Шустов молча наблюдает за работниками в синей униформе, в оранжевых касках. Один из них замечает иностранцев, что-то говорит напарнику, тот оглядывается, хмурится – и неожиданно улыбается, кивает. Кристина отрывается от съемки и тоже улыбается, машет рукой.

– У американцев научились, – бурчит Шустов.

– Нашим тоже не помешало бы этому поучиться.

– Да уж… наши работники давно послали бы такую съемочную группу подальше. Но какого ляда они сбивают снег?

– А ты видел, как обматывают деревья соломенными покрывалами? Похоже, тут культ дерева.

– Хм, тогда бывшие лесники заповедника прибыли в нужное место, – заключает Шустов.

Они проходят мимо какого-то мемориального комплекса. За оградой одноэтажные здания казарменного типа, обелиски. Шустов говорит, что это казармы или тюрьма. По дорожке за оградой идут туристы с белыми флажками, на которых краснеет круг.

– А вот и гонцы солнца, – бросает Шустов.

Кристина снимает их через ограду.

За мемориальным комплексом видна уже настоящая военная часть. Под масксеткой стоит техника. Солдаты играют в баскетбол. Кристина снимает их.

– Как бы нашу съемочную группу не скрутили, – предупреждает Шустов. – У них же все еще война на дворе.

Кристина вопросительно оглядывается.

– Мир-то с Севером они так и не заключили, – продолжает Шустов.

Кристина перестает снимать, прячет смартфон в рыжую сумочку. Они обходят военную часть стороной, дорожки ведут куда-то выше, глубже в парк. Снегопад прекратился совсем. На ветвях чистые снежные шапки. Молча они идут по дорожке выше. Под ногами мелкая кленовая листва карминного цвета.

– Что, идем дальше? – спрашивает Кристина.

Шустов пожимает плечами.

И они продолжают восхождение куда-то, словно помимо своей воли. Кристина замечает что-то на сосне, достает смартфон, наводит – на ветке сидит перламутровая птица.

– Да это корейская сестрица нашей горлицы, – определяет Кристина. – Красотка.

– Павлины здесь водятся? – спрашивает Шустов.

– Ты же видишь, сколько снега.

– Первый снег… Да-а… Помню, такой же выпал на горе в сентябре. Я поднялся туда один, еще до твоего приезда в заповедник.

– Я помню, – отозвалась Кристина, – ты рассказывал. Это было шестнадцатого сентября. Твое любимое магическое число с тех пор.

Шустов сдвинул шапку на затылок, удивленно глядя на женщину.

– Все точно. Как это ты не забыла?

Кристина развела руками – и вдруг присела. Это было похоже на артистический поклон.

Шустов засмеялся.

– А ведь ты когда-то в молодежном театре играла! – вспомнил и он. – Но сбежала от режиссера-совратителя… Сволочь. Вдруг он убил великую актрису. Нашу Мерил Стрип.

Кристина смахнула с порозовевшего помолодевшего лица снежинку – или что-то, отвернулась к городу, видневшемуся в прореху между сосновыми заснеженными кронами. Корейская горлица захлопала крыльями и улетела, осыпав снег. И снег заискрился в ударившем луче солнца.

– Вот, – сказал довольно Шустов, – мы не прогадали.

– Пойдем дальше? – спросила Кристина.

– Да, – ответил Шустов, ткнув вперед и вверх сложенным синим зонтом.

5

Вверх вели дорожки по деревянным настилам с деревянными перилами, иногда прерываемые каменными ступенями, и тогда можно было выбирать, по какой именно дорожке продолжать подъем. Изредка сверху шли путники, все дальневосточного типа, узкоглазые, черноволосые, с лицами смугловатого, а то и откровенно желтого отлива. Многие были с лыжными палками, все – в походной одежде: в пуховиках, спортивных штанах, кроссовках. Шли паломники этого выходного дня и вверх, обгоняя двух странных пешеходов с синим зонтом, в одежде, совсем не приспособленной для снежных восхождений; особенно необычной была их обувь: сапоги на высоком каблуке у рыжехвостой иностранки и узконосые черные блестящие штиблеты у небритого мужчины в шапке с тяжелым бубенцом. И паломники, конечно, пялили узкие азиатские глаза на этих двоих.

