Поэтому через неделю, а может быть, даже и завтра я получу приказ об эвакуации и навсегда отсюда улечу. К Максу, который, наверное, уже договорился о повторном венчании и ждет только меня…

– Сеньорита Долорес!

Под балконом стоял очень симпатичный молодой человек, лет тридцати, не больше. Шелковистые темные волосы блестели на солнце, черные глаза смеялись. У него был идеальный нос и округлый мягкий подбородок той благородной формы, которая с возрастом приобретает тяжеловесность без грубости. Красивые скулы, нежно-смуглая кожа. Он еще не приобрел подлинно мужскую стать и для латиноса казался юношей. В Эльдорадо дети из хороших семей формируются поздно, очень поздно. Впрочем, крупноватая для его роста голова и короткая шея обещали, что стать – будет, и еще какая стать.

– Сеньор Вальдес, – улыбнулась я. – Как вы себя чувствуете?

– Как заново родился! Пожалуйста, зовите меня Энрике.

– Не могу, это неприлично. Девушке из моего сословия не подобает вести себя так вольно с настоящими господами.

– Бросьте, Долорес. Не возражаете, если я буду называть вас по имени? Долорес, я изучаю философию… Впрочем, это неважно. Важно, что вы спасли меня. Я верю, что между спасителем и спасенным должны возникать особенные отношения, которые выше сословных предрассудков.

Ну да, я уже верю, что ты будешь выше сословных предрассудков. И гендерных тоже. И любых других.

– Вижу, вы сомневаетесь. Хотите кофе? Я как раз собирался выпить кофе, но увидел вас и подумал: хорошо, если бы вы составили мне компанию. Я смог бы поблагодарить вас.

– Сеньор Энрике, – я решила, что такое обращение будет идеальным компромиссом, – это невозможно. Что подумают ваши родители, когда слуги скажут им, что вы пили кофе в обществе таксистки? Это ведь ужасно!

В той же Куашнаре такая реплика сошла бы за сатирическую, в Эльдорадо вовсе нет. Тем не менее мы рассмеялись оба. В порядке избавления от предрассудков.

– Мои родители подумают, что я вас заставил! И вот свидетель, – он показал на садовника, работавшего неподалеку.

Садовник прислушивался к нашей беседе с очень хмурым видом. Ну еще бы, его ж не заставляют пить кофе с госпожой. А он, может, хотел бы! И даже спасти бы ее согласился ради такого случая.

– Спускайтесь, – попросил Энрике. – Кофе сервирован в беседке. А чтобы вы не чувствовали себя неловко, мы можем говорить о чем-то, что вам интересно. О вашем детстве в деревне. Вы ведь из деревни? Прошу, только не обижайтесь, но ваше произношение выдает происхождение. Хотите поговорить об этом?

Какие обиды, это комплимент. Самый трудный из шести диалектов испанского, которыми я владела. Я полтора года его шлифовала и боялась, что так и не освою.

– Но, сеньор Энрике, у меня было самое обыкновенное детство.

– Вы ведь были счастливы? О чем-то мечтали, чему-то радовались, что-то вас огорчало, а что-то давало надежду?

– Конечно!

– Мне это очень-очень интересно! Я очень хочу понять, как живут люди из других сословий.

– Ну, если вам действительно очень интересно… – Я с сомнением оглядела балкон. Никаких лестниц тут не предусматривалось. До земли – метра четыре, с балюстрадой балкона все пять. Чепуховая высота для Деллы Берг, но Долорес Кастро вряд ли умеет прыгать из окон и с балконов. С другой стороны, почему нет? Невелика трудность для деревенской сорвиголовы.

Энрике понял, в чем проблема. О, похоже, мальчик сам когда-то сигал на улицу из окошка. Может, назло родителям, посадившим его под домашний арест, а может, из чисто подростковой тяги к романтическим поступкам.

– Подождите, – попросил он. Окликнул садовника. Через минуту тот подставил к балкону отличную раздвижную лесенку. – Не бойтесь. Это очень прочная лестница. Ею пользуются в саду для работы с высокими деревьями. Она выдерживает вес взрослого мужчины. Если вы вдруг оступитесь, я поймаю вас. Я очень сильный.

