Работа была тупой и нервной, как практически всё, что имеется ныне на трудовых рынках победившего капитализма. Надо было обзванивать горожан и впаривать им сомнительные услуги своей организации. Расписывать сотовую связь и многообразие кабельных каналов. И получать в ответ людское раздражение.

Существует психопатологическая точка зрения, что подсознательно мужчины выбирают в жёны копии своих матерей. А женщины, в свою очередь, – копии своих отцов. И совершенно не важно, нравятся тебе твоя мать или отец, ты можешь и вовсе их ненавидеть, но всё равно будешь искать их образы и подобия.

Такова человеческая участь. Такова программа, записанная на подкорке сознания. Человек в течение жизни не вырабатывает ничего оригинального, он только копирует установки и стандарты окружающей действительности.

Я с этой теорией целиком и полностью согласен. Потому что вижу её отражение в собственной жизни.

На первый взгляд, моя жена – категорический антипод моей матери… Но если приглядеться попристальнее и разобраться в деталях, то окажется, что между ними изрядное количество совпадений. Я вполне верю в предположение, что положительно отреагировал на мою будущую супругу именно из-за того, что обнаружил в ней нечто, что было присуще матери.

Даже не могу облечь в словах что именно это было, но какие-то нити и струны, какой-то душевный настрой определённо совпадали.

Примерно так воспринял Светлану и Павел. Среди агентов телефонной компании она была самым неприметным и самым безропотным сотрудником. Тихо плыла по жизни, не имея в ней никаких целей, да и самого понимания её не имея.

В советские времена такие тихони устраивались бухгалтерами, делопроизводителями или секретарями в многочисленные конторы и спокойно дорабатывали до пенсии без особых душевных терзаний и необходимости делать неприятные жизненные выборы.

Победивший капитализм резко сократил уровень спокойствия у таких особ. Нет, розовых идиотов остаётся предостаточно, но все они как бы блатные. А человеку без связей устроиться на приличную работу с хорошей зарплатой крайне тяжело. Приходиться торкаться во всякие там телефонные компании на нелепые должности, где выплачивают крохотный минимум в качестве оклада, а остальное – проценты с продаж.

Весьма хреновеньких, надо заметить, потому что и возможности у компании объективно ограниченные, и цены завышенные, да и сама должность вызывающе-раздражающая по своей сути. Кто хочет – он и так подключит кабельное телевидение. А того, кто не хочет, уговаривай, не уговаривай – не заставишь.

В этом месте хочется сделать восклицание, которое категорически не согласуется с моими политическими и жизненными убеждениями.

Спасибо тебе, ёбаный капитализм, за то, что ты учишь дураков! И насрать, что среди этих дураков оказался я сам.

Светлана была не просто копией пашиной мамы. Она была её олицетворением на новом уровне развития. В новом поколении и с новым функционалом. Но, по сути – носитель тех же самых жизненных ценностей.

А каковы они? Да в том-то и дело, что их нет. Безропотное подчинение реалиям жизни, полное их приятие и тихое скольжение к могильной яме.

Павел мог взять её без всякого сопротивления. И физически, и морально. Просто позвать за собой – и бедная Светочка, которая уже отчаялась в свои тридцать три найти мужа, без малейших раздумий отправилась бы за ним.

Подавляющее большинство семей создаются именно таким образом – случайно. Любовь, похожая на сон, испепеляющие страсти, невозможность существования без любимого человека – это всё бабкины сказки.

Их поддерживают в живом состоянии по двум причинам. Первая – биологическая: необходимость продолжения человеческого рода. Вторая – коммерческая: кино, литература и песенные тексты густо замешаны на мотивах любви, которая считается человекообезьянами проявлением чего-то высшего в их ничтожной реальности. Образ любви способствует успешным продажам.

Всё иллюзия, всё тлен. Есть только биология и социология. Есть необходимость создания себе подобных и борьба за лучшее место с лучшим куском хлеба.

Павел прекрасно чувствовал биологию с социологией, он в абсолютно полной мере представлял всё пространство физиологических инстинктов и психологических побуждений, на которых замешаны стремление к ближнему. Ему заранее были видны все тупики и сбои, которые могут случиться на этом пути.

Он никогда не искал в окружающих ласки и понимания.

Он не то что не верил в них, он просто знал, что никто не сможет наделить его несуществующим.

Однако…

Несколько раз они целовались. Павел трогал её за грудь и попу. Вступление в брак стало бы естественным продолжением этих скомканных и невнятных отношений.

В этом месте стоит заметить, что тогда, в тридцать с небольшим, он вовсе не был железным человеком, в которого почти превратился в сорок пять. Его одолевали варианты и сомнения. Ему хотелось попробовать на вкус разнообразие, чтобы определить его природу собственной кожей, собственным сердцем.