Один кореец или китаец не выдержал и, указывая на их обувь, что-то сказал им с изумлением.

Шустов с Кристиной сдержанно улыбались, разводили руками. Кореец о чем-то спрашивал. Кристина попыталась заговорить с ним по-английски. Но тот не смог перейти на язык международных симпозиумов. И что-то продолжал говорить по-корейски. Наконец он вопросительно произнес:

– Джинкуе?

Шустов с Кристиной переглянулись. Кристина замахала рукой и ответила, что они не из Польши, а из России. Кореец выслушал и тут же довольный закивал.

– О, ноу, ноу проблем, ноу, ноу, – повторял он, качая головой и обгоняя их, уходя вверх.

– Мол, тогда дойдете, – сказал Шустов. – Русские ученые и бизнесмены всегда так ходят по горам.

– Кто же знал, что обвалится снег на голову, – откликнулась Кристина. – И что мы пойдем в горы.

И она растерянно посмотрела на Шустова, потом обвела взглядом некогда зеленых, а теперь синевато-серых дымчатых глаз заснеженные сосны, уходящие вверх по склону, фигурки поднимающихся и спускающихся горожан или туристов из близлежащих стран.

– А вообще-то… чего мы сюда, действительно, поперлись? – спросила она. – Ведь не собирались? В такую-то погоду…

Они продолжают восхождение. Спускающиеся паломники часто с ними здороваются, кивают, вежливо улыбаются. Шустов вдруг вспоминает, что еще вчера они месили слякоть на питерской улице, а вот уже действительность вздыбилась чудной горой с соснами и какими-то еще деревьями и кустами. И они пытаются ее одолеть.

– Действительность неодолима, – роняет Кристина, слегка задыхаясь.

– Ну, если гора и действительность идентичны, как любят говорить твои коллеги, то они вполне одолимы.

Кристина машет рукой.

– Пустое.

А вершина уже видна. На нее восходят три пожилых корейца или китайца, а может японца. И дружно что-то горланят.

Последние ступени круто идут вверх. Кристина и Шустов взбираются на площадку, озираются, задыхаясь. Внизу Сеул, огромный и неведомый город с дорогами, домами, рекой, мостами, горами, музеями, ресторанами, дворцами, башнями, парками, он дышит, неясно гудит, как дракон, во все свои сопла, белеет снежной чешуей, выбрасывает столбы дыма.

– Привет горе, – бормочет Шустов, ветер срывает его приветствие с губ и уносит куда-то.

– Какой горе? – спрашивает Кристина, отворачиваясь от ветра.

– Нашей, – отвечает Шустов.

Кристина молчит, смотрит вниз, на дороги, по которым движутся крошечные спичечные коробки автомобилей.

Корейцы фотографируются на фоне соседних гор, на фоне Сеула.

– Ну и все-таки мы ее одолели, – спрашивает Шустов, – или нет?

– Мы даже не знаем ее названия, – возражает Кристина.

– Да назовем сами. Гора… э-э…

– Поздних лет, – подсказывает Кристина и слизывает нечаянно немного помады с нижней губы.

– Ты, как обычно, съедаешь помаду, – замечает Шустов.

Кристина беспечно отмахивается и отвечает, что внизу подкрасится.

– Хочешь пить? – спрашивает она.

И Шустов кивает.

– Но снег корейский есть не буду, – говорит он.

– Пойдем вниз, там дымятся кофейни, – произносит она, как будто цитирует чье-то стихотворение.

– Это цитата?

Она качает отрицательно головой.

