– Ёк-карный бабай! – совсем непоэтично воскликнул Кропотов. – Долго мы так ещё будем торчать? – ревниво разнял он затянувшееся рукопожатие застывшей парочки, и уверенно направил квартет от клуба в сторону избушки молодых специалистов.

Компания уж двинулась было вдоль по улице сплочённой группкой, но его монолитность сломала Нина Самохина, о существовании которой Кондрашов и думать забыл.

Она, выскочив из клуба, решительно отстранила Виктора, «маячившего» у неё на пути, и демонстративно взяла Кондрашова «под ручку». При этом Нина с чрезмерной, явно показной заинтересованностью обратилась к нему: «Юрочка! Ты мне так и не дорассказал ту смешную историю…Помнишь, вчера, когда мы стояли около нашего дома?» С этими словами Самохина увлекла его, растерявшегося от стремительной «смены декораций», за собой.

На улице меж тем слякотную оттепель наконец-то сменила зима. Она воцарилась повсюду. И не мудрено: всё-таки на листке календаря значилось уже первая декада декабря. Морозный воздух густо заполнили невесомые мириады снежинок. Они всё более и более укутывали собою, будто белой заячьей шубкой, подмерзающую землю. Затянувшееся межсезонье отступало.

Однако наступивший перелом в погоде не радовал Кондрашова. Он понуро брёл подле Нины, путаясь в собственных ногах, и завистливым взглядом сопровождал Кропотова. Тот подобно журавлю манерно вышагивал впереди на своих длиннющих «ходулях» рядом со Стеллой и Мариной, и, наверное, в сотый раз за последний месяц вещал про казус, что недавно свёл его, ни с кем попало, а с олигархом областного масштаба Сытновым.

Ёрник и балагур Кропотов в прошлом году демобилизовался из армии и устроился работать в совхозе шофёром. Возил он на УАЗике самого Бурдина. И имелась у Виктора забавная привычка, в известной мере отражавшая его проказливый характер. Минуя на трассе встречный транспорт, он, нет-нет, да и вскидывал руку в приветственном жесте, выставляя её из окна. Добро, если бы молодой нахал таким образом салютовал знакомым. Так нет же, он время от времени своими каверзами вводил в заблуждение и совершенно случайных людей, спохватывавшихся, что они не просто проворонили кого-то из уважаемых персон, а и обидели их ненароком своим невниманием. И ехал дальше «нагретый» наглецом шофёр, и ёрзал ожесточённо на сиденье, точно там у него завелись термиты, и сетовал на собственную оплошность, и ругал себя нехорошими словами. Зато Кропотов довольно похохатывал и приговаривал: «Один – ноль в мою пользу».

Ан верно гласит народная мудрость: не мути воду – случится черпать. Минувшей осенью опростоволосился и сам шутник. В страдную пору он следовал из Замараевки в Ильск, чтобы забрать с совещания в райцентре директора совхоза. Навстречу ему попался шикарный «Мерс». И угораздило же чрезмерно шустрого Виктора по укоренившейся дурной привычке задиристо и по-свойски отсалютовать ему словно старому знакомому. Просто так. Наобум. За тонированными стёклами лиц он, разумеется, не различил. И уже «задним числом» проказливый совхозный водитель дал оценку тому факту, что гламурный локомобиль был снабжён проблесковым маячком и следовал в центре кортежа из трёх иномарок.

На несчастье, ехал в том «Мерседесе» собственник могущественной корпорации «Недра Рифея» Сытнов. И привиделся фактическому главе региона в развязном молодом шофёре не кто иной, а «сынок-сосунок» одного из его низвергнутых недругов. И почудилось ему, что тот «сосунок» не с элементарной издёвкой чем-то там жестикулировал, а «на довесок» средний палец особым

торчком выставил. Да к тому ж не на ноге, а на руке…

Нетрудно предугадать, что вельможа отдал энергичное распоряжение, наполненное глубоким смыслом и богатым русским фольклором, воспетым ещё Николаем Васильевичем Гоголем. И догнали олигарховы опричники простофилю-деревенщину необразованную. И умеренно и чисто по-мужски надругались над ним (в смысле, без всяких сексуальных «штучек»). И представили недотёпу пред очи барина.

