Цитаты из книги «Радуга и Вереск»

Им он рассказал обо всем, что с ним случилось, умолчав о пане Любомирском, не подавшем им с Пржыемским никакой помощи, даже не выстрелившем по казакам. Пан Любомирский на глаза Николаусу не попадался. Он так и не пришел обнять его. И верно поступил, ибо сии объятия были бы иудиными.

Николаус шел, подволакивая ногу. Пусть понемногу, шаг за шагом, но не ждать смиренно смерти… Нет, смирению молодой шляхтич еще не научился. Он хотел жить. И все-таки шел.

– А ты, пане Аляксей? – Што я? – Зачем остался в Смоленске? – перешел на польский Николаус. И тут лицо Алексея Бунакова просветлело. – Ты думал, ради ваших ксёндзов да злотых? Али туфлю папе в Риме целовать? Со мной отцовская и дедовская вера. И бесовская ваша вольность мне не надобна. – Он снял шапку и широко перекрестился.

Доведется ли когда Николаусу посидеть у очага в отцовском доме, в заснеженном саду? Тронуть согревшиеся струны лютни после доброй чарки итальянского вина? Увидеть усталые светло-синие глаза матушки пани Альжбеты… Услышать рассказы речного капитана да и поведать свои

А Любомирскому?.. Ох, ему он даже сейчас не позавидовал, ибо таков есть и был и будет польский гонор.

Не лучше ли мне посторожить здесь?» – тихо вопросил Любомирский. И правда, это было разумно. Да и в случае промашки на обратном пути можно было окликнуть Любомирского и так выйти к лошадям. Пан Станислав и остался

Нет, он, не задумываясь, сейчас же вернулся бы в коронные земли. Его ничего не остановило бы здесь… кроме одного имени, что лучше всего звучит на латыни: Et iris. Сейчас в этом имени переливалось лицо девушки. И Александр может произнести его, чтобы окликнуть девушку во плоти. Вот кто на несколько ходов вперед видит игру, молодой парень, только и умеющий махать саблей, бросать боевой топор и стрелять из лука да гарцевать.

Когда все страсти поутихнут – и рассуждение придет здравое: все ясно, как надо. Но это и любо сердцу шляхтича: ходить по самой кромке, а пробьет час – и кинуться встречь судьбе.

Страсть охотничья остыла, и на смену явилась воинская трезвость. Вообще шляхта известна своим своеволием. Даже и в самый тревожный момент предстоящей битвы паны могут заспорить да повернуть своих коней и людей и уйти прочь… Такое случалось не единожды. И когда Ляссота говорил про цепь, у пана Григория мысль – ну не о цепи, конечно, а о строгом законе явилась: вот чего не хватает панам радным…

А цепь я себе оставил на память! – воскликнул пан Плескачевский. – Ты ее возьми в замок, – посоветовал пан Ляссота. – Снова отвести русского воеводу в Варшаву. Московитам любы цепи. Пан Плескачевский пощипал щеточку усов и так ничего и не ответил.