

– Он самый! – Саша открыто и широко улыбнулся тому, что незнакомец его признал. – С кем имею честь?

– Иван Семёнович Долин, ваш лечащий врач! – Мужчина в белом положил правую руку на грудь и низко наклонил голову.

Широкая улыбка Саши стала медленно сжиматься, пока не оставила только чуть приподнятый уголок губ в правой части лица.

– Вы не можете быть моим врачом. Моего врача зовут Николай Фёдорович Арендт…– чело поэта стало мрачным, он понял, что перед ним самозванец и он, скорее всего в обществе недругов. Только где же он и кто все эти люди?

– Конечно, конечно! – человек улыбнулся и положил большую ладонь на плечо Саши, который брезгливо скосил глаза, будто на это место только что нагадила птица. – Я знаю кто ваш врач, Александр Сергеевич. Только вы некоторым образом оказались далеко от дома, поэтому я буду временно исполнять обязанности вашего врача.

– И от какого недуга вы меня изволите лечить? – Саша ещё раз недовольно покосился на руку, сжимающую его плечо, пока понятливый незнакомец не убрал её.

– О, это небольшое душевное расстройство, и если вы не будете волноваться и нервничать, всё пройдёт достаточно быстро.

Но будто вопреки увещеваниям незнакомца Саша стал усиленно волноваться. Его щеки налились румянцем и он сел на кровати.