– Когда-то я любил дальневосточных поэтов, – говорит Шустов. – Геолог Петров открыл это месторождение талантов созерцательных для меня. Чжуан-цзы, Лао-цзы… Нет, это не поэты. А поэты… как их там…

Он морщит лоб, сдвигает вязаную толстую шапку на затылок.

– Хм, нет, производителей дубленок, шуб и перчаток я знаю лучше. Pikenz, Paolo Moretti, Linnanen. А чудные творения Lapin Nanka Oy! Это действительно вау. Мягкие, пушистые оленьи шкуры из-за полярного круга. Семейный бизнес с полсотни лет. Шкура под ногами на даче у моря, на стене в кабинете, если вы писатель а-ля Хемингуэй. Это ли не поэзия? А шубы из финской лисы «Голденберг фурс»?! Надо было, кстати, в такой тебе сюда и приехать.

– Это еще почему?

– Я слышал, у них тут культ лисы. Лисы-оборотни. Вот это был бы фурор. Хотя твой хвост и так производит на них неизгладимое впечатление.

– Перестань дурачиться.

– А все же, с точки зрения ученого-биолога, почему это так у них тут? Что за странная страсть к лисицам? Может, они произошли от лисиц? Мы все от обезьян, а они от лисиц, чернобурок.

– Это все как-то нелогично, дорогуша. Оборотней боятся, а не почитают. Формулируй точнее.

Шустов постучал себя пальцем по шапке.

– Ну я же торгаш, а не ученый.

Кристина устало взглянула на него и ничего не ответила.

Спускаются они другим путем. В одном месте ступеней нет, просто углубления в скале. Надо крепко держаться за веревочные перила. Сапоги Кристины скользят, она с трудом удерживается, вцепившись в веревку, лицо ее бледно. Шустов смотрит на нее.

– Да помоги же!

– Как я к тебе подберусь?

– Ох…

– Подожди.

Кристина нащупывает ногой углубление в камне, подтягивается на веревке.

– Надо было прежней дорогой… – задыхаясь, бормочет она. – Но тебе необходима новизна.

Шустов готов возразить, но помалкивает.

За ними сверху с интересом наблюдают паломники выходного дня.

– Давай вернемся, – наконец предлагает Шустов.

– Нет уж, – бросает она и продолжает спуск.

И тут слышится неподдельный ужасный треск кости и кожи. Все замирает…

Кристина глядит на ноги. Каблук сапога на левой ноге исчез. Она водит ногой туда-сюда, и каблук появляется. Но снова подгибается.

Шустов не может сдержаться и смеется. Кристина гневно взглядывает на него и, перебирая руками веревку, спускается со злосчастной скалы. Шустов – следом. Кристина нагибается, трогает каблук. Тот болтается на коже. Она пытается оторвать каблук. Шустов предлагает свою помощь, но та молча борется с каблуком – и отрывает его, в сердцах размахивается и запускает в снежные сосны внизу. Тут же с дерева срывается птица.

– Ого! Каблук вспорхнул! – восклицает Шустов, тряся бубенцом-помпоном и глазея в небо.

Хромая, Кристина продолжает шагать вниз. Теперь идти легче. Тут снова удобные деревянные помосты с деревянными крепкими перилами.

Они спускаются ниже и ниже. Идут вдоль высокой каменной стены, по которой вьются то ли корни, то ли какие-то растения. Дальше со стены свисают живые розы.

– Снег и розы! – восклицает удивленно Шустов, показывая рукой на алые цветы.

Кристина молчит и не смотрит.

Внизу Шустов сразу замечает стеклянную дверь кафе и предлагает зайти туда.

Кристина не выдерживает:

– Ты что, думаешь, я буду ковылять здесь за тобой, как хромая лошадь?! Может, будешь привязывать меня у дверей?

– Да тут давно нет коновязи, – машинально отвечает Шустов. – Одни стоянки БМВ и КИА.