– Не беспокойтесь, сеньор Энрике. Я всего два месяца в столице. А до этого в деревне случалось всякое. Когда на нашу крышу залез любимый кот соседки, застрял и начал вопить, мне пришлось взять такую лестницу, что лучше бы ее вовсе не было… В ней было гвоздей больше, чем дерева.

Я перелезла через перила, нащупала ногой первую ступеньку. С запозданием вспомнила, что нижнего белья на мне нет и при движении это, конечно, бросится в глаза молодому человеку – на то он и молодой человек. Мысленно усмехнулась: опять застесняется.

– Но почему кота пришлось снимать вам? Разве этого не могли сделать сыновья или внуки соседки? Или ваши братья?

– Наша соседка – старая дева, и кот был единственной ее отрадой. А моя мама умерла от гриппа, когда я была младенцем. Папа потом женился на славной женщине из городских. И уехал к ней, а я осталась с бабушкой и дедушкой.

– Вас сослали в деревню, чтобы вы не мозолили глаза мачехе?

– Нет, что вы! – Я спрыгнула наземь. Энрике, как и ожидалось, смущенно отвел взгляд. – Сеньора Валентина – очень добрая женщина. Она хотела удочерить меня, если Пресвятая Дева не подарит ей родных детишек. Бабушка каждый день молилась, чтобы детишки появились, иначе меня забрали бы, и бабушке с дедушкой стало бы совсем одиноко. И через полтора года сеньора Валентина родила сразу двоих! Но она все равно хотела забрать меня, чтобы у нее была дочка. Папа сказал, лучше оставить меня с бабушкой и дедушкой, поэтому они с сеньорой Валентиной удочерили девочку-сиротку из приюта.

– Вот как? – изумился Энрике. – То есть ваш отец предпочел взять чужого ребенка? А вас бросить в деревне?

– Но, сеньор Энрике, ведь у меня была семья и был дом. К тому же папа, когда женился на сеньоре Валентине, оставил мне все мамино приданое, чтобы я могла учиться в хорошей школе. А у той девочки совсем ничего не было. Конечно же, папа поступил правильно, ведь сироткам тоже нужны родители и дом.

– Таких, как вы, называют «светлая душа», – вздохнул Энрике.

– Сеньора Валентина все равно меня не забыла. Она даже подарила мне свой старенький автомобиль.

– Странный выбор подарка для девочки – машина.

– Да что вы, сеньор Энрике, отличный подарок, ведь хороший водитель нигде не пропадет. А потом, я была ужасным сорванцом в детстве. Я даже в куклы не играла, совсем. Дедушка боялся, что такие привычки помешают мне найти хорошего мужа. А сеньора Валентина призналась, что тоже росла сорванцом, и ей ведь это не помешало выйти замуж и стать прекрасной женой…

Он все еще отворачивался, а щеки потемнели от непрошеного румянца.

– Пойдемте. – Он повернулся и пошел по широкой садовой дорожке. – Беседка – там. Не волнуйтесь, в саду сейчас работает много слуг, ваша репутация не пострадает ни капельки. – И тут же постарался уйти от опасной темы, преувеличенно радостно сказав: – Я однажды спрыгнул с балкона. Меня посадили под домашний арест за то, что… словом, было одно происшествие в школе… неважно. А мне чрезвычайно важно было встретиться с моими друзьями. И тогда я взял и прыгнул. Ногу подвернул, но не показал, что мне больно, даже когда меня отчитывали за эту проделку. Мне было шестнадцать лет – уже не ребенок, чтобы не уметь терпеть боль.

– Вот поэтому, – сказала я с важным видом, – я и не стала прыгать с балкона. Хотя, конечно, тогда, в деревне, ну, когда спасала кота, я потом спрыгнула с крыши. Потому что кот испугался, стал вырываться и царапаться, и я подумала, что не совладаю с ним одной рукой, когда буду спускаться по лестнице. И просто спрыгнула. Сейчас подумала: что, если я спрыгну и подверну себе ногу? Ведь получится очень неудобно.

