Сесть в машину времени и вернуться на полтора года назад. Прийти на Болотную площадь, пробраться к микрофону и рассказать им все: про «болотное дело» и арестованных по нему вплоть до Гаскарова, про «Анатомию протеста» и про Лебедева, про «Кировлес» и Навального, да даже про инаугурацию в пустой Москве и зачистки тех дней; ну и чтобы поверили, что не сумасшедший, а реально из будущего, показать им какой-нибудь артефакт, которого у них еще не было, а у нас уже есть. Ну не знаю, пятый айфон – смотрите, мол, я из будущего!
Поверили бы? Вряд ли. Кто еще не забыл ту атмосферу городского праздника, кто читал тогдашние колонки (тогда все писали колонки), кто ретвиттил и ставил лайки, тот помнит, какое тогда царило настроение. Потом, конечно, все изменится. Политические процессы, Следственный комитет как главный коммуницирующий орган между Кремлем и оппозицией, новые безумные законы, новое все – по соотношению «ждали/получили» это были самые невероятные полтора года в новейшей истории России. Так не бывает, и логично, что никто не смог предугадать, предсказать, предупредить.
А если так: сесть в машину времени, прилететь в декабрь 2011-го и, не вдаваясь в подробности, произнести сочиненную в 2013-м речь о том, что – да, во власти есть адекватные люди, с которыми надо вести диалог, и что если оппозиция хочет быть лучше власти, ей надо научиться прощать и понимать, а не срываться в травлю оппонентов и поиски провокаторов в своих рядах, и что пора слезть с баррикад – в этом случае и пятым айфоном трясти не стоило бы, Болотная-2011 с удовольствием бы выслушала такую речь. В атмосфере городского праздника примирительные слова звучали бы уместно и адекватно.
Слушать их сейчас, когда праздник давно закончился, а не успевшие уйти домой его участники либо сидят в тюрьме, либо прячутся за границей, – в такой обстановке примирительные слова звучат дико. Но все равно звучат, и, видимо, если с чем и стоит смириться, так это с тем, что очередные аресты и суды будут происходить под аккомпанемент все тех же речей – мол, не нужно ожесточаться, нужно понять и простить, и далее по тексту.
Стало общим местом говорить об отсутствии у нашего общества каких-то важных человеческих качеств – милосердия, «протестантской этики», эмпатии, ума и Бог знает чего еще. Этот год убедительно продемонстрировал дефицит еще одного важнейшего качества – умения ненавидеть. Это может прозвучать странно, считается же, что русские крайне нетерпимы и бескомпромиссны, но именно что считается. В этом году, от мая до мая, не было ни одного случая, который бы доказывал нетерпимость русских хотя бы в лице отдельных представителей оппозиции. Власть совершила слишком много поступков, от которых глаза должны были бы наливаться кровью, а руки – тянуться к топору, но каждый раз мы видим полтора десятка растерянных пикетчиков в Техническом переулке, а больше ничего не видим.
Этот призыв может прозвучать странно, но нехватку ненависти и ярости нужно преодолевать так же усердно, как и нехватку милосердия, – без одного не бывает другого. Нужно учиться ненавидеть, учиться быть злопамятными, учиться не прощать.
Хотя бы для того, чтобы не было неудобно перед теми, кто сидит сейчас по «Болотному делу». Вот выйдут они – прочитают, как мы понимали и прощали тех, кого на самом деле ни в коем случае нельзя ни понять, ни простить.
В то время как в Британии Шекспир уже записывал монолог Гамлета, в Соединенных Штатах писателей и поэтов, как известно, не было, и даже на месте нынешнего Голливуда паслись бизоны и мустанги. Прошли столетия, но мрачная тень так и висит над Америкой – не будет преувеличением сказать, что в этой стране живет два разных народа. Один – великий народ, давший миру Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, Уолта Уитмена и Хамфри Богарта, другой – для него вершиной эстетического совершенства служит Чак Норрис, а книг этот народ не читал. Один народ населяет преимущественно большие города – Нью-Йорк, Сан-Франциско, отчасти Бостон, другой живет по своим Алабамам и Оклахомам, ни разу в жизни не покинув пределов Соединенных Штатов. Один народ слушает R’n’B и читает «Нью-Йорк таймс», другой слушает кантри и смотрит «Фокс ньюс». На одной территории образовалось две совершенно разных по духу и культуре нации, хотя и те и другие – американцы, и говорят на одном языке.
И я надеюсь, что ни один американец никогда не прочитает этот мой абзац, потому что я не хочу, чтобы мои американские друзья относились ко мне, как к идиоту, или, если более вежливо, я не хочу, чтобы мои американские друзья воспринимали меня так же, как я воспринимаю русского писателя Михаила Шишкина, чей уровень представлений о России не сильно отличается от моего уровня представлений об Америке, а он, чтобы было понятно, у меня таков, что даже бизонов я вспомнил сам, а за мустангами мне пришлось обращаться к аудитории моего твиттера.