Ноздри Кристины трепещут, брови хмурятся.

– Но что мы должны делать? – спрашивает Шустов.

– Да искать обувной магазин, и всего лишь, – отвечает Кристина.

– Ну, это само собой… – бормочет он. – Просто пока можно было бы согреться, перекусить…

Но Кристина уже ковыляет дальше. Шустов, бросив печальный взгляд на кафе, – за нею.

– Давай поймаем такси, – предлагает он.

Они стоят на дороге. Мимо проезжают автомобили, автобусы. Ни одного такси не видно.

– Ладно, – говорит Кристина, сворачивая к дереву, обмотанному циновкой из соломы.

Она опирается о ствол и стаскивает сапог с каблуком. Шустов с недоверием за ней наблюдает.

– Уж сломай, пожалуйста, – просит она, протягивая ему сапог, – и этот.

– Ты думаешь?

– Ну, регенерация маловероятна.

– А, это… типа хвост и ящерка… Да уж. Хотя – вдруг здесь все по-другому?

Он берет сапог, вертит его. Кристина ждет с поджатой ногой в черном чулке. Водители и пассажиры проезжающих автомобилей глазеют на них.

– Ох, нельзя ли поторопиться?

Шустов хватается за каблук и начинает его ломать. Но у него ничего не получается.

– Крепкий… – бормочет Шустов, отдуваясь, – зараза… Надо засунуть в какую-нибудь щель.

Он озирается по сторонам, видит урну, направляется к ней.

– Эй, ты куда же? – окликает его Кристина.

Шустов склоняется над урной, всовывает каблук между железной ножкой и бордюром, давит на сапог. Слышен треск.

– Ну что? – интересуется Кристина.

Вернувшись, он отдает сапог Кристине. Она торопливо натягивает сапог, топает им…

Шустов стоит, переминаясь с ноги на ногу, и глупо лыбится.

6

– Нет, все-таки не зря ты надел этот колпак, – замечает Кристина с узкой улыбкой.

По счастливому стечению обстоятельств именно сейчас мимо едет черное такси. И по взмаху руки останавливается. Но Кристина говорит, что это же deluxe taxi. Да уже поздно. Пожилой таксист выглядывает вопросительно с места. Шустов открывает переднюю дверцу. Но Кристина не садится, говорит, что сзади поедет. Тогда Шустов сам садится рядом с водителем. А Кристина пытается открыть заднюю дверцу, но у нее не получается. Шустов оборачивается, смотрит.

– Мог бы сначала меня усадить! – бросает Кристина.

Шустов сокрушенно вздыхает и мгновенье просто сидит и глядит вперед. Водитель с интересом наблюдает за ними. Шустов наконец собирается вылезти, но тут дверца поддается, Кристина сама ее открывает и плюхается на сиденье.

Водитель молчит.

Шустов оглядывается на него.

– How do you do? – Шустов косится на Кристину. – Все так?

– Fine! Where we go? – хрипло спрашивает таксист.

– Чего он? – переспрашивает Шустов.

Кристина помалкивает.

– Where do you want to go? – снова спрашивает таксист.

Он коротко и аккуратно пострижен, в черном костюме, только галстука не хватает, чтобы походить на какого-нибудь клерка из уважаемой фирмы.

– Черт, куда нам надо? Ты чего молчишь?

Кристина глядит в окно.

– Please indicate the address, – с вежливой улыбкой просит водитель.

– Слушай, – бросает Шустов через плечо, – или ты говоришь ему хоть что-то, или я сейчас уйду куда глаза глядят, как говорят на Руси.

– То есть в кабак, – наконец-то прерывает молчание Кристина.

– Да! Я хочу жрать, – выпаливает Шустов.

– Mister, take us, please, to a good shoe store. In the women’s shoe store. Be kind enough, – произносит Кристина.