– Да, я не простил бы себе, если бы вы повредили ногу… – Тут он почему-то покраснел еще сильнее и быстро добавил: – Или руку. – И стал совсем пунцовым.

Понятно. На почве утреннего покушения, когда молодой человек в буквальном смысле заглянул в глаза смерти, у него проснулись витальные потребности. Теперь у него всякая мысль о ноге связывается с фантазиями о круглой женской попе, а о руке – наверное, с грудью.

Он привел меня к большой беседке-ротонде с белыми колоннами, каменным полом и крышей-луковкой с флюгером. У стола застыл слуга в белом. Кофе был сервирован на двоих, из чего я сделала вывод, что Энрике вовсе не случайно оказался под моим окном.

– Утром мне показалось, что вы выше ростом. И крупнее, – сказал он, когда мы уселись и слуга церемонно наполнил наши чашечки. – Удивительно, как вы справились.

– Я очень сильная, – доверительным тоном сообщила я. Некультурно закатала рукав выше локтя, согнула руку и показала: – Видите, какие бицепсы?

Моя выходка принесла желанную разрядку: он рассмеялся. И правда, как-то странно вожделеть девушку, которая хвастается своими мышцами.

– Сколько вам лет, Долорес? – спросил он мягко.

– Скоро будет двадцать, – ответила я с готовностью.

– Вы выглядите моложе.

Чудесный комплимент. Особенно если учесть, что мне двадцать четыре и позади у меня шикарный жизненный опыт.

– И удивительно в наше время, что вы к двадцати годам, да еще и занимаясь такой работой, сохранили подобную чистоту и простоту взглядов.

– У меня отличная работа, сеньор Энрике! – Я позволила себе взъерошиться. – Она честная, и я сама себе хозяйка!

– Я не хотел задеть вас. Конечно, любая честная работа хороша. Но все-таки… Таксистам приходится сталкиваться с разными людьми. Не все из них добры и воспитанны. Многие не стесняются обслуживающего персонала, к которому относят и водителей. И особенно люди не стесняются таксистов, которых видят, может быть, в первый и в последний раз. А вы тем более работаете ночью. Должно быть, вам даже приходится развозить по домам пьяных мужчин.

Я легкомысленно пожала плечами:

– До сих пор не приходилось. Бывало, что везла людей навеселе. Но я всегда выбираю таких, чтоб были с женами.

– Разумно, – очень серьезно похвалил меня Энрике. – А почему вы работаете ночью?

– Ночная лицензия – самая дешевая. Когда я приехала в столицу, у меня были деньги. Мне казалось, что их много. Мечтала поступить в колледж. Но жилье в Золотом Мехико очень дорогое. Я не хотела снимать квартиру на паях с другими девушками. Откуда мне знать, как их воспитывали? Я не так наивна, чтобы думать, будто все одинокие девушки в столице блюдут себя. Да даже если блюдут – вдруг они любят сплетничать или слушать громкую музыку? Или у них миллион родственников в деревне, которые постоянно будут приезжать в гости? Поэтому я нашла отдельную квартирку. Да, она крохотная, меньше даже, чем мои комнаты в бабушкином доме. И на самой окраине. Зато я живу в ней одна. Дом прямо рядом со сквером, все соседи – люди приезжие, но приличные. Я нарочно искала строгую домовладелицу – такая точно проследит, чтобы ее жильцы были тихими и скромными. Правда, она еще и очень прижимистая, всегда ругается на расход воды или электричества. Сколько ни израсходуешь, она все равно ругается! – Я засмеялась. – Но это не беда. Зато вода в том районе очень дешевая. А мне все равно нужно экономить. Потом я арендовала машину, и получилось так, что оставшихся денег хватило только на ночную лицензию.

– У вас машина арендованная? Я бы не удивился, если бы вы ездили на машине вашей уважаемой мачехи! – Энрике засмеялся. – Выглядит она, мягко говоря, не новой.

– Ну что вы! Ей всего пять лет, а той было шестнадцать.

– Вы меня удивили. Даже не подозревал, что шестнадцатилетняя машина еще может ездить.

– По правде говоря, – созналась я, – я тоже видела только одну такую машину. Остальные отправлялись на переработку куда раньше.

