Цитаты из книг автора «Олег Ермаков»

Мы березовые люди», – говорила бабушка Катэ. «Как это?» – недоумевал внук. «Чалбон-звезда ведь это Береза, – отвечала она. – И все у эвенка было из березы. Рождался – сразу в березовую люльку, сшитую корнем черемухи. Игрушки – берестяные олешки. Воды попить – из берестяного туеска. Укрыть жилье – берестой. Шапку сшить – берестяную. Лодку – то же самое. И лучше березового топорища нет. А еще ангуры[25]. И много чего».

Не говори, что добудешь лося, оленя, волка, медведя, соболя, нерпу, – ветры донесут зверю, он и не пойдет в твою сторону. А убив, тоже не хвастайся, снова ветры донесут. И кости съеденного зверя в огонь не бросай. Шкуру лося не сдирай с головы, а то он другим запретит тебе попадаться. И следи, чтоб собака не жрала голову, ноги или копыта дикаря-оленя. И роженице не давай мясо лося или дикого оленя, чтоб не спугнуть впредь удачу. И мужику нельзя есть шейный позвонок дикого оленя или лося. Одё! Нэлэму!..

разделенными полосками серого раствора. – Гоняться по площадям Рима, еще каких-нибудь городов, забытых столиц, – продолжала Яна, – ловить линию… – Я бы съездил в Варшаву, – сказал Косточкин. Яна улыбнулась. – Краков лучше. Там-то короновались все короли. – Бывшая столица? – Да. Странный мир бывших столиц. – Или несостоявшихся.

– Зачем? Он играет? Яна покачала отрицательно головой. – Нет. Кто-нибудь из гостей. Но раньше играла его супруга Ольга Адамовна… потом… потом она сбежала с нашим рыжим Патриком! – Яна нахмурилась и с возмущением, но и весело взглянула на Косточкина. – Но вот я и проболталась…

Николаус жалел, что послушался отца и приехал на край этой Тартарии служить.

тчеканил Аркадий Сергеевич. – Ох уж эта метафизика, – пробормотал Савва и как-то уже не столь колюче взглянул на Косточкина. – Давно там были? – В тот год и даже день, когда Качиньский навернулся у нас, – сказал Аркадий Сергеевич, – по всегдашней польской дерзости. – Ну, Аркадий, – отозвался Валентин, – ты здесь, как обычно, пристрастен. – Это перст истории, – сказал Аркадий Сергеевич и, конечно, вздернул свой узловатый и прокуренный перст. – Само смоленское небо бунтует. Нечего ему дерзить. Туман – значит, туман. Но как может польский лыцарь испугаться смоленского тумана? – А я бы сравнил этот налетевший вихрь с платом, который распростерла Богородица во Влахернской церкви, спасая Константинополь от врагов, – сказал часовщик, безумно синея глазами. – Сомнительное сравнение, – сказал Борис. – Они летели только поклониться костям соплеменников, – поддержал его и Валентин. – Там были и женщины. – И все же, сколько можно тыкать нам под нос эти кости? – спросил часовщик. – Ну да, – тут же откликнулся Борис. – Мы же напрочь забыли своих красноармейцев, тысячи, сгнившие в их концентрационных лагерях Стшалково, Тухоли… Спроси любого у нас про эти лагеря, никто не знает. А скажи: Катынский лес, – сразу ответят: Сталин, поляки, Сталин. Как пароль – отклик. Это уж так!

Есть линия живописная, есть органическая, природная, и есть абстрактная. Когда все три соединяются, вот тогда-то все и начинается, и пешеход скользит по ней, как серфингист по волне. В Тибете были лун-гом-па, скороходы, носившие известия по редким селениям, они были мастерами линии. На линии им не страшны ни морозы, ни ветры. Линия доступна лишь вдохновению. В каждом городе они есть. Попасть на линию – настоящее приключение. Линия пронзает пласты времени, а не только пространство.

Вообще, кто-то умный говорил, что тем и отличается город от деревни или села. Присутствием даймона. Лучше сказать, гения или души. И это, Павел, не лабиринт, а самая настоящая линия. –

– Ты, пан, сквернослов! – Омоем скверну кровью.

– Ты, пан Александр, сам не знаешь, чего хочешь, – сказал он. – Нет перчаток, а то бы я тебе смазал, – проговорил Александр, – чтоб уж наверняка знать, трус ты или нет. Не кулаком же припечатать? Так знай: я смазал тебя перчатками по носу. Кровь бросилась в лицо Николаусу. – Где и когда будем драться? – спросил он. Александр взглянул на его пояс с саблей. – Пошли, – отрывисто бросил он.