Глаза приспособились, теперь было видно, что узкий лаз идет вверх и одновременно загибается направо. Впереди слышались негромкие голоса. Женя заглянула за угол: неподалеку на полу тоннеля лежала полосатая тень. Значит, тут что-то вроде маленького окошка, только оно в самом низу стены и зарешеченное.

Кажется, она добралась. Вот только куда?

– Пауна тора соацера, – сказала совсем близко Аэлита. – Куа лома магацитл!

– Кроно ту’лава дото! – ответил незнакомый плаксивый голос.

Похоже, коминтерновки ссорились. Женя присела возле «окошка», потом вовсе легла на пол и заглянула внутрь.

Снова заговорила Аэлита. Ее кровать стояла совсем рядом, если постараться, то протянув руку, можно ухватиться за ножку…

– Аэлита!.. – шепотом позвала Женя. – Это я! Я пришла…

Аэлита замолчала, потом продолжила горячо и почти громко. Вдоль края одеяла скользнула бледная кисть, показала под кровать. Из ладони выпала ракушка-рация.

Происходило что-то непонятное, Аэлите явно требовалась помощь. Женя присмотрелась: решетка держалась на двух гвоздиках. Сдвинуть ее в сторону и проползти в отверстие оказалось минутным делом.

В комнате было тепло и даже душно: похоже, тут вообще никогда не открывали окон. Под кроватью у Аэлиты лежал мягкий пушистый коврик. Такие же коврики виднелись под соседними кроватями. Интересно, зачем? Женя не стала задумываться. Мягко – и ладно!

Она прижала ракушку к уху…

– …А что будет с нами? – голос Аэлиты неожиданно прозвучал по-русски, хотя другим ухом Женя по-прежнему слышала речь на незнакомом языке. – Хорошо Туале, ее отец из партии Перемен. Если они возьмут власть…

– Уже взяли! – злорадно перебила ее другая коминтерновка. – Теперь все станет иначе.

– Ты неумна, Туала, – сказала Аэлита. – Ты не понимаешь…

– А ты гордячка! Молчи и привыкай, ты не самая главная теперь!

– Кому лучше, когда мы ссоримся? – произнесла третья. – Родина далеко, нам надо держаться вместе.

– Вместе с этой?! – огрызнулась Туала и произнесла издевательски: – Дочь магацитла, как же! Когда она слушала нас, Нея? Мы всегда были для нее «калеки», для их рода любой, у кого нет полного набора второй силы, «калека».

– Думаешь, настоящие «калеки» примут тебя за свою? – чуть слышным шелестом долетел голос какой-то еще девочки, ранее молчавшей. – Ни у кого из их дочерей не расстелен под ложем коврик для служанки, наоборот, их дочери спят на таких ковриках… – Девочка вдруг словно бы задохнулась, но сумела продолжить: – А для их отцов мы все – синяя кожа!

Про «синюю кожу» Женя не поняла, а насчет «калек» более-менее разобралась: Аэлита рассказывала ей, что те, у кого нет встроенных в тело приборов-помощников, могут передвигаться разве что на костылях, инвалидных колясках… Это она, надо так понимать, говорила про коминтерновцев, изувеченных пытками в застенках. Но отчего для девчонок эти «калеки» – словно бы чужие, чуть ли не враги? Разве могут у них тут быть враги? Как они к нам вообще попадут?

Вообще-то могут попасть, наверно. Ведь есть же у нас, пусть не в «Артеке» сейчас, английские коминтерновцы и их дети, а есть дипломаты и всякие там приглашенные на заводы специалисты из буржуйской Англии, хотя с ней уже скоро война начнется. Вот и в этой Соацере… То есть Соацера – их столица, а сама страна называется Тума…

Но все равно что-то не складывалось.

– Даже хуже… – вздохнул кто-то из девочек. – Не синяя кожа, а варенная плоть в водах горячего озера. И род Тускуба, и дети тех, кто ведет партию Перемен…

– Здешние не допустят! – воскликнула Туала.

– Здешние? Да ты действительно неумна. Мы для них – тоже плоть… Совсем лишняя плоть вокруг того, что в нее встроено. Вот это им и вправду очень нужно.

– Но начнут с плоти и крови Тускуба!.. С синей его крови.

Почему они ругаются, удивилась Женя. Что-то произошло на их родине? Может быть, революция? Но ведь это же здорово! Революция – всегда здорово.

