Ананий Иванович

В послевоенной Шуе во времена, наступившие вслед за денежной реформой 1947г, появилось огромное количество ларьков по торговле водкой и пивом. Все ларьки имели одинаковый внешний вид и торговали одним и тем же товаром по строго одинаковым ценам (водка и пиво в розлив, бутерброд из чёрного хлеба с двумя кильками или с двумя кусочками селёдки и изредка – конфетка). Сто граммов водки стоили 4руб, кружка пива –полтинник, бутерброд 40коп. Никаких столиков, скамеек или стоек у ларьков не полагалось, товар подавался изнутри прямо в руки покупателю, а продавщица держала под рукой свисток, чтобы предотвратить хищение стаканов или кружек.

Для тех, кто любил посидеть, не спеша потолковать и побаловаться такой же немудрёной, но чуть более разнообразной закуской, работали пивные. Самая популярная из них была расположена на первом этаже двухэтажной «Чайной», ныне снесённой, возле кинотеатра «Родина». Там тоже подавали и водку, и пиво, и закуски, но подороже. Было тепло, были столики, стулья, ложки и вилки. Но главное – буфетчиком там был Ананий Иваныч. Это был плотный лысый человек с усиками шириной от ноздри до ноздри, лет пятидесяти, никогда не улыбавшийся и, говаривали, совершенно не пивший. Знаменит он был тем, что давал выпить-закусить «под крестик», то есть в долг.

В нашем доме на Стрелецкой улице, недалеко от этой пивной, жили два уцелевших инвалида-фронтовика. Будучи истинными шуянами, оба даже не мыслили и дня без выпивки; в то же время оба работали и были на хорошем счету. Мы, дворовые мальчишки, беспрекословно исполняли самые разные их поручения по утолению вечной жажды и считали за честь послушать их возбуждённые воспоминания о войне и очень интересные рассуждения об окружающей жизни. Так я узнал о причине огромной популярности Анания Иваныча. Оба наших соседа прошли через его «крестик», и оба, не заплатив в положенный срок, были навечно вычеркнуты из списка его клиентов. Оба, как настоящие мужчины, признавали его правоту; оба были благодарны ему за короткую, но столь важную помощь. Они, конечно, кое-как обходились и без его «крестика», но хмельными вечерами обязательно его вспоминали и пытались даже рассчитать размеры его «оборотного капитала».

Я хорошо помню Анания Иваныча, потому что много раз видел его не только в этой «Чайной» (там выдавали обеды «на вынос» по талонам), но и в буфете монастырской бани, где он работал до этого. Но я не знаю не только его жизни, но даже его фамилии; знаю лишь, что так публично рисковать в те времена в торговле мог только незаурядный человек. Сам по себе факт масштабного индивидуального ростовщичества в глубинке Руси в конце сороковых – начале пятидесятых годов интересен и многозначителен, и как было бы интересно исследовать и документировать эту истинную быль и, может быть, увековечить память предпринимателя Анания Иваныча! Немногие оставшиеся в живых старики-шуяне помнят и чтят его до сих пор, даже могилу его знают.

Апологет советского искусства

16 мая 1980г состоялась встреча слушателей Академии Народного Хозяйства СССР при Совете Министров СССР с маститым работником литературы и журналистики, писателем А. Б. Чаковским, крупным общественным деятелем, кандидатом в члены ЦК КПСС, обладателем многих почётных званий. Встреча проходила в рамках специальной учебной программы «Культура», предусматривающей всестороннее развитие интеллектуального потенциала слушателей. В соответствии с этой программой Академию посещали знаменитые писатели, режиссёры, артисты, дипломаты; время от времени устраивались просмотры новых фильмов, выходящих на экраны страны. Большинство приглашённых знаменитостей, понимавших казённую сущность таких встреч, предпочитали держаться линии официозной и проявляли осторожную сдержанность в своих суждениях. При внимательном наблюдении эту сдержанность легко можно было обнаружить, хотя она и скрывалась либо за ура-принципиальностью, либо за кружевным маревом тонкого юмора.

Встреча с А. Б. Чаковским потому и запомнилась особо, что его высказывания и поведение были совершенно лишены даже ничтожной доли отклонения от своего, внутреннего видения вещей и явлений и были по-настоящему искренни. Поскольку некоторые, заранее предложенные для обсуждения, темы меня заинтересовали, я занял место поближе к мэтру и тщательно впитывал не только содержание его суждений, но и то, как они произносились, стараясь за оттенками интонаций, мимикой или хотя бы за выражением глаз уловить его подлинное, личное отношение к тому или иному вопросу. Мне не удалось найти даже тени лукавства или юмора – всё, что он говорил, действительно было его видением мира творчества и полностью соответствовало его подлинным убеждениям. У меня сохранились записи некоторых его мыслей, высказанных на встрече.