Ленинский тезис о двух культурах внутри одной нации по какому-то недоразумению не оказался погребен под обломками остального «научного коммунизма». О том, что в России живет не один народ, как везде, а два разных народа, мы читали, пожалуй, даже больше, чем стоило. От Шафаревича до Павла Пряникова – каждый русский интеллектуал хотя бы раз высказывался, в зависимости от точки наблюдения, либо о «малом народе» (теперь его чаще называют «креативным классом»), либо о «звероподобном сброде», с которым этому интеллектуалу приходится сосуществовать в одной стране. Не берусь судить, почему так случилось. Мы, русские – нация молодая, мы не лишены еще каких-то смешных детских качеств – нам еще кажется, что можно выгнать из класса неприятных нам ребят, и класс станет лучшим в школе. «Сегодня самый лучший день, сегодня битва с дураками», – поется в нашей школьной песенке, и, затягивая ее, мы, конечно, относим себя к тем, кто даст сейчас дуракам последний бой. Это не навсегда, мы еще вырастем и поймем, как были неправы. Но пока мы не выросли, и на нас еще действует глупая ерунда про два русских народа.
Пора, однако, взрослеть. Пора принять простую, в общем, вещь – нет народов, которые состояли бы из одинаковых людей. Даже если мы убьем всех, кому нравится Стас Михайлов, обязательно найдется кто-нибудь, кто любит Елену Ваенгу. Кто-то всегда будет мечтать о добром царе, кто-то всегда предпочтет тихую участь «бюджетника» славной судьбе успешного стартапера. Гей-браки никогда не будут приняты всем обществом, а в церковь всегда кто-нибудь придет молиться, даже если за это будут сажать в тюрьму. Но и это еще не все. И я, и вы, и Стас Михайлов в равной мере имеем право и на Россию, и на гордость за ее поэтов и художников, и на стыд за ее палачей и доносчиков, и вообще на все – «на тропинку, на лесок, в поле каждый колосок». Это вообще-то и называется – народ.
Ни у кого нет права отказывать народу в праве на решение – любое, даже самое несимпатичное. Ни у кого нет права ставить себя выше народа, решать за него – что ему, народу, больше подходит и что принесет больше пользы. Если вдруг мы сегодня договоримся, что за народ что-нибудь будет решать писатель Шишкин, завтра из-за спины писателя Шишкина обязательно выпорхнет полковник Сечин. В самом деле, если Сечин разделяет теорию о двух народах, почему бы ему не подчинить народ себе?
Как-то в эстонском консульстве я листал брошюрку о прелестях этой северной страны. Среди прочего в брошюрке были портреты людей, принесших Эстонии наибольшую славу – среди прочих я увидел там поэта Северянина, мореплавателя Крузенштерна, филолога Лотмана. Вам смешно? Мне нет, потому что я понимаю, что, будь у эстонцев Лев Толстой, они бы одним Толстым доказали бы миру, что именно они, эстонцы – величайшая нация планеты.
В Праге я видел памятник местному писателю – еврею, писавшему по-немецки, в общем, не имевшему никакого отношения к чешскому народу. Если бы у чехов был Андрей Платонов, чехи бы заставили мир относиться к ним так же, как мы сегодня относимся к англичанам с их Шекспиром, битлами и Джоан Роулинг.
В Лейпциге на центральной площади я видел красивый памятник немецкой революции 1989 года. Кто знает историю, тот помнит ту революцию – были межгосударственные переговоры бывших союзников и двух Германий по схеме «4+2», был торг о компенсациях за вывод советских войск, была отставка Хонеккера под давлением Москвы, и вот когда это все произошло, когда стало можно, немцы дисциплинированно вышли на улицы. Наш народ, русский народ, в те же годы пережил свою великую революцию, избавившись от самой бесчеловечной диктатуры всех времен. Кто считает, что это была персональная революция, допустим, Горбачева, пусть расскажет об этом хотя бы шахтерам Кузбасса, или избирателям Сахарова, или слушателям «Аквариума» и «Гражданской обороны» – будь такая революция у немцев, немцы бы гордились ею, как американцы гордятся избавлением от рабства.
Но мы не немцы, не эстонцы и не чехи. Мы выглядим как белый европейский христианский народ, ведем себя как белый европейский христианский народ, обладаем всеми признаками белого европейского христианского народа, но почему-то боимся сказать себе вслух, что мы – белый европейский христианский народ. Румыны не боятся. Болгары не боятся. Албанцы, даром что мусульмане – не боятся. А мы боимся. Нам больше нравится рассуждать о двух народах вместо нашего одного. Рассуждать о хорошем и плохом народе, относить себя к хорошему и валить все на плохой.
Хватит. Пора взрослеть.
Ну и Шишкину передайте, что его демагогия на нас уже не действует.