Энрике поднял голову и уставился на что-то позади меня. Я обернулась. Ничего особенного, просто по дорожке от дома медленно и величаво двигался старик в ливрее. Потомственный дворецкий, надо полагать. А Энрике-то не слишком уверен, что за кофепитие с таксисткой ему не прилетит по шее, ишь как напрягся. Люди, которым нечего бояться, глядят на слуг вопросительно, если те пришли без зова.

– Сеньор Энрике, сеньора Вальдес желает вас видеть, – сообщил дворецкий.

О, похоже, это было худшее из возможных зол: слуги донесли матери, а не отцу. Энрике кивнул:

– Хорошо.

Дворецкий не сдвинулся с места.

– Что еще? – удивился Энрике с нескрываемым раздражением.

– Я провожу эту девушку в гостевую комнату.

У Энрике лопнуло терпение. Он вскочил и рявкнул:

– Эту девушку зовут сеньорита Кастро! И запомни, Педро: сеньорита спасла мне жизнь. Если я узнаю, что любой из слуг в доме обращается к ней неуважительно, – даже не надейся, что твои дети и внуки будут служить моей семье!

– Да, сеньор Энрике, – ответил дворецкий с едва заметным поклоном и совершенно равнодушно. – Я прослежу, чтобы вся прислуга в доме обращалась к сеньорите Кастро с должным почтением…

Он подвесил конец фразы так красноречиво, что любой бы догадался, какие слова он не произнес – «…в течение того короткого времени, какое мы будем вынуждены терпеть присутствие этой вульгарной особы». Энрике сжал губы, побледнел и очень тепло сказал мне:

– До свидания, сеньорита Кастро.

– До свидания, сеньор Энрике, – пролепетала я, косясь на дворецкого.

Энрике ушел. Дворецкий повернулся и бросил через плечо:

– Следуйте за мной. – И добавил с небольшой паузой: – Сеньорита Кастро. Надеюсь, вы согласитесь вернуться в комнату через дверь. Хотя, если вам удобнее снова пройти через окно, я распоряжусь, чтобы вам подержали лестницу.

– Знаете что?! – вспылила я. – С какой стати вы дерете передо мной нос? Вы живете, как и я, на то, что зарабатываете сами! И ваши дети и внуки будут жить так же! Подумаешь, я спустилась с балкона по лестнице! Не на метле же вылетела! Я не солгала, не украла и не убила. А вы глядите на меня так, словно я нарочно пачкала все серебряные ложки, которые вас заставляли чистить в детстве, когда вы ходили в помощниках младшего лакея!

Он промолчал. Но через несколько шагов неожиданно ответил:

– Вы знаете, чем должны заниматься младшие слуги в хорошем доме? Откуда?

– Моя бабушка служила богатой сеньоре, вот откуда. Она служила с детства, и так хорошо, что сеньора положила ей приданое к свадьбе. На это приданое дедушка с бабушкой купили дом. Да, в деревне, зато – свой, и не в долг, а сразу. Бабушка научила меня всему, что знала. Я даже могу вести дом. Не такой дворец, конечно, но, если я когда-нибудь выйду замуж за владельца молокозавода или архитектора, семье мужа не придется стыдиться меня.

– Только не в Мехико, – процедил дворецкий. – Здесь любая свекровь будет считать вас деревенщиной. Несмотря на вашу бабушку, которая служила богатой сеньоре где-то в провинции. Не врите только, что вы не провинциалка, – произношение выдает.

– Мне нечего стесняться. В деревне тоже люди живут. А еще я коплю деньги на колледж. У меня будет образование, и я перестану быть деревенщиной.

Дворецкого так потрясло мое простодушие, что он даже головой покачал.

– Хорошо бы вам все удалось, сеньорита Кастро. – И на этот раз заминки перед обращением не было. – Но лучше вам выйти замуж за приезжего вроде вас самой. Тогда родня мужа не будет смотреть на вас свысока. И избегайте входить женой в дом, где есть потомственные слуги, – они вас заклюют, потому что будут считать выскочкой.

