– Секса нет, – говорила она, застёгивая лифчик.
Когда-то раньше войти в неё представлялось верхом блаженства. Она ложится на кровать, раздвигает ноги – ты входишь и замираешь. Её глаза закрыты, грудь вздымается и можно кусать соски. Так и делал, но она кричала потом – я норовил прокусить насквозь. Всегда хотелось ощущения – одного единственного, специального – оно приходило, но уже в виде воспоминаний. Каждая секунда, каждый миг – они тут же становились прошлым. А ты в ней… Это тоже из прошлого, я никогда не чувствовал настоящего, находясь в ней. Все те минуты обладания ею, все они – отложения памяти. Она любезно предоставляет их, но иногда с деформациями. Расплывчатые пятна, пересечения линий и грохот со всех сторон. Она всегда за пределами и, даже прикасаясь к ней, касаешься не её, а чего-то другого.
– Секса нет, – говорила она, надевая юбку. – Секс – это иллюзия. Ты наделяешь действо смыслами, одариваешь эмоциями, но оно бессмысленно. В нём отсутствует конечность, трудно отыскать начала, скольжение присутствует постоянно и глаз фиксирует лишь одномерность.
Когда-то раньше она была задастой девкой, которой я весело подмигивал, прижимая к перилам. Она застенчиво потупляла взор, но рук моих не убирала и послушно поднималась пролётом выше – в чёрное и затхлое отверстие двери. Послушно расстёгивала пояс, послушно вставала на четвереньки… Когда-то… Когда-то… Мне очень нравится это слово: Когда-то. Она и сейчас такая же – задастая и послушная, но я начертил уже грань. Тонкая линия, кривая и нечёткая – она и зовётся Когда-то. За нею – вспышки и горение, за нею – выпуклость и упругость, за нею – блики и затемнения. После – лишь унылая одномерность. Одномерность. Она права – это одномерность. Одна линия, одна плоскость – стороны отсутствуют и невозможно закинуть голову. Невозможно обозреть горизонты, земля и небо не разделяются больше ими. На поверхности – выступы, за них цепляешься и ползёшь. Давление равномерно, выделений не допускает. Вроде бы темно.
– Секса нет, – говорила она.
И я ей верил.
– Красивую историю любви? – переспросил я её. Она лежала на спине, под пуховым одеялом. Бледная-бледная. – Пожалуйста.
И начал:
Женщина, спустившаяся в тот день с гор, была необычайно красива. Старейшины радовались:
– Люди гор выполняют условия мира. Без сомнения, она – то, что нам нужно.
Её поместили в ветхую хижину на краю деревни. Она была полуразрушенной – стены покосились, в потолке зияли дыры. Было лето однако, дожди ожидались не скоро. Да к тому же избранных женщин всегда помещали сюда.
До её смерти оставалось пять дней.
На следующее утро воин, приносивший ей пищу и воду, рискнул заговорить с ней.
– Я видел тебя прошлой осенью, – сказал он. – В долине. Ты несла огромный кувшин – наверное там было вино.
– Да, – улыбнулась она. – Прошлая осень была урожайной, мы наготовили много вина. Ты когда-нибудь пробовал вино, сделанное людьми гор?
– Нет.
– Жаль. Оно сладкое как нектар.
Он почему-то смутился на её слова. Отвёл глаза и поспешил выйти наружу. До смерти её оставалось четыре дня.
– Тогда, прошлой осенью, – сказал он ей на следующий день, – ещё не было перемирия. По закону я должен был убить тебя. Я даже целился в тебя из лука…
Она смотрела на него долго и пристально.
– Спасибо… – ответила потом. – Что не сделал этого…
Голос её был нетвёрд, губы дрожали. Он дотронулся до её лица, она не отстранилась. Они сблизили губы.
Три дня оставалось до её смерти.
– Почему избранной стала именно ты? – спрашивал он её днём позже.
– После чумы, что случилась этой зимой, у нас осталось совсем мало женщин. Меня выбрали потому, что у меня никого нет: ни родителей, ни мужа, ни детей. Я лучше всех подходила для жертвы.
– Это несправедливо, – сказал он.
– Ничего уже не изменишь… Лучше обними меня покрепче, мне холодно.
Он обнял её – она дрожала в его объятиях. Не то от холода, не то от страха.
Ведь до её смерти оставалось всего два дня.
– Как сделать, чтобы эта женщина не умерла? – спросил он на следующее утро главу старейшин.