Аэлита давно уже не говорила ничего. Остальные коминтерновки ссорились, яростно упрекали друг друга, но голоса их почему-то звучали все тише и тише.

– Очень тяжело, – вдруг сказала та, которую звали Нея. – Ужасный мир.

Было слышно, как она зевнула.

– Ужасный, – согласилась Туала. – Как они… здесь… живут?..

Ей уже никто не ответил. И никто, включая саму Туалу, не шевельнулся, когда еще через десяток секунд вдруг тихо скрипнула, открываясь, дверь.

* * *

– Проверяйте, товарищ уполномоченный.

Женя узнала голос противной медички. Раздались тяжелые шаги. Пара сапог остановилась у кровати Аэлиты, потом их обладатель прошел дальше.

– Все тут, – сказал товарищ Андрей.

– Куда им деться? – ответила медичка. – Видите, дрыхнут без задних ног.

Она почти не понижала голос. Андрей ничего не сказал, но, должно быть, сделал предостерегающий жест, потому что женщина ответила:

– Да нет нужды, товарищ уполномоченный. Они и днем-то почти все время спят…

– Все равно, – сказал уполномоченный. – Следите, не спускайте глаз. Сами понимаете. Кто знает, как все сейчас повернется?

– А что Москва? – спросила медичка.

– Ждет, – непонятно ответил товарищ Андрей.

Снова заскрипели сапоги, хлопнула дверь. Спустилась тишина, которую прерывали только тяжелое дыхание и тихие стоны коминтерновок.

– Аэлита? – прошептала Женя. – Ты спишь, Аэлита?

– Мне надо бежать, – сказала после долгого молчания Аэлита. – Спаси меня, Женя.

Вот так. Все ясно и все просто. То есть на самом деле ничего не понятно и все, наверно, очень сложно, но никаких вопросов не остается.

И очень страшно подумать, что будет, если этот, как его, Алик не передал ракушку своему командиру. Или если тот сейчас держит ее не рядом с собой.

Конечно, говорить с командиром рахмоновцев должен был Тимур. И Тимур действительно ему все объяснит – потом, совсем скоро. Но кое-что надо сделать еще скорее, прямо сейчас.

– Гейка! – укрыв раковину в кулаке и прижавшись к ней губами почти вплотную, Женя говорила почти беззвучно: знала, что этого хватит. – Гейка! Ты слушаешь море?

Она была почти готова к тому, что никто не отзовется. Но когда ответ все-таки прозвучал: «Я… я слышу тебя! Ты кто?!», Женя чуть не засмеялась – таким испуганным был голос бесстрашного Гейки.

Говорила она с ним совсем недолго. Потом осторожно поскребла ногтями ножку кровати и услышала, как Аэлита шевельнулась у нее над головой.

– Встать сможешь? Или ты сейчас, как они, без задних ног?..

– Я смогу. Я дочь магацитла.

* * *

Вниз по тропе они буквально снесли ее на руках, хотя это было совсем нелегко, какие бы у нее ни птичьи косточки. Однажды на особенно крутом участке, когда под сандалиями опасно заскользил голый камень, Аэлита вдруг попросила оставить ее здесь и поскорее уйти. Ага, как же, вот так взяли да оставили, бросили на погибель, побежали спасать свои драгоценные шкурки. «За друзей стоять отважно будь готов! Всегда готов!» – пункт пятый Кодекса.

Все же ни она без них не спустилась бы тут, даже днем, ни они без нее – ночью. Они были ее ногами, она их глазами: видела тропу в темноте на тридцать шагов вперед, ощущала меняющуюся крутизну склона, предугадывала повороты.

А один раз тем же неведомым образом предощутила приближение погони. То есть это все же была не погоня, от той бы не спастись: несколько человек спокойно, без спешки прошли вдоль склона в десятке шагов под ними. Кажется, двое-трое из команды товарища Андрея, а с ними пара пионервожатых.

Лунный свет в эти минуты пробился сквозь ночные облака и щедро пал на землю, но сквозь сплетение ветвей сделал все непроглядней, чем в полной тьме.

Да, не погоня, об исчезновении Аэлиты из спального корпуса, похоже, еще не узнали… Но обычным такое ночное патрулирование назвать трудно. Должно быть, приказ «все проверить и перекрыть, чтобы мышь не проскочила» касался не только окрестностей Дворца.

Потом Тимур и Женя долго сидели на прибрежных камнях, восстанавливая дыхание. И Аэлита, измученная, сидела рядом с ними. Она бы, наверно, сейчас провалилась в сон, но времени совсем не оставалось.