Где-то в глубине души он ещё сомневался в своём жизненном выборе, в своей индивидуальной философии, своих методах обороны. Его крайне смущал один момент.

Если я пришёл в этот мир, думалось ему порой, если этот мир создан для меня – значит, в нём должно быть что-то разумное, что-то удобное, что-то нужное.

Быть может, я просто не разобрался в нём?

Быть может, я просто не нашёл искомое?

Как человек думающий и в высшей степени разумный он понимал, что человек, существо биологическое, живёт материальными проявлениями. Живёт физиологией. Значит и он, исследователь и мыслитель, обязан физиологию вкусить. Погрузиться в неё. Прочувствовать и осознать.

Иначе грош ему, теоретику, цена.

Да и есть ли резон столь явно и броско противопоставлять себя обществу? Столь отчётливо выделяться неприкаянностью и тем же безбрачием? Столь категорически отпадать от него?

Общество давит, подчиняет и обрабатывает. Общество выплавляет из заготовки удобную для себя деталь. Общество даже милосердно в этом тоталитарном стремлении: быть похожим на всех – значит, легче прожить жизнь. Значит, меньше тревог, волнений и сбоев.

Оно старается помочь, неразумный ты отщепенец!

Незримое, молчаливое, но постоянное давление осуществляла на него мать. Павел поражался порой – как это у неё получается. Молчать, не смотреть в глаза, вовсе казаться невидимой – и при этом обрабатывать, при этом выражать свои пожелания и стремления.

Он отчётливо чувствовал, что мать хочет его женить. И вовсе не оттого, что она такая грамотная и понимающая, что желает ему добра. Просто так нужно. Так делают все.

А то останавливают, бывало, у подъезда соседки и спрашивают: «Ну как там твой Паша? Не женился ещё? Нет? А он не больной, случаем? А то странный какой-то, взгляд дикий».

И матери плохо. Матери тяжко. Она и слова не скажет, да и на сына не взглянет – а всё равно сумеет передать ему послание, в котором расписано всё от и до: что от него требуется, как вести себя и к чему стремиться.

Послание ложное, нелепое, он отрицает его и не может согласиться с ним ни в одном пункте, но вынужден как-то переваривать и непроизвольно реагировать на него.

Стать обыкновенным. Жениться. Обзавестись детьми. Что в этом плохого?

Вот я, пишущий эти строки, ступил на эту тропу и как бы даже вполне доволен. Стало теплее, сытнее, уютнее. Гнёт мыслей не разрывает на части. Неврозы утихли. Миссия понятнее. Жизнь спокойнее.

И он, Павел Тимохин, вовсе не подозревая о моём существовании, тоже не мог не рассматривать подобный вариант как своеобразный выход из тупиков мысли, в которые постоянно загонял сам себя. Выход из тупиков существования, которое требует стать чем-то большим, чем он является.

Женитьба выглядела самым идеальным способом погрузиться в человеческое, унять молчаливые запросы матери и попробовать стать обыкновенным.

Но в какой-то момент он ударил по тормозам. И не просто оборвал эту глупую интрижку с девушкой, к которой не ощущал никакой симпатии, но и в очередной раз уволился с работы.

Секса не случилось.

Сам я лишился девственности довольно поздно – в двадцать один. Но при таких вкусных обстоятельствах и в такой романтической локации, что ради этого стоило потерпеть.

Произошло это в июне 1996 года в Крыму, где я работал вожатым в пионерском лагере «Кастель», что расположен под Алуштой.

«Кастель», как меня заверили, второй по величине пионерский лагерь Крыма после «Артека». Я был студентом Елабужского педагогического института и в южный пионерлагерь попал через друга-крымчанина, который вместе со мной учился на одном курсе факультета иностранных языков.

После третьего года обучения полагалось пройти практику в пионерском лагере и, конечно, вариант с Крымом выглядел чрезвычайно привлекательным. Особенно если учесть, что до того времени я ни разу не бывал на юге.

Крым тогда был украинским, и весь корпус вожатых состоял из студентов украинских педагогических вузов – Киевского и Нежинского. По крайней мере, моя память сохранила названия именно этих городов.

Помнится, украинские ребята искренне удивили меня своей активностью и горячей вовлеченностью в политические события. Аккурат в тот самый период, в июне 1996 года в России проходили приснопамятные выборы президента, в которых Зюганов имел реальнейший шанс обойти Ельцина. И вроде бы обошёл, как признаются сейчас некоторые высокопоставленные личности.

Так вот, я, россиянин, относился к тем выборам совершенно наплевательски, а украинцы – они горели, переживали, жили ими. Соберутся в кружок – и обсуждают. Постепенно переходя на собственные дела и вставляя при этом какие-то совершенно незнакомые мне факты из украинской действительности: отставки министров, бегство премьера, политические программы партий.