– Она избранная, – ответил тот. – Она должна быть принесена в жертву.
– Но она так красива, так…
Старейшина усмехнулся.
– Смирись, – сказал потом. – Любовь многих сводила с ума, но есть нечто, что выше любви. Это закон. Она должна умереть.
Один день, лишь один день оставался до её смерти.
И он прошёл.
За час до церемонии он сказал ей:
– Когда я поведу тебя к жертвенному камню, у нас будет время бежать. Мой конь ждёт меня в роще. Мы отправимся к морю – там нас не найдут.
– Не надо, – ответила она. – Если я не умру сегодня, начнётся новая война. Придут новые болезни – боги не простят этого.
Он уговаривал её пылко и страстно – она была неумолима.
И он повёл её на смерть.
За мгновение до того, как шаман вонзил ей в грудь клинок, она послала прощальный взгляд своему любимому. Взгляд её был добр и кроток, но он обжёг его. Клинок пронзил её сердце, кровь заструилась по рукоятке и – густая, горячая – потекла на песок. Женщина качнулась и упала. Жертва была принесена.
Мёртвое тело сбросили в ущелье. Воин приходил к пропасти каждый день, долго стоял у края, задумчиво смотрел вниз. Смотрел в небо, смотрел на лес. Вокруг было тихо и умиротворённо. Дул тёплый ветер, пели птицы. Отдаваясь странному наитию, он шептал в пустоту:
– Спи спокойно, любимая…
Птицы замирали в вышине, останавливали биение крыльев и словно прислушивались к загадочным звукам человеческого голоса.
– Спи спокойно, любимая…– шептал он снова.
Ветер обрывался, деревья глушили шум своих крон, травы – дрожь своих стеблей, и лишь три скорбных слова продолжали звучать в мертвенной тишине.
– Спи спокойно, любимая…
– Дурак, – поморщилась она. – Опять с печальным концом.
Я лишь развёл руками.
– Так получается.
– Принеси-ка мне лучше кофе.
Я направился на кухню. Включил кофеварку. Когда кофе был готов, наполнил чашку. Она была совсем маленькой. Я положил туда ложку сахара, а потом подмешал стрихнин. Я совсем не волновался и был даже весел отчего-то.
Она пила кофе, а я смотрел на неё и не мог сдержать улыбки.
– Чего улыбаешься? – вернула она чашку.
Я убрал улыбку с лица. Посмотрел ей в глаза.
– Спи спокойно, любимая, – шепнул ласково.
– Твоя подруга – блядина, – сказали мне озабоченно пацаны. – Она валяется со всеми подряд, даже с нами. Прими меры.
Я ковырялся спичкой в зубах.
– Я её не брошу, – ответил им.
– Ну смотри, – пожали они плечами. – Наше дело – предупредить.
– Паша, твоя подруга – блядина, – сказали мне озабоченно подруги моей подруги. – Перед всеми ноги раздвигает, даже перед твоими друзьями. Сделай что-нибудь! Ты выглядишь с ней последним долбоёбом.
Я открыл банку пива и сделал глоток.
– Я не собираюсь её бросать, – ответил им.
– Ну и дурак! – поморщились они. – Настоящий парень давно бы научил её уму-разуму.
– Павлик, сынок! – сказали мне озабоченно родители. – А ведь твоя подруга… блядина. Нам одна женщина из соседнего подъезда рассказывала – прямо на скамейке её оприходовали. Трое или четверо.
Я закрылся в туалете и уселся на унитаз.
– Она мне нравится, – крикнул им. – Бросать её не собираюсь.
Родители не теряли надежды образумить меня.
– Павлик, ты же хороший парень. На электрика учишься. Возможно, тебя на завод возьмут. А кто она? Продавщица в комке! Да ещё – блядина.
– Разговор окончен, – сказал я им.
– Павел, долго думали, говорить ли тебе об этом, – сказали мне озабоченно родители моей подруги, – но дело в том, что Наташа – по всей видимости… блядина. Она даёт всем, кто ни попросит. Нам кажется, что у неё триппер.
Я достал из пачки сигарету.
– А мне по фигу, – ответил им. – Блядина – не блядина, зато моя. Всё равно её не брошу.
– Идиот! – крутили они пальцем у виска.
– Подруга – блядина! Подруга – блядина! – кричали мне дети на улице.
Я свернул с дороги. Попытался обойти их стороной.
– Разберись с ней! – кричали дети. – Хули ты как пиздюк последний!