– Смотри, дочь магацитла. Вот это – Султанская скала, то есть Шаляпинская. Ну все равно, как ее ни называй, ничего не изменится. Нам надо плыть вокруг нее. Гейка будет ждать с той стороны возле пещеры: на эту сторону ему нельзя выгребать – лодку могут увидеть. Ох, далеко, слушай… Жень, я помню, что ты мне рассказывала, но все-таки море – не бассейн.

– Я доплыву, – неживым от усталости голосом сказала Аэлита.

«Она доплывет», – кивнула Женя с уверенностью, которой, Тимур это вдруг почувствовал, у нее на самом деле не было.

«А ты?» – взглядом спросил он.

– А ты-то сам? – бурно, вслух возмутилась Женя, чем несколько успокоила его.

Почти прямо под их ногами волны, равнодушно шелестя, накатывались на невидимый пляж.

– Поздно, – все таким же мертвым, но уже не от усталости голосом сказала Аэлита.

Вдоль берега цепочкой шли люди. Кажется, те самые, кого они пропустили мимо себя в темноте выше по склону. Теперь повернули и возвращаются. Вот только разминуться с ними тут не было никакой возможности.

– Поздно… – с отчаянием повторила Женя.

Тимур даже удивился. Он отлично понимал, что ничего еще не поздно.

– В воду, дочь магацитла, – прошептал он уголком рта. – Плыви так, как тогда в бассейне. На поверхность не показывайся, кроме как для вздоха. Живо!

– А вы?

– А мы догоним. Потом. В воду, кому сказано! Погубишь и себя, и нас!

* * *

«Артек» – огромный лагерь. В нем много малых лагерей и у него немало своих законов. Как и всюду, нередко законы обходят и нарушают: в каждом из входящих в него малых лагерей чуть по-разному, но если честно, то разница невелика. Как и всюду, виновных ловят, уличают, стыдят и наказывают. Или прощают. В прежние времена прощали куда чаще, сейчас правит строгость.

Но за море не прощали никогда. Ни прежде, ни теперь.

Кажется, только один раз за всю историю «Артека», да и то незапамятные лет десять назад, кто-то утонул, купаясь в море без надзора. Но с тех самых пор во всех лагерях и во всем лагере действует незыблемый и неумолимый закон: каждый, кто без спроса уйдет купаться, будет тотчас же отправлен домой. И от этого закона лагерь не отступал никогда. Теперь в нем появились уже и другие законы, куда более беспощадные, но этот не отменен.

Однако слишком здесь пышно цветет удивительная зелень, слишком часто попадаются прохладные ущелья, журчащие потоки, укромные поляны. Слишком много тут сверкающего солнца, которое словно бы продолжает сиять даже ночью… Особенно ночью!

А про ночные прогулки закон ничего не говорит. То есть на самом деле говорит, но гораздо менее суровым тоном.

Даже если на такую прогулку вышли мальчик и девочка. Даже если гуляют они по пляжу возле самого моря (лишь бы в воду не лезли!). Даже если не просто гуляют.

Потому что соблюдайся в этом случае закон неукоснительно, где он должен начать и где остановиться? Мальчик и девочка – это только ли тринадцатилетние пионеры? А кем считать восемнадцатилетних вожатых, которые сами следят за тем, чтобы артековский закон соблюдался?

И сказал сам себе «Артек»: «Все они – мои дети, подростки на берегу моря. Пока будет можно, я зажмурюсь».

* * *

Она была спортсменка и медалистка, ростом лишь на сантиметр не дотягивала до метра девяносто, а возрастом – всего месяц до девятнадцати лет. Но «Клеопардой» ее называли, и то за глаза, только здешние малолетки, дома же звали Лерочкой и все еще считали внучкой.

А ее Славик – он такой образованный и умный, такой взрослый, на целый год старше… И пусть смеются всякие дуры, пусть выдумывают, что ему будто бы для поцелуя на пенек вставать нужно!

Она сейчас больше всего страдала от того, что нельзя идти со Славиком обнявшись или хотя бы держась за руки. При этих, которые с ними сейчас, никак нельзя. Но она и так чувствует его дыхание, а это такое счастье…

Сначала она поняла, что он дыхание на миг затаил, потом – что Славик изо всех сил старается дышать как прежде, идти обычным шагом, с привычной внимательностью смотреть по сторонам, ни в коем случае не поворачивать голову вот туда… И Лера тоже туда не посмотрит, голову не повернет. А если взгляд скосит, проходя мимо, – ну какое кому до этого дело!

