Глава 7

Еще немного подождав, пока семена воспоминаний о виденном и слышанном в Индии, ускользнут в светлую прореху ничто, а обратно посыплются иные семена, Махакайя начал, полуприкрыв глаза:

– В цзюани пятнадцатой «Каталога», там, где говорится о «Великих пустынях юга», указано, что есть царство народа Ти. Предок Шунь родил Праматерь Инь. Она спустилась в страну Ти и поселилась там. Назвали народ Прародительницы-Жрицы Ти. Народ Прародительницы-жрицы Ти принадлежит к роду Фэнь, питается злаками… – Махакайя на миг задумался, и семена памяти снова посыпались из прорехи к нему, попадая в луч и сверкая, и он только и успевал их прочитывать: – Не ткет, не прядет, а одевается. Не пашет, не жнет, а питается. Там живут поющие и танцующие птицы. Птица феникс луань поет, а птица-феникс хуан танцует. Там водятся всевозможные звери, живут они все вместе. Там произрастают все злаки.

– О Амитабха! – невольно воскликнул кто-то из монахов.

Чаматкарана, обернувшись, сделал предупредительный жест. Махакайя же кивнул с легкой улыбкой, и большие его глаза с припухлыми веками, обширный лоб и даже редкие усы и крошечная бородка на самом подбородке осветились.

– Да, Чистая земля^[85] Амитабхи на мгновенье достижима не только при созерцании заходящего солнца, или прозрачной воды, или льда, или лотосового трона, – промолвил он, обращаясь к тому монаху, чей голос был так свеж, – не только при чтении мантры Ом Ами Дэва Хри и Намо Амито Фо, – Махакайя вторую мантру произнес по-китайски и поправился: – Намо Амитабхая Буддхая. – Махакайя вздохнул. – Но и при чтении таких книг может возникать образ Чистой земли. Она выступает под разными названиями. Когда комната твоего сознания почти совсем чиста, входящие в нее люди, книги обретают особый смысл, их охватывает это свечение, и они могут стать твоими проводниками в Сукхавати^[86]. Все превращается в мантру Амитабхи: пение птиц, звук ручья, шкворчание масла на сковородке, храп соседа по вихаре или чьи-то глаза.

Махакайя замолчал, снова пристально глядя на округлое нежное лицо того монаха с лучистыми глазами.

– Тогда, шрамана Махакайя, прочтите что-нибудь еще из этой книги, – попросил Чаматкарана.

И Махакайя продолжил:

– Цзюань одиннадцатая, где речь идет о Западных землях внутри морей, сказано, что в пределах морей, на северо-западе, находится гора Куньлунь. Это земная столица предков. Гора Куньлунь занимает в окружности восемьсот ли, в высоту она вздымается на десять тысяч жэней.

– Шрамана, сколько это? – спросил ворчливо старик монах, подняв дряблую слабую руку.

Махакайя поискал взглядом Хайю. Тот умел быстро считать. И он сразу пришел на помощь, спросил, сколько в жэни йоджан, и ответил:

– Тысяча девятьсот двадцать три^[87].

– А в окружности?

Хайя переспросил, сколько йоджан в ли, Махакайя сказал, и тот ответил:

– Тридцать тысяч семьсот шестьдесят девять йоджан^[88].

– Большая гора, – почти хором произнесли монахи.

– Куньлунь одна из пяти священных гор Ханьской земли, – сказал Махакайя и продолжал чтение-воспоминание из «Шань хай цзин»: – На ее вершине растет хлебное дерево… На горе той девять колодцев, огороженных нефритом, и девять ворот, их охраняет зверь Открывающий Свет.

– Смею ли узнать о нем? – подал голос настоятель.

– Зверь Открывающий Свет похож на огромного тигра с девятью головами, у каждой из которых человеческое лицо; стоит на вершине Куньлуня, обернувшись к востоку. К западу от Открывающего Свет живут птицы фениксы фэн, хуань и луань. На головах и на ногах у них висят змеи, на груди тоже змеи красного цвета. К северу от Открывающего Свет обитает Дающий мясо, растут жемчужное дерево, дерево цветного нефрита, дерево яшмы юйци, дерево Бессмертия. Птицы фениксы фэн, хуан и луань носят доспехи и оружие. Там растут лижу, хлебное дерево, кипарис. Там течет река Благостная, растет дерево Мудрости, маньдуй…

– Как бодхи? – переспросил кто-то из монахов.