• А.Камю – это ренегат и антикоммунистический мозговой центр.

• Д.Хеллер, вообще-то, неплохой мастер, но лично мне, и я совершенно уверен, и всем вам, неинтересны переживания его героя Слокума (о романе «Что-то случилось»).

• Творчество Д.Апдайка – это прозябание.

• Современные американские писатели – Апдайк, Воннегут, Хеллер и другие – мне не нравятся. Вот Хемингуэй, Колдуэлл, Фолкнер, Дос Пассос, Райт – это, в общем-то, неплохие писатели.

• Хемингуэй – классик ли он? Чёрт его знает! Я лично считаю его крупнейшим писателем.

• Ни ставить в один ряд, ни противопоставлять наших и западных писателей, не стоит. Как их расставишь – по росту, по весу? Это бессмысленное занятие (на вопрос о том, кого бы из наших писателей он поставил в один ряд с современными западными мастерами прозы).

• Я вам скажу так: только ангажированный писатель может быть настоящим писателем.

• Наши лучшие писатели: Бондарев, Симонов, Астафьев, Белов, Абрамов.

• Аксёнов – это просто графоман.

• Тарковский – это сплошное манерничанье. Вот «Чапаев» и «Юность Максима» – это да! Кстати, «Гараж» и «Осенний марафон» мне лично не понравились и оставили меня равнодушным.

• Даже тогда не верилось, а теперь –и подавно, что такие перлы мог официально провозглашать "Главный Литератор Страны", Герой, лауреат всех высших премий, кавалер многих орденов и званий.

Бани

Чувства глубочайшей ответственности, вечной благодарности и языческого трепета охватывают русского человека при одном только звучании этого сладостного слова. Нет, не было и никогда не будет другого столь сильного и чистого плотского наслаждения, возносящего нас на самые вершины духа человеческого и подвигающего на благодеяние, прощение, братство и любовь. Так много и прекрасно написано о единстве торжества духа и тела человеческого, несравненным дарителем которого издревле стала для нас баня, что нам, простым смертным, остаётся дружно присоединиться ко всем сотворённым в её честь гимнам и благодарить Господа за это чудо.

Как кино отличается от телевидения, так и общая баня отличается от личной, как бы хорошо и удобно устроена она ни была. И не только самым важным – так называемым эффектом присутствия, но и самим качеством и свойствами пара. Невозможно в маленькой парной обеспечить то соотношение объёма, температуры и влажности, какое достигается в большой, с мощным источником тепла и с менее заметным перепадом температуры по высоте. Но всё же главное – это духовная атмосфера всеобщего братства и единения, совместного участия в радостном и важном действе нравственного и физического очищения.

В шестидесятые – восьмидесятые годы в Москве и во многих других городах бани становились всё более популярными. Все, кто ранее посещал их исключительно в гигиенических целях, удовольствовались домашними душами и ванными. Бани превращались в народные клубы с парной, мытьём, выпивкой, закуской и неспешным свободным разговором. Появился и пышно расцвёл новый культ, который назывался «делать пар». Он заслуживает особого описания.

Помимо случайных клиентов, каждая баня по определённым дням посещалась вполне определёнными, постоянными компаниями. В свою очередь, постоянные клиенты делились на две части: одна из них, состоявшая из трёх-четырёх человек, «делала пар», то есть готовила парную, а другая – все остальные, этим «сделанным» паром пользовалась. Иногда команд по «деланию» пара оказывалось несколько; в этом случае они работали по очереди. Всё это имеет место и сейчас, в ХХI веке. Расскажу о типичном «делании пара» на примере команды работников московского цирка, которые регулярно посещали Астраханские бани в шестидесятых-семидесятых годах.

Их команда состояла из трёх-четырёх человек. Появлялись они всегда в одно и то же время, часов около трёх пополудни. В руках каждого атлета было по две больших сумки. В сумках находились: снаряжение для парки (веники, шапки, рукавицы), банные принадлежности (мыло, мочалка, тапочки, пемза и др.), полотенца, чистое бельё, выпивка, квас, пиво, закуски. Кроме этого, там были сосуды с настоями различных трав, а также особые предметы «для души», например, специальный футляр, внутри которого, каждый в своём ложементе, покоились штопор, открывалки консервов и бутылок, стопки и стаканы, ложки, вилки, ножи, блюдечки и даже пластиковые пробочки для початой бутылки – на случай предотвращения потерь от случайного падения. Была там и аптечка со всем необходимым. Но основную часть сумок всё же занимали несколько больших простыней.