Стою рядом с ними – и чувствую себя неуютно. Блин, думаю, вы в Крыму, рядом море и доступные девушки – а вы про Ельцина с Зюгановым!

Ничуть не удивился, когда впоследствии начались все эти украинские майданы. Тот заряд активности, что бурлил в украинских студентах в девяностые, не мог просто так раствориться в мировом эфире.

Тот едва ли не первый выезд в мир для меня, нижегородского крестьянина и татарского пленника, прошёл по внутренним ощущениям несколько нервно, но в целом в высшей степени позитивно.

Я оказался излишне замкнут и диковат, но держался бодрячком. На самом деле я до известной степени всегда был открыт миру, ибо от природы любопытен и наивен. Я открыт ему даже сейчас, вот только мир отчего-то никак не желает предоставлять мне шансов для взаимного удовлетворения.

Где-то на исходе первой недели лагерной смены гарные украинские дивчины взяли меня в оборот. Видимо, застенчивый и не безобразный паренёк имел на этом рынке товаров и услуг определённую ценность. Признаться, я даже особых усилий не прилагал к тому, чтобы подцепить девчонку, они как-то сами по себе стали возникать на пути.

Конечно, причина такой благосклонности вовсе не в моей внешней и внутренней привлекательности, которые в принципе отсутствуют, как сто двадцатый элемент в таблице Менделеева (надеюсь, его ещё не откроют до того, как будет опубликован этот роман). Просто сама атмосфера крымского лета располагает к сексуальной раскрепощённости. Особенно студентов.

Девушки возникали, поцелуи и объятия множились, но до самого главного дело как-то не доходило.

Одна из вожатых, с которой я встречался вечеров пять, с удовольствием помогала мне расслабиться, теребя пипиську и даже пару раз сделала торопливые минеты, но по-настоящему вступать в связь почему-то отказывалась, ссылаясь то на эти самые дни, то ещё на что-то.

Впрочем, была она страшновата на лицо и грубовата на повадки, так что я искренне рад, что не она стала моей первой женщиной.

А потом на меня обратила взор девушка Таня из Нежина. Именно она взяла меня, а не я её, не буду себя обманывать.

Да, шумевшее в голове вино сделало из меня Дон Жуана, я порой умею перевоплощаться из задрота в сексуального героя, но настоящая инициатива, точнее благосклонность, принадлежала именно ей.

Она была великолепна. Просто великолепна. Черноволосая красавица с короткой эффектной стрижкой и роскошным телом, изгибы которого даже под одеждой сводили с ума.

Она могла с лёгкостью взять любого самца-мачо, которых среди вожатых-студентов было предостаточно, но почему-то остановилась на мне. Впрочем, я не исключаю, что самцы-мачо имелись в её послужном списке той лагерной смены и до меня, и после.

Мы провели вместе лишь два вечера. В первый, на пляже, у самой кромки моря она сделала мне глубочайший и огненный минет, проглотив все выделения моего организма.

Я, провинциальный лох, конечно же, ошалел от такого обхождения и вознёс мою девушку, по крайней мере, мысленно, на заоблачные, почти недостижимые высоты.

Во второй вечер мы совершили довольно дальнюю ночную прогулку к посёлку Утёс, где, взобравшись на мыс Плака (это такая возвышающаяся над морем скала, местная достопримечательность), предались любви. У меня имелся презерватив, и Таня оказалась не против естественного совокупления.

У меня мало что получилось в ту ночь, член-предатель упорно отказывался стоять (я до сих пор так и не научился заниматься любовью в презервативе), но на какое-то время я всё-таки сумел просунуть его в заветное отверстие и совершить несколько лихорадочных толчков.

Божественная Таня всё поняла и, стянув презерватив с опадающего члена, продолжила любовный акт ртом, завершив его, как и в предыдущую ночь, проглотом.

На мыс Плака может подняться любой желающий, но непосредственно в минуты нашего соития ни одна живая душа, да и мёртвая тоже наше вдохновенное наслаждение не побеспокоила.

В моём описании всё выглядит пошловато и у кого-то может сложиться впечатление, что моя первая девушка оказалась какой-то матёрой шлюхой-профессионалкой. Но это не так. Была она совершенно обычной. Быть может, чуть более раскрепощённой, чем стандартная представительница женского пола.

Фамилию её я не помню. Скорее всего, я даже не интересовался её фамилией. Знаю лишь, что она училась на факультете иностранных языков Нежинского педагогического института.

Чудная Таня из города Нежин, ты навсегда осталась во мне как одно из самых ярких и светлых впечатлений жизни! Спасибо тебе за встречу и твою ко мне благосклонность.

Что с тобой сейчас, чем ты занимаешься, сколько у тебя детей?

На самом деле я не хочу знать ответы на эти вопросы, я задаю их просто так – для динамичности и эмоциональной насыщенности повествования.