– Для архата^[89] любое дерево – бодхи, – сказал Махакайя. – Даже обычная ива, которой обломали ветки, прощаясь.

– Прощаясь с кем? – спросил другой монах.

– Таков обычай у нас в Махачине^[90], – отвечал Махакайя. – При расставании на иве ломают ветки.

– Она же живая, – тихо произнес тот монах со свежим голосом.

– Да, – охотно согласился Махакайя и пригладил свои редкие усы, потрогал крошечную бородку. – Ведь может это был какой-то мудрец.

– В прежнем воплощении?

– Нет. В нынешней жизни. Об одном таком я узнал в стране Каньякубджа на Ганге, где густые леса и сияющие зеркалами синие озера, куда стекаются товары из иных стран, а жители богаты и радостны и цветов и плодов изобилие, они по нраву просты, склонны к учености и искусствам, а приверженцев ложной и истинной веры там поровну, монастырей сто, монахов десять тысяч. И вот там один риши вошел в дхьяну и стал подобен высохшему дереву. Пролетала птица и уронила на него плод ньягродха. И к следующей весне дерево пустило листву, зашумело радостно, распростерлось вольной кроной, стало толще в обхвате. И в кроне птицы свили гнезда. А риши наконец вышел из дхьяны. И он хотел сбросить это дерево, но пожалел птенцов в гнездах. И его именовали с тех пор Махаврикша^[91].

– Он так и жил деревом с гнездами?

– Нет. Он осторожно вышел из дерева, лишь потревожив немного птиц, и сорвав чуть-чуть коры, и капнув кровью на траву и палую листву. И дерево осталось его частью.

– Наверное, то дерево окружили почетом, – предположил худощавый монах.

– Сам риши поселился неподалеку в хижине и поливал его, ласково трогал. Хотя царь предлагал ему жить даже во дворце подле него. Но риши отказывался. Он был мудрец… Да и на мудреца находит блажь.

Махакайя замолчал, о чем-то думая напряженно.

Выждав, настоятель напомнил о риши. Махакайя продолжил:

– Татхагата учил: «Бывает, что на человека нахлынут плотские вожделения. Привязанные к удовольствиям, ищущие счастья, такие люди, поистине, подвержены рождению и старости». То же случилось и с риши. Однажды он увидел купающихся царевен и воспылал. Все скандхи^[92] его загорелись желанием. Все семьдесят две дхармы^[93] пяти скандх. И он утратил способность видеть себя со стороны. Иначе ему стало бы стыдно и смешно. Но он забыл поучения Татхагаты: «Люди, гонимые желанием, бегают вокруг, как бегает перепуганный заяц. Связанные путами и узами, они снова и снова в течение долгого времени возвращаются к страданию»^[94]. Риши уже не мог видеть себя зайцем. И он отправился к царю. И прямо все сказал ему. Царь был поражен. Справившись с замешательством, он попросил мудреца вернуться в лес и обождать, он должен спросить дочерей… И когда риши ушел, царь призвал своих дочерей и поведал им о желании великого и всесильного мудреца. Да, перед этим Махаврикшей трепетали сильные мира. И царь боялся, что он нашлет проклятье на страну. Все дочки отвергли самую мысль о замужестве с Большим деревом. И только младшая согласилась. Тут же царь с дочкой и отправились в украшенной повозке к лесной хижине, царь торжественно возгласил, что приносит в дар великому мудрецу свое сокровище… Но риши, взглянув на девушку, озлился и сказал, что царь привел ему замухрышку и произнес страшное проклятье, согнувшее всех дочерей царя до скончания их дней. И с тех пор город стал называться – Согнутые Девушки.

– Они все-таки стали как деревья! – воскликнул монах со свежим голосом.