Долго же и упорно пришлось доказывать перепуганному крестьянскому насмешнику, что в УАЗике он отмахивался от мух, а неизлечимый патологический навык в виде символической фигуры «фаллический перст» достался ему от тяжкого и многотрудного детства, когда он непрерывно сосал средний палец по причине нехватки витаминов в организме, а мозговой жидкости – в полушариях. В подтверждение Кропотов, смачно причмокивая и аппетитно истекая слюной, так усердно обсосал «кормильца», что тот на фоне остальных четырёх замазученных «братьев из пятерни» выглядел одомашненным розовым поросёночком среди диких кабанов.

«Вменив» Виктору для профилактики ещё одно необидное надругательство в виде «американского щелобана», эскорт олигарха даровал ему жизнь. Дорожный же инцидент, не без участия самого Кропотова, впоследствии оброс домыслами и слухами, а бедовый водитель подутратил вкус к «провокациям на асфальте».

Вот про тот самый конфуз Кропотов и вещал в настоящий момент, а Стелла и Марина реагировали на него заливистым смехом. Кондрашов же, напротив, по мере нарастания веселья в лидирующей группе, мрачнел и мрачнел. Нина, без умолку тараторившая о каких-то совершенно третьестепенных вещах, вызывала в нём глухое раздражение. Отмалчиваясь, юноша погрузился в грустное раздумье. Он неоднократно отвечал Самохиной невпопад, а то и вовсе не реагировал на её вопросы. В результате девушка, разобидевшись на него, выпустила руку нетактичного кавалера. Так они и добрели до респектабельного коттеджа: внешне – вместе, по сути – порознь.

У дома Нина, надменно фыркнув, хлопнула перед носом

провожатого массивными воротами, едва не прищемив тому нос. Да и самохинский кобель, проникнувшись состоянием юной хозяйки, также отнёсся к Юрию иначе, нежели накануне. Он «обложил» его таким остервенелым лаем, что у самого Кропотова, обожавшего солёненькое словцо (окажись он на месте друга и будь способен к переводу собачьего средства коммуникации), повяли бы уши.

3

Следующее рабочее утро для Кондрашова началось с разнарядки, которую вёл заведующий гаражом Чайников Фёдор Матвеевич. Завгара подчинённые «за глаза» в зависимости от ситуации называли по-разному: то «Кофейником», то «Федей-третьим», а то и Замараевским Джинном. Если первое прозвище пристало к Чайникову за известную тупость, то второе и третье – за необычайный нюх на дармовую выпивку. Там, где собирались два механизатора и откупоривали пробку у бутылки, неизменно объявлялся, фантомно материализуясь из пустого пространства, заведующий гаражом.

На разнарядке пресловутый Федя-третий дал производственное поручение Юрию и пожилому механизатору Ивану Коколеву: «Поедете в Горское отделение. Начинайте вывозку соломы с полей. Подморозило. Припорошило. Землю прихватило. Дороги стали. Так что – действуйте».

Потому Коколев с Кондрашовым на паре гусеничных тракторов марки «ДТ-75» двинулись походом на Горы. Деревня Горы располагалась в семи километрах от центральной усадьбы, близ крутого и высокого берега великой уральской реки Камы. С полей этого совхозного подразделения и предстояло вывозить солому, заскирдованную в стога. По прибытии на место, трактористы зачокеровали стог, находившийся на краю поля. Технология данной операции выполнялась элементарно: по периметру приземной части стог обхватывался тросом, оба конца которого цеплялись за трактор, и мощный тягач волоком по снегу буксировал гигантскую копну.

С первым стогом справились оперативно. Юрий опоясал его тросом и прицепил к коколевскому трактору. Иван плавно тронул машину, стальной канат натянулся, механизатор прибавил «газку», и груз, стронувшись, медленно поплыл по неглубокой снежной целине. Отъехав метров на двадцать, Коколев остановил трактор и вылез из кабины.