Я закинул в рот жевательную резинку.
– Отстаньте от меня! – отмахнулся от них. – Наташа – моя подруга, и точка.
– Чмо! Мудило! – кидали они в меня камни.
Я не обращал на них внимания.
– Привет, блядина! – сказал я подруге.
– Привет, – ответила она. – Что, уже рассказали?
– Рассказали. Может и ты рассказать хочешь?
Она помолчала, подбирая слова.
– Да ничего особенного не было. Дала на днях двум пацанам, и всё. Просто очень просили! Симпатичные такие, добрые. Прикольные.
– Двум? – я был искренне удивлён.
– Да, всего двум!
У меня отлегло от сердца.
– Хех, а мне тут такое наговорили! Гады злобные.
– Они такие!.. Они обосрут и прощенья не попросят.
– Люди, бля… Сколько ж в них злобы!..
– Люди, да! Никого хуже людей нет.
Инцидент был исчерпан.
– Потрахаемся? – предложила Наташа.
– Давай, – согласился я.
Мы потрахались. Наталья – бесподобная трахальщица. У меня, правда, никого, кроме неё не было, но уверен, что с ней никто не сможет сравниться. Да и все пацаны так говорят.
– Ну ладно, пойду, – сказал я, одеваясь.
– Пока, – поцеловала она меня.
– Завтра позвоню. Может, в кино сходим.
– Завтра меня не будет. Пацаны на шашлыки звали.
– А-а… Ну тогда послезавтра.
– Звони.
Мы попрощались.
Хоть как её называйте, думал я, а всё равно она моей будет. И пусть я буду последним гадом, если когда-нибудь предам свою подругу!
Командировка длилась всего сутки. Я приехал в город рано утром, бросил вещи в гостинице и отправился на завод. Время пролетело незаметно – пробегав весь день по кабинетам и цехам, я перевёл дух лишь поздно вечером. Задание по закупкам было выполнено, договор подписан. Я вернулся в гостиницу в двенадцатом часу и у парадного входа снял проститутку.
Она была любительницей – я понял это сразу. Маленькая, хрупкая девушка с распущенными льняными волосами, которая нервно переминалась с ноги на ногу и вертела в руках дешёвый сотовый телефон, делая вид, что ждёт кого-то. Видимо, она появилась здесь всего во второй-третий раз. Возможно, и в первый.
– Сколько? – спросил я, подойдя вплотную и заглядывая в её испуганные голубые глаза.
Она смутилась. Отвернулась, опустила голову, словно пытаясь оставить за собой последний шанс быть правильной. Шанс, что её приняли за кого-то другого.
Шансов не было. Вскинув глаза, она шёпотом пробормотала:
– Штука.
Я усмехнулся.
– Оборзела что ли? Пятьсот с тебя хватит.
Очередная волна смущения поглотила её. Она сделала шаг назад, стушевалась, сжалась как-то по-детски и вероятно хотела убежать. Убежать от меня, от этой гостиницы, которая привлекла её, потерянную и несчастную, своими тусклыми огнями, от самой себя. Борьба в ней длилась пару секунд.
– Хорошо, пятьсот – тихо произнесла она.
И тут же поспешно добавила:
– За час.
«Моя», – удовлетворённо отметил я про себя.
– Посмотрим, – кивнул я, – час или сколько там. Иди за мной.
Я зашагал к дверям. Девушка послушно засеменила следом.
В лифте я ощупал её. За нами стояли двое мужчин в костюмах, негромко разговаривали. Я потрогал девушку за задницу. Она метнула в меня испуганный взгляд, передёрнулась, а потом, уставившись прямо перед собой на двери лифта, сделала вид, что ничего не происходит. Мужчины замолчали.
Я трогал её через кожаную юбку за ягодицы. Задница была худой и костлявой. Задрав её дешёвую поношенную юбку, я просунул ладонь между ложбинок и пошарил пальцами в промежности. «Мокренькая», – улыбнулся я своим мыслям. Мужчины стояли и смотрели на то, что я делаю.
На седьмом мы вышли.
– Проходи, – открыл я дверь номера.
Девушка прошмыгнула внутрь и в нерешительности остановилась в коридоре.
– Снимай обувь и на кровать, – подтолкнул я её в спину.
Она скинула туфли, прошла в комнату, поставила на пол свою сумочку и застенчиво уселась на краешек заправленной кровати.
О проекте
О подписке