Эдуард, я прочитал сегодня вашу статью о том, как будет выглядеть Россия после прихода к власти «буржуазных лидеров». Особенно мне понравился вот этот момент:
«Это, конечно, не значит, что волнений, связанных с социальными реформами, не будет, – будут, ведь будут же реформы, правда? Значит, никуда не денется и нынешняя милиция с ОМОНом, только – вот парадокс! – зверства ОМОНа почему-то не будут, как сейчас, вызывать протеста у либеральной интеллигенции, зато слово «быдло» по отношению к выходящим на демонстрации гражданам вернется в лексикон просвещенной публики и прочно в нем закрепится. Студенты, может быть, смогут спокойно учиться в своих институтах – с отсрочками от армии все будет нормально. В армии, строго говоря, все останется по-прежнему – и служить будут те же простые парни из рабочих районов, где нету работы, и тысячи мрачноватых воинских частей, разбросанные по стране, ни во что приличное не превратятся, и нового оружия, и техники не будет. Разве что войска, наверное, уйдут из Чечни, и воевать в Чечне не придется. И в Ингушетии тоже, и в Дагестане, и в Ставрополье, и на остальных территориях, отвоеванных у революционной России свободолюбивой Ичкерией».
Я не знаю, на какой строчке вы поняли, что я вас сейчас пытаюсь разыграть, и поняли ли вообще – в принципе, это ведь не очень отличается от вашего «заключат долгожданный мирный договор с Японией (России он на самом деле не нужен, как корове седло), отдав Японии Курильские острова. Далее (уж будьте уверены), улыбаясь и кланяясь, самураи станут настойчиво требовать себе Южный Сахалин. И через пару лет получат и этот кусок. Где-то через год-два после их прихода к власти «болотные» вожди сделают Калининградскую область свободной территорией. Чтобы ещё через год вывести её из состава Российской Федерации», – вы ведь не станете возражать, что (с поправкой на разницу литературных талантов их авторов, конечно) две цитаты, которые я здесь привел, безумно похожи.
И автор цитаты про Сахалин – вы, да. Свежий вы, май 2013 года. А автор цитаты про ОМОН и Ставрополье – я, и это март 2005 года. И, поздравляя вас с тем, что вы сейчас, семидесятилетний, приходите к тем же выводам, что и я, двадцатипятилетний, восемь лет назад, – поздравляя вас с этим, я хочу поделиться с вами коротким воспоминанием о том, куда меня те выводы привели дальше.
Когда я задумался, что случится после революции в России (а тогда было модно ждать у нас «оранжевую революцию» по типу украинской), я считался журналистом, близким к только зарождавшимся тогда либеральным молодежным движениям – их тогда было много, до вашей НБП им всем было, конечно, далеко, и, может быть, поэтому вы тогда, насколько я помню, не бросались «лимонками» в тех, кого вы в любом случае заведомо круче, сильнее, умнее.
Сейчас бросаетесь. Что изменилось?
Но я отвлекся. Так вот, дружил я тогда с теми младобуржуазными пародиями на вашу партию, и по мере того, как я на них смотрел, все внимательнее и ближе, я все больше понимал, насколько они – ну, давайте мягко, – несовершенны. Мягко, да – я и критиковал их сначала мягко, потом чуть жестче, потом еще жестче, и, в конце концов, с одной трибуны даже обозвал «куском г*вна» кого-то из тех молодежных лидеров (перечитайте свои нынешние лимонки – кажется, вы и про него, повзрослевшего, писали). Я ругал их, им это не нравилось, зато нравилось людям, о которых я знал, конечно, что они откуда-то из околокремлевских мест, но на первый взгляд они были даже посимпатичнее тех яшиных и доброхотовых, которых я тогда ругал.
Все происходило настолько естественно, что, обнаружив себя среди идеологических холуев путинского Кремля, обнаружив себя если не буквально одним из них, то в любом случае их коллегой и другом, я даже не испугался – ну а что, они тоже, конечно, несовершенны, но, кажется, терпимо, особенно, по сравнению с теми, будущими буржуазными.
И я не знаю, что бы со мной было дальше, в какого бы политолога Маркова я превратился бы, если бы меня из этого общества просто за шиворот не вытащил мой друг Ольшанский (кажется, вы с ним знакомы, спросите у него) и не забрал бы в свой журнал, в котором можно было писать обо всем, кроме актуальной политики. Это был свежий воздух, на котором я быстро пришел в себя, и которым стараюсь дышать до сих пор, хотя это сейчас с каждым днем все труднее. Так вот, Эдуард, я вам желаю, чтобы и у вас нашелся свой Ольшанский, который так же, за шиворот бы вытащил вас из этой помойки на свежий воздух и сказал бы: «Дед, ты великий писатель, и даже если ты ненавидишь этих «буржуазных лидеров», зачем тебе присоединяться к чекистам из Следственного комитета и нашистким шавкам, которые борются с теми же «буржуазными лидерами», но на профессиональной основе, и дружески над тобой посмеиваются: «вот, добровольный помощник образовался, ему и платить не надо.
О проекте
О подписке