Глава 6

Со креста снурок шелковый

Натянул на лук дубовый,

Тонку тросточку сломил,

Стрелкой легкой завострил…

А. С. Пушкин

В последующие дни дел у меня было по горло. Памятуя о прошлых ошибках, я насадил на древко наконечник рогатины, временно закрепив его прокопченными кожаными ремешками, и с оружием теперь не расставался. Еще раз удачно сходив на охоту, я убил оленя, а на обратном пути сцепился с редкостным представителем отряда кошачьих. Напоминающий сложением леопарда зверь был размером с хорошего тигра, имел красновато-бурый с размытыми черными пятнами окрас и отличался выдающимися клыками. Безусловно, моя тернистая тропа пересеклась с кем-то из представителей семейства саблезубых кошек. Пардус совершил последнюю в жизни ошибку, сиганув с дерева, когда я шел с добычей на плечах. Клыки и когти достались многострадальной оленьей туше, а меня швырнуло на землю.

Считается, что здоровый мужчина, имея, допустим, нож, способен справиться с животным своего веса (не без потерь, скорее всего). Тренированный боец может проделать это и без оружия (с тем же, видимо, результатом). Что касается меня, долгое время зарабатывавшего себе на жизнь подобными вещами, – стыдно было бы оплошать. Хотя кто знает, как обернулось бы дело, не прими на себя первый удар лежащий у меня на плечах олень. Зверь оказался невероятно силен и быстр. Пока я пытался подняться, он снова прыгнул, не оставляя мне времени дотянуться до выпавшего из рук оружия. Налету перехватив хищника за передние лапы, я, воспользовавшись инерцией прыжка, скорректировал его полет в сторону ближайшего дерева, а сам, сбитый с ног, опять очутился на земле. Пока несколько оглушенный зверь приходил в себя, я успел подготовиться к следующей атаке. Не поднимаясь с земли, я остановил его следующий бросок, поймав за шею, под челюстью, и опрокинул на траву, разворачивая спиной к себе. И все же он успел зацепить когтями мое плечо и, ударив задними лапами, распороть бедро. Не давая саблезубу опомниться, я сцепил ноги у него под брюхом, а шею захватил руками в замок. Зверь хрипел и бил лапами в воздухе. Теперь он не мог ни сбросить меня, ни дотянуться когтями, ни достать клыками. Оставалось выяснить, что пересилит: его вздувшиеся на шее мышцы или мои сцепившиеся в мертвой хватке руки… Я оказался сильнее!

Отбросив в сторону задушенного махайрода, я занялся своими ранами на бедре и плече. Ничего особо опасного, но, несмотря на благоприобретенные регенеративные способности, я решил подстраховаться – вдруг заведется какая исключительно зловредная инфекция. Дойдя до ближайшего ручья, промыл раны, потом, залепив их разжеванной кашицей из тысячелистника, стянул края и щедро замазал еловой смолой. Вот и все лечение.

Перетащив к пещере оленя, а следом и саблезуба, я собрался ободрать их, добавив оленью шкуру к доходящим до кондиции шкурам туров и антилопы, а кошачью выделать – на случай холодов.

Освежевав оленя, я взялся за пардуса… И тут меня поджидал сюрприз – его шкуру лезвия не брали! Хорош бы я оказался, попытайся справиться с ним при помощи ножа или рогатины – видать, непростой был зверь. Вот палица, возможно, оказалась бы полезной, но умерла так умерла…

Путем титанических усилий, загубив чертову уйму каменных лезвий, мне таки удалось сделать разрез на брюхе животного, где шкура была мягче и тоньше. А после, с грехом пополам, распороть ее дальше – пошью себе бронежилет! И называться буду – витязь в тигриной шкуре!

Еще одним приятным событием стала находка соли. Соляной источник отыскался невдалеке от озера – даже странно, что я не наткнулся на него раньше. Кроме того что еда теперь стала просто вкуснее, появилось больше возможностей для заготовки провизии впрок. Я уже завялил порезанное на тонкие полоски мясо бычка, а теперь собирался засолить часть оленины, используя под тару сплетенные из ивовой лозы корзины.