Дальше предстояло «зачалить» второй стог. Юрий подогнал к нему «задом» своего «железного коня», а напарник при помощи металлического пальца застопорил трос на прицепной скобе «ДТ-75». Кондрашов включил скорость, отработанным размеренным движением ноги стал отпускать педаль сцепления, а рукой параллельно нажимал на рычаг «газа». Двигатель зарокотал на средних оборотах, и машина поползла вперёд. Трос натянулся, сообщая тяговое усилие скирде. Ан не тут-то было! Громада соломы не поддавалась ни на миллиметр. Мотор ревел уже с максимальным напряжением; гусеницы, разбросав снег, вгрызались в промёрзшую сверху землю, но груз пребывал в покое, точно влитой.

Молодой тракторист сдал трактор назад и попытался с лёгкого разгона стронуть стог. Две таких попытки успехом не увенчались. Тут Коколев подал знак, и Юрий, поставив рычаг переключения скоростей «на нейтраль», выпрыгнул наружу.

– Дай-ка, паря, я спытаю, – предложил ему напарник. – Эдак технику рвать негоже. Ещё скобу поломаешь, коленвал застучит или чё…

– Попробуйте, – нехотя уступил ему право управления Кондрашов.

Однако и квалифицированные усилия его более опытного коллеги оказались напрасными. Через пару-тройку минут и тот был вынужден выбраться из-за штурвала.

– Должно быть, паря, скирда стеблями к земле примёрзла, – обходя соломенную кучу и тщетно пытаясь заглянуть под неё, вслух рассуждал Иван. – Вишь, её в низинке поставили. В ростепель вода под неё затекла, а как мороз вдарил – застыла. Снизу-то её и прихватило. Да и масса сама по себе глянь какая здоровущая: цельный зарод! Давай-ка, спытаем двойной тягой.

– Дельно, – согласился с ним парень.

Пришлось отцеплять первый стог, а второй сдёргивать с места сразу двумя «аграрными танками». Лишь тогда разыгравшаяся «битва» завершилась победой разума и техники. Трактористы, оба в поту, сошлись между машинами. Коколев достал из кармана спецовки пачку папирос и, будучи наслышан, что Кондрашов не страдает плохой привычкой, шутливо предложил ему:

– Давай-ка, паря, маненько курнём.

– Давай, – подыграл ему тот. – Всяк по-своему: ты, дядя Ваня, оздоровись дымком, а я пока сбегаю к Тёплому ключу – отравлюсь чистым воздухом да водичкой.

И он с высокой кручи стал спускаться вниз, к ручью. Тёплый ключ славился целебными свойствами, а также тем, что не замерзал и в лютую стужу. Вода в нём имела буроватый оттенок, и, как утверждали осведомлённые люди, была богата железом.

Источник располагался у подножья гигантского откоса. Оттуда брал начало ручей, метров через триста впадавший в Каму. Уже с вершины крутояра Юрий заметил крохотный оазис, образованный горячими испарениями и представлявший собой островок из весело зеленевшей травы среди заснеженных полей. Добравшись до истока, разгорячённый и запыхавшийся юноша, готовый бережно ступить на полянку и опуститься на колени, внезапно замер, остолбенев от невиданного зрелища. И было от чего…

– Вот это да! – вслух восхитился Кондрашов. – Природа природу обманула!

Сперва ему на ум пришла тривиальная идея, но почти тут же у него возникла затея поинтереснее. И он, вдохновлённый замыслом, забыв про жажду, выбрался с полянки и поспешил наверх.

4

Придя домой по окончании рабочей смены, Кондрашов принялся названивать Кропотову, но родные Виктора отвечали, что того пока нет. Около семи часов, когда Юрий надел верхнюю одежду, собираясь в клуб, приятель заявил о себе по телефону сам.

– Чего ты аппарат обрываешь? – осведомился он.

– Слышь, Витёк, давай на репетицию вместе пойдём. Разговор есть, – попросил Кондрашов.

– О`кей, – принял инициативу собеседник. – Я как раз свои «скаты» сорок седьмого размера натягиваю. Забиваю тебе «стрелку» у трансформаторной будки.