Таксист кивает с улыбкой, еще три или четыре раза кивает, и автомобиль трогается, мягко катит по дороге. Шустов глядит на дома и машины, деревья и людей. Кристина тоже смотрит в окно. В автомобиле тепло, пахнет кожей, чем-то еще, чем-то вроде корицы. Тихо говорит радиоведущая. Звучит негромкая музыка, слышен голос певицы. Шустов косится на водителя. По желтоватому лицу расплывается некий свет удовольствия. Странное щебетанье и мяуканье под музыку.

Но внезапно оно действует успокаивающе.

Они едут по улицам Сеула и встают в пробке. Водитель что-то говорит по-корейски. Музыка тихо льется. Всюду пыхтят автомобили. Время идет. Кристина начинает ерзать.

– Да нормально, – успокаивает ее Шустов.

Наконец трогаются. Стадо машин прется угрюмо по заснеженной дороге, слышны нервные гудки.

Кристина вдруг замечает что-то и торопливо обращается к таксисту:

– Oh, mister, please brake here, right here!

Тот оборачивается и явно возражает:

– But, madam, this is not a shoe store.

– No, no, that’s what we need! – не уступает Кристина.

Водитель сворачивает к обочине. Указывает на счетчик.

– Обалдеть, – говорит Кристина, вытягивая шею, чтобы увидеть сумму.

Шустов тоже таращится, но молча вытаскивает бумажник, набитый корейскими вонами, и начинает отсчитывать.

В сыром воздухе резко раздаются все звуки, сигналы, визг тормозов, голоса. Они вышли прямо возле кафе. Да, за стеклом столики. Уже вечереет. Зажигаются окна. Снежные сумерки зябкие, диковинно чужие.

– Ты решила закусить? Но как же новые сапоги?

Кристина машет рукой.

– Потом. Мне и так удобно.

– Но мысы как-то по-турецки стали задираться вверх, – делится Шустов своими наблюдениями.

– Пусть принимают нас за турецких подданных.

– И на конференции ты хочешь красоваться в них?

– Найдем сами магазин, купим новые. Это черное такси очень дорогое.

Они поднимаются по ступенькам, открывают узкую дверь и оказываются в тесном кафе. Из-за стойки валит пар. Слышен грохот кастрюль, сковородок. За столиком сидят какие-то парни в синих робах, они отрываются от своих тарелок с супом и оглядываются на вошедших.

– Аньён! – приветствует всех Кристина.

Это словечко она выудила в интернете, из корейско-русского разговорника. Но почему-то в ответ никто не приветствует их. Парни отворачиваются к своей похлебке. Кристина и Шустов растерянно топчутся у порога, потом Шустов решительно направляется к стойке. Из пара выплывает кореянка в белом халате. На ее лунном лице тут же распускается улыбка. Шустов жестами объясняет, что им хочется чего-нибудь поесть. Кореянка кивает, но глядит все-таки растерянно. Шустов снова изображает поедание хорошей горячей пищи ложкой. Да хоть руками! Есть хочется зверски. Наконец женщина предлагает им занять места за столиком. Кристина и Шустов садятся у мутного запотевшего окна. На лице Кристины брезгливая гримаса.

– Что не так? – спрашивает Шустов.

– Запахи.

– Запахи как запахи. Ну, чуток специфические… так мы ведь действительно в Корее. Но надеюсь, это не собачатина у них там варится-парится. И не змеи с тараканами.

– Меня уже тошнит, хватит, а?

– Ты же ученый. Ученая.

– Господи, ну и что.

– Как будто Павлов не расчленял собак. Какая разница, есть ли их или мучить, а потом на мыло. Все любят строить из себя таких паинек. Американцы тычут нам афганской разрухой, как будто сами не выжигали вьетнамские деревни, джунгли. Русские в Турции морщат носы, натыкаясь на мусорные кучи, как будто где-нибудь в Твери или Архангельске у них по-другому. Когда уже все трезво научатся смотреть прежде всего на себя?

– Никогда, – твердо произносит Кристина.