Южный берег Крыма, тёплая ночь, плеск моря о скалы, звёздное небо над головой… Ваш первый раз был таким же?

Я показал себя неважным любовником, но всё же смог занести это событие в личную копилку впечатлений как настоящий половой акт и потерю ненавистной девственности.

Возвращаясь под утро в лагерный корпус, где меня ждала койка, я пытался проанализировать собственное состояние и почувствовать те изменения, что произошли со мной после смены статуса. То ли к сожалению, то ли к радости, никаких особых эмоций я не испытывал. Пожалуй, лишь позже я стал наполнять то событие будоражащей возвышенностью и неуместной романтикой.

Отбывая из лагеря через пару дней, я не смог попрощаться с Таней. Или не захотел – точно не определю. Собственно говоря, никаких обязательств перед ней я не испытывал. Даже намёка на продолжение отношений после Крыма наши мимолётные встречи не содержали. Всё происходило по ветреному и обоюдному согласию на дружеский секс.

Пожалуй, такая приятная ветреность возможна только в молодости. Сейчас, когда мне уже за сорок, я на неё не рассчитываю. Да, собственно говоря, и не стремлюсь к ней. Какие там к чёртовой матери приятности и ветрености! Детей надо кормить на что-то.

С тех пор и вплоть до вступления в брак мои сексуальные связи носили крайне редкий и нерегулярный характер. Я избегу описания прочих своих актов, они совершенно не интересны. Упомяну лишь о том, что расстояние между ними достигало порой нескольких лет.

Чего я нисколько не стесняюсь, да и сожалений об этом высказывать не собираюсь. Я никогда не стремился к сексу ради секса. Ну, почти никогда.

Я воспринимал его всегда крайне серьёзно – как мистический, вселенский акт смешения кровей, личностей и судеб. Как выход в запредельность. Как соприкосновения с рычагами реальности, от которых шестерёнки этого мира начинают вращаться иначе.

Ровно так относится к сексуальному соитию и мой Адам Протопласт. Хотя что там ровно – он относится к нему гораздо, просто несоизмеримо серьёзнее. Ибо считает, что подобный обмен энергиями с кем бы то ни было может навсегда уничтожить в нём природный дар распознавания и подчинения окружающих.

Избегу описания прочих актов ещё и потому, что текст этот может прочесть моя жена, и крепости наших семейных стен это явно не поспособствует. Я и без того разболтал слишком много, за что, вероятно, ещё поплачусь в той или иной форме.

Могу сказать обожаемой супруге лишь одно: дорогая, горячо и нежно любимая Оля! Всё это случилось до тебя, когда ещё ни один образ твоей сущности не проявился предо мной в этом мире.

Ну а после того, как я надел на палец преподнесённое тобой кольцо и поставил подпись под документом, скрепляющим наш союз, ни одна женщина этого мира не была осквернена прикосновением моих чресл. Ты – моя жизнь, моя судьба и моё откровение! Никто больше не нужен мне в этом паскудном мире.

Как бы между прочим замечу, что по иронии судьбы я учился со своей женой в одной школе. У неё был номер 10, она располагалась в нижнекамском микрорайоне, который в народе носил название Китай. Учился на класс выше, и наверняка мы с ней неоднократно сталкивались в школьных коридорах.

А вот познакомились и сошлись лишь тогда, когда нам перевалило за тридцать.

При желании из этого небольшого казуса тоже можно выжать романтическую начинку.

Это уточнение я привожу не просто так, а с глубокой целью продемонстрировать социологическую подоплёку всех событий нашей жизни, которая на самом деле детерминирована до такой степени, что рассуждать о случайностях и каких-то чудесах в ней совершенно не приходится.

Вот взять нас с супругой. Жили в одном микрорайоне, учились в одной школе. То есть формировались в абсолютно одинаковой среде со всеми её внутренними колыханиями, нелепостями и коллективным бессознательным.

Оба русские. О своей цыганской примеси мне рассуждать не с руки – я принадлежу к этой сомнительной нации лишь на одну шестнадцатую. Пра-пра-бабка, нижегородская крестьянка, якобы родила от какого-то проезжего цыгана по залёту, что добавило чернявости моим предкам по материнской линии, ну и мне отчасти. А ещё – босяцкой неприкаянности и лютого презрения к любым проявлениям истеблишмента.

Оба русские – значит, в принципе, обладаем схожим инструментарием сознания.

Русские в окружении агрессивной национальной среды – это тоже наложило схожий отпечаток на отношение к действительности.

Разница в возрасте – чуть больше полутора лет, что явственно свидетельствует о том, что выросли мы в едином культурном слое. То есть слушали одни и те же песни, смотрели одни и те же фильмы, читали одни и те же книги.

Отсюда вывод: мы идеально подходим друг другу.