Спустя пять минут, держа курс на клуб, Кондрашов посвящал дружка в некоторые аспекты своего секретного проекта, попутно выведывая нужные ему детали:

– Слышь, Вить, ты не мог бы завтра, на время обеда, попросить у Бурдина легковушку?

– А зачем тебе? – сквозь зевоту спросил тот.

– Надо махнуть до Тёплого ключа.

– Чё ты там потерял-то? – лениво поинтересовался Кропотов.

– Наоборот, не потерял, а такую…м-м-м…штукенцию откопал – обалдеешь!

– Какую такую штукенцию?

– Пока не могу сказать, – стеснительно признался Юрий.

– Ха! – с вялым сарказмом выдохнул его спутник. – А я «пока» не могу обещать. Чего ты мне кота в мешке толкаешь? Ты конкретно говори, а то какую-то туфту гонишь.

– Витёк, не могу, честное слово! На месте увидишь, – не отставал Кондрашов.

– Не-е! Я в такие игры не играю, – категорично заявил директорский водитель, которого настырный приятель мало-помалу выводил из апатии. – Конкретно говори.

– Мы бы девушек с собой взяли, – не унимался Юрий, пуская в ход наиболее соблазнительный козырь.

– Ка-каких девушек?! – наконец-то «очнулся» оппонент.

– Ну…Марину и…Стеллу, – неуверенно вымолвил инициатор загадочного вояжа.

– Хо!…Так ты что, уже подбил их на это?

– Не-ет. Хотел…Хотел тебя об этом попросить.

– Оба-на! Ну, ты даёшь! – обрёл типичную для него насмешливость замараевский балагур. – Шустрый, как австралийский кенгуру в забеге на сто метров с барьерами! Я и на счёт машины пробей, я и девочек умасли, я же, небось, и чупа-чупс заигрывать купи…А коего рожна вся эта фигня затеяна, не моги знать. Вот что я тебе скажу, умник: тебе приспичило, ты и выкручивайся.

– Легко сказать…Это же…, – мямлил Кондрашов. – А ты практиканток уже провожал. Наверняка, и в домике у них был.

– Не без того! – приосанился Виктор. – Хе-хе. Хотя, при чём тут хижина дяди Толи? Сегодня же они на репетицию причапают. Лукин их тоже…того…сторговал в самодеятельности поучаствовать. Вот ты и лови момент: кадри их.

Некоторое время они шагали молча, и тишину перебивал аппетитный хруст пороши под их ногами. Снежные ноты преобладали в звуковом сопровождении приятелей до тех пор, пока Кропотов, что-то обмозговав, заинтригованно не осведомился:

– Юрк, я чего-то не совсем въехал: ты чё, насчёт блондиночки лыжи навострил?

– Ничего я не навострил, – угрюмо ответил тот.

– Какого ж чёрта суетишься? – недоверчиво ухмыльнулся Виктор. – Вот это фонтан! Юрок, давай без обиды. Парнишка ты, конечно, классный…И всё такое…Но для неё же ты – салажня пузатая. Ей же двадцать два стукнуло. Ей же взрослый мужик нужен, наподобие меня. И к ней я того…кхе-кхе…сегодня примерялся…

– Ты – к ней? – растерялся паренёк.

– Кхе-кхе, сопоставил свой сорок седьмой размер…, – сально ухмыльнулся Кропотов.

– Ты?!…К ней?! – задохнулся Кондрашов, от негодования прикусывая изнутри губу. – Да твоя примерка ей…, – брезгливо сморщился он. – Да нужен ты ей, как…Как самохинскому полкану вислоухому пятая нога или второй хвост!

В общем и целом Кропотов располагал к себе Кондрашова тем, что был весёлым, общительным, спортивным. До призыва в армию он защищал ворота футбольной команды металлургического завода. Неудивительно, что общие темы для разговоров, для совместного досуга у них находились.

Наряду с тем, старшему товарищу были присущи и такие черты характера, что вызывали у Кондрашова неприятие. Родители Виктора по сельским меркам были состоятельными, и до сих пор баловали единственного и любимого великовозрастного дитятю. Кропотов был не без дарований, и многое в жизни ему давалось легко. А ежели не давалось, то он и не утруждал себя.