Какое кому дело, что какая-то парочка обнимается-целуется на их со Славиком месте, судорожно расстегивает друг на друге одежду, возится торопливо и неумело… Лере и Славику не жалко. Они щедрые.

И уж точно не должно быть до этого дела тем, кто идет с ними сейчас. У них другая задача, эту задачу они объяснили и вожатым, вожатые все поняли и выполняют.

Лера добросовестно следила за освещенной луной морской гладью, но там не было ни лодки, ни признака кого-нибудь удаляющегося от берега вплавь. Впрочем, вон появилась точка в паре сотен метров от берега, но это дельфин. А вот он уже снова нырнул.

Кажется или нет, что за плавник его ухватилась тонкая девичья рука?

Да ну, ерунда какая!

* * *

– Не заметили, – выдохнул Тимур.

Женя промолчала. Ей казалось, что уж Клеопарда с высоты своего-то роста обязательно должна была их увидеть.

– Женечка!

Она ласково потерлась ему щекой о голое плечо, по-прежнему не произнося ни слова. А до Тимура, кажется, только сейчас начало доходить. Эх ты, мальчишка… мужчина ты мой…

– Женечка! И… и что же мы теперь?

– Не что, а кто. Мы – муж и жена. Так это, кажется, называется?

– Женечка! Моя Женечка!

– Заодно. За одно. Помнишь?

– Это когда мы объясняли Аэлите, что такое товарищ?

– Тогда. А если ты еще раз назовешь меня «товарищ Женя» или скажешь, что мы все это затеяли только для того, чтобы отвлечь внимание от Аэлиты, то я возьму вот этот булыжник и заеду тебе по башке!

Булыжник и вправду был здоровенный. Но Тимур понимал: то, что Женя, его Женя, сейчас сказала об Аэлите, тоже правда.

Только кто же мог догадаться, что после того, как эти пройдут и им с Женей уже можно будет, облегченно вздохнув, разомкнуть неловкие объятия, они вместо этого вдруг кинутся друг на друга, как… как…

Женя гибко встала, потянулась – тут, на песке, при лунном свете было видно все-все, и Тимур в панике отвернулся.

– Смотри, – грустно сказала она. – Должен же ты хоть напоследок увидеть, что тебе досталось.

– Напоследок?!

– Ну да. Потому что сейчас мы оденемся и поплывем за Аэлитой. Туда, где Гейка всех нас сможет подобрать. Как же еще?

– Действительно, как же еще… – пробормотал Тимур.

* * *

Гейка греб яростно и целеустремленно. От весел он Тимура шугнул сразу: «Не умеешь ведь, только мешать будешь!», а к рулю успела проскочить Женя и вовсе не собиралась уступать кому-то это место. Так что дело себе Тимур нашел, только когда лодка зашелестела килем по песку: соскочил в воду, помог вытащить лодку на берег, затем помог выбраться девочкам… Конечно, только Аэлите, ну так ей и Женя из лодки помогала, а когда протянул было руку Жене, она, будто не заметив, перепрыгнула через борт не менее ловко, чем он сам. Как и не было между ними ничего только что. Или, наоборот, потому, что было? Не хочет, чтобы это кто-нибудь заметил: Аэлита, Гейка?..

– Ну вот что, комиссар, – угрюмо проговорил Гейка, обращаясь к Тимуру едва ли не в первый раз после того, как они с Женей забрались в лодку. – Там мой дом – видишь, в окошке лампа?

– Твоего деда, Рахмона-аги, – кивнул Тимур. – Вижу, конечно.

– Рахмона-моллы, – еще более хмуро, сквозь зубы поправил Гейка. – Я и сам не знал, пока сюда…

Тимур снова кивнул. Наверно, у деревенских людей еще в чем-то прежние понятия, и нет ничего особенного, что уважаемого старика тут называют «молла». Хотя странно вообще-то: на третьем десятилетии советской власти!

– Запомнил. Ассалам аляйкум, уважаемый Рахмон-молла – именно так и обращусь, да ты не бойся, не совсем же я дурак. Ну, пошли?

– Нельзя вам туда идти, – через силу выдавил из себя Гейка. – А ей, этой девчонке из… ну, из оттуда – тем паче нельзя!

Все они одновременно посмотрели на Аэлиту. Ее лицо белело в ночи, как мраморное.

– Молла, – повторил Тимур.