Хозяйственные заботы отнимали уйму времени – быт затягивает. В результате я оказался завален делами, плавно вытекающими одно из другого. На очереди была посуда. Сложив из камней у ручья нечто, напоминающее печь, я поставил туда вылепленные из смешанной в разных пропорциях глины с песком горшки и приступил к обжигу. С первой попытки, естественно, ничего не вышло, но я не стал впадать в отчаяние, а слепил посуду по другой технологии, обмазав глиной изнутри сплетенные из ивовой лозы небольшие корзинки. Не знаю, что сыграло свою роль на этот раз – ивовый каркас или удачное сочетание компонентов в растворе, – но своего я добился! Целых три горшка и миска не развалились при обжиге, приобрели темно-бурый цвет и даже отзывались на удар по ним мелодичным звоном. Такая удача окрыляла.

Получив посуду, я наконец занялся тем, для чего все и затевалось, – приготовлением клея. Вообще-то лучшим клеем всегда считался рыбий, приготовленный из белужьего плавательного пузыря. Но, скажите на милость, где я тут найду белуг или осетров? С другой стороны, турецкие луки – кстати, одни из лучших – делали с помощью мездряного клея! Вот от этого и будем плясать.

Сложив в один из горшков мездру^[7] с оленьей шкуры, турьи и оленьи копыта, я долил в него воду и, поставив на огонь… занялся другими делами. Больше от меня почти ничего не зависело, следовало только поддерживать несильное, ровное пламя и вовремя подливать воды. Оставшееся до вечера время я убил на изготовление стрел. Для начала сделал из полой кости струг, а потом занялся непосредственно стрелами. Кусок сухого, срезанного бобрами березового ствола с помощью клиньев был расщеплен на части. После, расколов их на более мелкие заготовки, я остругивал будущие древка, вместо стального ножа вкладывая в прорези костяного струга обсидиановые осколки, а потом шлифовал стрелы шероховатым камнем, добиваясь идеальной прямизны и круглых сечений. Прямолинейность древка проверял, прикладывая его к натянутой нити.

Когда клей был готов, я размягчил в нем сухожилия и с их помощью закрепил каменные наконечники на уже готовых древках. Так же я поступил с топором и наконечником рогатины, а потом перешел к ножам. Вставляя в заблаговременно вырезанное в древке или рукоятке отверстие наконечник, я плотно приматывал его вымоченными в клею сухожилиями. Таким образом, я, наконец, стал счастливым обладателем мощной рогатины, каменного топора, четырех ножей и двух десятков стрел. На стрелы с другой стороны я наклеил костяные втулки с прорезью для тетивы, а потом приладил оперение из глухариных перьев, следя, чтобы на каждой стреле они были из одного крыла. Пять стрел я сделал с тупыми костяными наконечниками – на птицу. Пернатые чрезвычайно крепки на рану, и пробитая острой стрелой дичь может преспокойно улететь, а вот с переломанными костями особо не полетаешь.

Что бы ни рассказывали об английских, индейских и прочих луках, лучшими во всех отношениях, бесспорно, являются сложные азиатские луки! За доказательствами далеко ходить не надо, приведу только один пример. Турецкий султан Селим в 1798 году выпустил стрелу на расстояние 766 метров, в то время как рекордный выстрел из современного блочного лука составляет 690 метров, а лучшие английские стрелки, по самым оптимистичным данным, вряд ли могли пустить стрелу на дистанцию, превышающую 300 метров! Правда, для стрельбы на дальность турки брали короткие, легкие стрелы, пользуясь специальной накладкой, но и с боевой стрелой результат был немногим хуже. К слову, средневековый арбалет со стальным луком бил всего лишь на 350—360 метров.

Естественно, лук у меня будет азиатский или русский, что в принципе практически одно и то же. В моих условиях добиться совершенства, точно следуя технологии, было нереально, и я решил компенсировать возможные недочеты мощностью конструкции.

Пробивная способность и дальность полета стрелы зависят от множества факторов. Среди них решающими являются сила лука и начальная скорость стрелы. И если со скоростью я ничего поделать не мог – что выйдет то и выйдет, – то мощность можно и увеличить. Тут все зависит от способностей стрелка – достанет ли силенок натянуть тетиву такого лука.

Перво-наперво я обработал имеющийся в моем распоряжении кленовый стволик до получения идеально прямой плоской планки – это основа лука. Затем, распарив, придал ей необходимую конфигурацию, превратив практически в обруч, и с помощью кожаных ремешков закрепил на сделанном из сучковатого бревна шаблоне: пускай сохнет.

К сожалению, немотивированные приступы голода случались у меня до сих пор, конечно, с первым разом было не сравнить, но все равно приятного мало. Приходилось бросать зачастую недоделанную работу и срочно мчаться на поиски еды. И даже когда этого не происходило, потребляемое мной количество провизии зашкаливало за всякие рамки, я почти постоянно что-то жевал. Заготовленное впрок мясо исчезало просто с катастрофической быстротой. Раньше я никогда бы не поверил, что человек может столько есть, но факты – вещь упрямая! Короче, постоянный жор, переходящий в обжорство.