В итоге, баловень судьбы постепенно привык избегать трудностей. Ленца частенько одолевала его. Допустим, вернувшись из армии, он не утруждал себя тренировками, и, как результат, не восстановился в «основе» городской сборной.

Спортивная неудача не слишком уязвила его самолюбие, которое тешилось иными – более приятными вещами: Виктор пользовался успехом у дам. Счастливчикам склонность прелестниц подчас даётся сама собой, как солнечный свет египтянам, и до известных лет не требует усилий над собой. Нельзя сказать, что Кропотов страдал ярко выраженным нарциссизмом, однако элементы самолюбования в нём, нет-нет, да и давали о себе знать.

Высоченный (под два метра), крупный, атлетически сложённый, с симпатичной физиономией и компанейским характером, Виктор пленял барышень «напропалую», как доходчиво выражались его однопризывники из воинской части. Там он слыл знатным «ходоком». Когда красавчика демобилизовывали (конечно, со слов самого Виктора), то офицерские жёны тихо плакали в чепчики и платочки, супруга командира части рыдала в полковое знамя, а жена прапорщика Подгребалова неделю отказывалась от приёма казённой красной икры и пайкового шоколада, припасённых для Виктора (по уставу, вообще-то, предназначенных на случай «ЧП»).

По возвращении на гражданку избалованный хохмач обнаружил, что в ельцинско-чубайсовской России той поры царил культ рвачества, бандитских «наездов» и расхристанности в сексуальной сфере. Последнее обстоятельство его отнюдь не огорчило, и он принялся, словно охотник глупых рябчиков на волосяную петлю, «снимать» деревенских хохотушек. А те отчаянно бросались в заманчивые объятия местного казановы, как мыши-лемминги – в морскую бездну.

Упомянутые лемминги прославились на весь мир тем, что в известные периоды несметными полчищами с фатальной обречённостью топятся в море, подталкиваемые напирающими задними рядами страждущих сородичей. Аналогично и замараевские девчата, теснясь в очереди, прожорливой саранчой летели в западню прожжённого сердцееда. Сам Виктор по этому поводу самодовольно говорил: «Настал час Кропота!»

Всякая его любовная интрижка, начинавшаяся приятно и красиво, неизменно завершалась тем, что очередная страдалица, в лучшем случае, оставалась с носом (ладно, если не «с пузом»), а её недавний «ангел сердца», свободный, что и прежде, по-ястребиному парил в чувственной вышине и хищным раскосым глазом отыскивал новую жертву.

Сельчане не раз и не два поневоле становились слушателями визгливых возгласов какой-нибудь озабоченной мамаши, во всю ивановскую кудахтавшей встревоженной квочкой над «желторотой и неоперившейся» дочерью: «Галька! Дура! Сызнова к Витьке попёрлася! Ведь спортит он тебя, ой, спортит! Гляди, забрюхатишь, я тебя к порогу и близко не подпущу!»

Однако похотливые притязания приятеля, гипнотизировавшие деревенских простушек, представлялись чушью несусветной по отношению к Стелле, и потому Юрий, оскорблённый в своих убеждениях, упрямо вторично выдохнул, ничуть не сомневаясь в собственной правоте:

– Как же…Нужен ты ей…Как полкану…

– О! О! Чё ты разгундосился-то, ровно Иерихонская труба, изнасилованная ослами? – крякнул Кропотов.

Лихой директорский шофёр мало что знал ( а точнее, ничего не знал) о библейской Иерихонской трубе, над которой безвинно оболганные им лопоухие животные в принципе не располагали возможностью надругаться. Но такая уж у него была привычка: молоть языком что ни попадя.

– Сам ты то место! – продолжал горячиться молодой тракторист.

– Да не кипешись ты, – с миролюбивым превосходством опытного в амурных делах, отозвался его нечаянный соперник. – Чего нам лаяться? Мне ж покеда не обломилось, зато засветилось.

– Как же…Засветилось ему…, – непримиримо ворчал Юрий.