– Я же не знал! – отчаянно прошептал Гейка, Гейдар Рахмонов, атаман здешних рахмоновцев, внук самого Рахмона-моллы. – Сперва даже удивился, отчего дед мне тут разрешил все организовать как под Москвой у тимуровцев, у тебя то есть… Я тогда подумал: это хорошо, значит, дед теперь с нами всей душой! И его… его друзья тоже! Да у нас половина думает, как я тогда, в самом начале: и Али, который мне от тебя ракушку передал, и другие…

– Тот серп такой большой – это на самом деле не пара к молоту, а полумесяц? – поинтересовалась Женя как ни в чем не бывало. Словно они в музее были сейчас и она попросила экскурсовода рассказать ей о каком-то значке на древнем знамени.

– Ну.

– Что ж ты девочке помочь согласился, адъютант? – холодно произнес Тимур. – Мог вообще на зов не откликаться. Мог сказать, что лодку подогнать не сумеешь. Но отозвался, пригреб, забрал нас всех… И куда ей теперь?

– Никуда, – Гейка смотрел в землю. – Но если она в наш дом войдет, это будет хуже, чем в никуда. Или если даже вы втроем войдете… Вот, возьми свою рацию, – он зашарил по карманам, достал ракушку, протянул в пространство между Тимуром и Аэлитой. В результате взяла ее Женя. Да не просто взяла, а выхватила, как оружие у дезертира.

– Деду рассказывал? – голос ее был строг и суров. Так, наверно, говорит ее отец, отдавая боевые приказы.

– Ни слова, – Гейка расправил плечи, теперь он смотрел на Женю прямо, глаза в глаза.

– Хорошо. И об остальном тоже не говори.

– О чем остальном? – Он даже нашел в себе силы усмехнуться, пускай криво. – О дельфине? О том, что она вдруг поднялась передо мной из-под воды, как ни один живой человек не может? Да такое даже можно и рассказать: дед просто решит, что я саташкан, – Гейка постучал себя костяшкой согнутого пальца по лбу. – Но лучше не расскажу. Вовсе незачем ему знать…

– Действительно незачем! – произнес незнакомый голос из темноты. Почти незнакомый.

Они изумленно повернулись все разом. Кроме Аэлиты, которая, оказывается, давно уже смотрела в ту сторону. Больше всех ошеломлен оказался Гейка.

– Семеныч-ага?!

– И не только.

Тимур и сам уже видел, что не только: кроме старика на костылях, смутно запомнившегося по первому дню, с разных сторон подступили медленные тени. Прорваться, наверно, можно: они все – кто с костылем, кто в кресле с колесиками, а кто даже на такой платформе, на которой безногие ездят, отталкиваясь обтесанными чурками от земли. Но куда? И нужно ли?

Аэлита вдруг заговорила-запела, торопливо и непонятно. Обе ракушки сейчас были у Жени в руке, она дернулась было поднести одну из них к уху, но передумала, протянула Семенычу. Тот принял их, внимательно посмотрел сперва на нее, потом на Тимура и снова повернулся к Аэлите. Выслушав, что-то ответил на том же незнакомом языке. Затем как-то необычно перехватил костыли и коротко поклонился ей.

– Девочки и вправду неумны, – это он сказал уже Тимуру и Жене. – Они думали, что мы жаждем мести внучке Тускуба. Никому из них и в голову не пришло, что здесь, в краю магацитлов, у нас может быть иная цель – помочь дочери магацитла…

– А нам вы поможете, Семеныч-ага? – вежливо спросила Женя.

– Не ага, – улыбнулся старик. – И не Семеныч. И не помогу. Лучше вам от нас теперь держаться подальше, даже забыть, что когда-то видели нас… и ее… А поможет вам тот, кого ты, девочка, позвала на помощь этой ночью.

– Я?! – выдохнул Гейка, все еще не опомнившийся, и тут же понял: – Я отвезу вас обратно, успею! Если там еще не началась тревога, все будет так, как если бы не было ничего, ну для вас то есть. Быстро в лодку, бежим!

Так у них и не вышло попрощаться с Аэлитой. Только спихнув лодку в воду и перебравшись через борт, Тимур оглянулся, но уже не увидел ничего в тенях на берегу.

– Нам бы только ночь простоять да день продержаться, – прошептал он.

– Да, ночь сегодня короткая, – Женя села рядом с ним, ничего больше не стесняясь, обняла. – Самая короткая ночь в году – в нашем сорок первом. Зато следующий день будет самый длинный!