Вне всякого сомнения, мой организм претерпевал какие-то изменения, но, к счастью, в большинстве своем, если не касаться еды, они носили положительный характер. Меня постоянно переполняла энергия, а для полноценного сна стало хватать трех-четырех часов. Вкупе с ночным зрением это давало дополнительное время для занятия делами. Куда-то подевалось чувство усталости. Как-то раз я для эксперимента попробовал отжаться от земли, сколько смогу, – результат обескураживал: после тысячи отжиманий я просто сбился со счета, задумавшись о чем-то другом, но чувствовал, что могу заниматься этим еще очень и очень долго! А мускулы в свою очередь сделались чуть ли не каменными. Я подозревал, что изменяется сама структура мышечного волокна, на что и уходит та прорва энергии, получаемая из пищи. Перед заброской, мне на всякий случай удалили зубные протезы, а теперь на их месте резались новые зубки. Нет, кариесом я не страдал и раньше, видимо, сказывались пробудившиеся кроманьонские гены^[8], но пару зубов потерял в различных жизненных перипетиях – пришлось вставлять, а теперь, похоже, и эта проблема стала неактуальна.

Так что все свободное время я рыскал в поисках добычи, решив заодно разнообразить себе меню. Во-первых, бил острогой рыбу, а во-вторых, уделил пристальное внимание растительной пище. До этого, не считая мяса, я довольствовался только тем, что прямо подворачивалось под руку, – щавелем, диким чесноком, черемшой и грибами, но теперь задумал ввести в рацион и еще кое-что.

К слову о грибах: считается, что белка в них как в мясе. Так-то оно так, но вот беда: этот белок совершенно не усваивается. К тому же грибы на 98 процентов состоят из воды – попробуй таким наесться! Нет, ощущение сытости на какое-то время получишь, но долго на такой диете не протянешь. Недаром северные народности в пищу грибы не употребляют. Они подходят к пище не с точки зрения вкусовых качеств, а с позиции питательности. Зато такое жрут… Закачаешься! Одно только протухшее в мясных ямах квашеное мясо чего стоит!

Мне вспомнилась услышанная когда-то легенда одной из этих самых народностей. Суть в том, что мужское население племени погибло: то ли на войне, то ли еще от чего – не суть важно. Тогда оставшиеся женщины воззвали к богам, ну или шаман подсуетился – точно не помню. И в ответ на мольбу из земли выросли фаллосы! Женщины благополучно решили свои проблемы, ну а потом фаллосы завяли и… стали грибами! Особенно хороша была концовка легенды: «А русские их едят!»

Откровенно говоря, даже в северных лесах чертова уйма того, что при необходимости можно пустить в котел, и это не считая дичи, естественно. Но при таком наличии зверья, как здесь, опускаться до вовсе уж экзотических продуктов вроде исландского лишайника или древесной заболони я счел ниже своего достоинства. Это годится, если совсем уж загибаешься от голода. Я помирать решительно не собирался и поэтому ограничился лишь теми растениями, которые легко нашел на озере и от которых будет больше проку: рогозом, белой кувшинкой и стрелолистом. Корневища кувшинки и рогоза я измельчил, высушил и растер в муку. Правда, муку из кувшинки пришлось вымачивать и снова сушить, чтобы избавиться от горечи. Со стрелолистом и вовсе все просто, как мычание: его сырые клубни по вкусу напоминают орех, вареные – горох, печеные вкуснее картофеля!

По ходу дела я наткнулся (и, естественно, разорил) на гнездо диких пчел, обзаведясь таким образом медом, и соответственно, в перспективе бражкой. Короче говоря, налаживая быт, я развернулся на всю катушку, и если бы не тяга к перемене мест и общению с себе подобными, мог бы обустроиться получше Робинзона и остаться в этой долине надолго, тем более что всегда испытывал тягу к такого рода жизни. Но подобные мысли посещали меня нечасто и не всерьез. Такая жизнь со всеми ее опасностями через некоторое время обязательно превратится в рутину, а у меня слишком деятельная натура, чтобы застрять где бы то ни было на одном месте на долгое время. Это не говоря уж о других побудительных факторах (например, явлении возмущенных зверским убийством родственников Валара), заставляющих поторапливаться со сборами.