Махакайя чуть заметно улыбнулся.

– В Магадхе я нашел другую историю о дереве, – сказал он.

– Просим ее рассказать, – нестройно отозвались монахи.

– Ом, поклонение Будде, – ответил Махакайя.

И все хором повторили: «Ом, поклонение Будде». Чаматкарана с благодарностью взглянул на Махакайю. Ведь сейчас было время пения мантр. Но и голос этого удивительного странника звучал певуче, как мантра. И в повествовании открывались всё новые и новые стадии пути, бросавшие сполохи света и пробуждавшие разум.

Махакайя снова возгласил: «Ом, поклонение Будде!» И монахи откликнулись. А один послушник – шраманера – по знаку настоятеля быстро встал и ударил в гонг. И все поклонились.

Махакайя заговорил. Он рассказал, что в стране Магадха, к югу от Ганги есть древний город, называвшийся прежде Кусумапура, что значит Город цветов. Но теперь его название другое: Паталипутра^[95]. В давние времена ученики одного брахмана гуляли среди трав и деревьев, и когда один из них стал жаловаться, что он красив и полон сил, а предназначения своего не исполнил, в шутку сосватали его за дерево патали. И вкушали собранные плоды, пили воду, бросали цветы. А как пришло время уходить, тот юноша отказался следовать за друзьями, и как они ни упрашивали, стоял на своем, мол, останусь с невестой. Раздосадованные друзья ушли. А тот сел у дерева в благоговении. И тут полилась музыка, вспыхнул свет, из-за деревьев вышли старец с посохом, старуха, ведущая за руку девушку. Старец возвестил, что это невеста его. И семь дней там звучали песни и музыка, веселились гости… Друзья вернулись за ним и видят: сидит юноша под цветущим деревом и раскланивается, складывает руки, улыбается и говорит как будто с гостями… Снова звали его, но юноша лишь смеялся. И через год дерево родило ему мальчика. Он хотел теперь вернуться в город к родителям, чтобы воспитывать там сына, но родня цветущего дерева удержала его и посоветовала здесь строить дом. Снова пришли друзья и видят всякие постройки, сады. Это пришлось им по душе, и они тоже стали строить здесь дома. Жилья и людей становилось все больше. И так разросся город, таким он стал прекрасным, что столицу и перенесли туда. И в веках просиял город Паталипутра, столица царства Магадхи, столица империи Маурьев и империи Гуптов.

Монахи сидели недвижно, взирая на рассказчика. Но у некоторых глаза были прикрыты. Возможно, они осуществляли дхьяну на голос Махакайи и глубже вникали в суть его историй и ярче все видели.

Махакайя умолк после рассказа о Паталипутре, собираясь с мыслями…

– Уж не прикинулись ли вы деревьями с тем начальником пограничной заставы? – вдруг скрипуче спросил старик.

И все монахи засмеялись.

– Да, – сказал Чаматкарана, – шрамана Махакайя, как вам удалось миновать заставу?..

Но тут вдруг снова ударил гонг. До полудня оставалось немного, а это было время дневного и последнего для монахов вкушения пищи. После полудня это уже запрещено. И все отправились в вихару. На улице все так же дул горячий ветер. Все было подернуто пыльной дымкой. Прежде чем пойти в вихару, Махакайя решил разглядеть статую лежащего Будды.

Он остановился у колосса, с благоговением взирая на него и вспоминая вчерашний опыт ощупывающего познания. Теперь он уже мог ясно классифицировать его. Гимнастика ума в прославленном монастыре Наланда не прошла даром.

Тут был урок: сань цзы сян^[96]. Ощупывая статую, он переходил с уровня парикалпита, что значит баньцзи со чжи сян^[97], с уровня человека, который не думает ничего вообще о сознании, на второй уровень – паратантра, и то ци сян^[98]. Здесь устанавливаются взаимосвязи и обусловленность дхарм.

А потом оказался на третьем уровне? Паринишпанна, юаньчэн ши сян?^[99] Когда коснулся лакшана, солнечной родинки вечного просветления. И ему стали ведомы повороты чьей-то судьбы.