Расположившись в раздевалке и неспешно раздевшись, команда проходила в мыльное отделение, подыскивала себе подходящее местечко, ошпаривала кипятком лавки и шайки, запаривала веники и отправлялась в парную с охапками простыней и склянками с настоями. В парной они добродушно-настойчивым тоном предлагали всем присутствующим прекратить «травиться мочой и потом» и приступали к полной уборке.

Распахивались двери, вентиляционные отверстия, выметались и выносились вон листья от веников. Пол, стены и скамейки наверху парной протирались влажной ветошью. Входной дверной проём, сама дверь в парную и ближайшие участки пола мыльного отделения окатывались холодной водой. Затем начинался процесс «сушки»: при открытой двери парной производилась интенсивная, но кратковременная «поддача», после чего дверь и форточки закрывались, а по всему верхнему полу расстилались сухие простыни. Один или два члена команды стояли на страже у входа в парную, успокаивая нетерпеливых, а два другие поддавали уже «рабочий» пар, терпеливо бросая на раскалённые чугунные чушки горячую воду маленькими порциями. Наконец, с пола убирались простыни, и двое работающих в парной приступали к заключительному действу: встав у подножия лестницы, они, как опахалом, перемешивали в парной горячий воздух растянутой простынёю. После этого делалась последняя поддача с пивом, квасом или настоем ромашки, стенки парной слегка спрыскивались настойкой мяты или эвкалипта, на них размещались ветки полыни, и наступали последние минуты, в течение которых свежий, душистый и густой пар «садился».

Тем временем у входа в парную вырастала большая толпа, нетерпеливый ропот которой всё возрастал. Из парной появлялись красные, задыхающиеся члены команды и бежали под холодный душ или в бассейн. Когда они возвращались, то первыми заходили в чистую, раскалённую и благоухающую травами парную и забирались наверх. За ними, молча и незлобно толкаясь, пробирались остальные. Все рассаживались сначала на полу – не только стоять, но и сидеть на скамейках, было невозможно. Но дышалось свежим паром легко и свободно. В сосредоточенной тишине один из членов команды вставал и, делая круговые движения простынёю или веником, окончательно осаживал пар. Париться веником было принято спустя несколько минут, когда появлялась возможность распрямиться. Следующая уборка и подготовка парной проводились примерно через полчаса, в таком же порядке.

В расположенных недалеко Ржевских банях схожая процедура издавна имела особое регулярное продолжение: после захода в парную все ползком располагались на полу, укладываясь веером вокруг его центра; в этот центр вслед за всеми проползал особо стойкий боец. Он, встав на колени, обмахивал распростёртые вокруг него тела веником или длинным древком с привязанным полотнищем, вызывая в них заветный «мураш», то есть неудержимую сладкую дрожь и покалывание кожи от волн горячего пара. Некоторые из этих бойцов, чтобы защитить лицо от лютого пара, надевали на голову матерчатые колпаки с прорезями для глаз и выглядели в них голышом очень экзотично. Интересно, что этот особый ритуал сохранился в Ржевских до сих пор и более нигде не встречался. Бойцов-парильщиков там знают по имени и по окончании каждой процедуры, лёжа на полу парной, устраивают им дружные аплодисменты.

После нескольких пропарок (обычно первая – без веника, а следующие с таковым), средний посетитель отправлялся со своей компанией выпить чаю, кваса, воды, пива, а то и просто стопку водки и немного передохнуть и поболтать. Затем начиналась процедура мытья, включавшая прогрев в парной и последующий массаж, завершавшийся ожесточённым продраиванием тела пенной мочалкой и многократным окатыванием. Только что вымытый сам становился массажистом и мойщиком, – во всех банях, кроме Центральных и Сандуновских, штатных мойщиков не было, а в восьмидесятых они исчезли и там, по крайней мере, официально.

Вслед за мытьём тела бывалые любители отправлялись с веником на последнюю парку, – сквозь промытые, распаренные, открывшиеся поры пот, а, вернее, только что выпитые чай или вода лились ручьями, окончательно очищая весь организм. Следовал неспешный блаженный передых, после него мытьё головы, прохладный длительный душ и окатывание, и завершающая фаза – расслабление за выпивкой и закуской, и, разумеется, обсуждение всех проблем, от спортивных до политических, от общественных до личных.