Я пригорюнилась, решив, что на сегодня достаточно уже сделала, чтобы расположить дворецкого к себе. Старые слуги – кошмар шпиона. Они хуже любого контрразведчика. Мне и так удалось очень много: со мной хотя бы разговаривали. И даже отеческий совет дали.

– Честно сказать, думаю, что вы совершенно правы, – протянула я уныло.

Мы уже вошли в дом, поэтому он не ответил – еще не хватало, чтобы младшие слуги видели, как он со мной болтает. Он провел меня до самой двери гостевой комнаты и сказал:

– Уже принесли вашу одежду. Переоденьтесь. Через десять минут я буду ждать вас у Зеленой лестницы. Вас хочет видеть генерал Вальдес.

– Ох! – испугалась я.

На это он уже реагировать не стал.

* * *

Десять минут спустя я поднималась по широкой, однако явно не парадной лестнице, глядя в спину дворецкому. Лестница белая, но с тонкими зелеными перилами, – надо полагать, оттого ее и прозвали Зеленой. Судя по тому, как истерты ступени и практически не тронуты перила, – лестница для слуг. Здесь они поднимаются с подносами и всякой затребованной господами поклажей – вот перила и выглядят новенькими, ведь руками их касаются только во время уборки.

Похоже, этот особняк не только внешне, но и внутренне стандартной планировки. Лет сто назад в Мехико так строились нувориши, которым хотелось и просторно, и «традиционно». Традиционным считался трехэтажный квадратный дом с патио, кольцевыми коридорами и четким представлением о том, что где должно находиться.

На третьем этаже дворецкий повернул направо, в западное крыло. Ага, значит, все-таки здесь была перепланировка, ведь традиционно западное крыло отводилось полностью под нужды дорогих гостей. Личные апартаменты хозяев и их родни – в северной части дома, а восточная – для работы. Там обычно кабинеты, утренние гостиные, обеденная зала, на первом этаже – кухня. Южное крыло, как самое неудобное для отдыха, отдавали прислуге. И правильно – что ей делать в комнатах в течение дня? Она должна вставать с рассветом и ложиться после заката. В это время в южных комнатах жить можно.

Отведенная мне комнатка была с «рабочей», восточной, стороны, которая порядочно затенялась разросшимся парком, поэтому даже утром там было хорошо. А если верить тому, что западное крыло отвели под нужды хозяев – гостей здесь принимали редко и ненадолго, желательно без ночевок. В общем, да, Вальдесы не славились особенным гостеприимством. Не то что основной то ли соратник, то ли конкурент генерала – доктор права Алехандро Луис Гарсиа де Арриньо. Тот – да-а… Его вечера гремели на весь Эльдорадо, а уж как молодые выскочки рвались к доктору Арриньо на загородные приемы – словами не описать. Вот уж точно: душу были готовы продать за заветное приглашение, написанное от руки на глянцевой толстой бумаге, без всякого золотого тиснения, отправленное с курьером в подчеркнуто аскетичном конверте из целлюлозной бумаги. Лучше этого была только записка, тоже от руки, небрежным почерком иной раз с пропущенными в спешке слогами, кое-как свернутая, явно неровно оторванная от большого листа, – но данная пером, китайской тушью и на рисовой бумаге.

Доктор Арриньо, главный объект изучения нашей разведки, был завзятый эстет и гедонист, но в чем-то – внезапно прост, как палка. Обе эти грани ничего не говорили о его личности. Он играл – и в гедонизм, и в простоту.

Мне всегда казалось, что разгадка Арриньо лежит где-то рядом с Вальдесом. Арриньо был ровесником дражайшей супруги генерала, матери Энрике, но притом как будто не подозревал о ее существовании. С генералом он общался много и охотно, но – никогда не приезжал к нему домой. Когда-то он единственный поддержал революционные инициативы генерала и тем самым развернул общественное мнение в его пользу; это не помешало ему в следующем году выступить оппонентом Вальдеса-старшего. Арриньо поддерживал и Энрике, часто приглашал его к себе, когда тот был студентом, потом как будто остыл, потом снова заинтересовался… Загадочный человек. Но я думала, что виной тому не переменчивость настроения Арриньо – хотя он мог позволить себе и такое, – а нечто скрытое от общественных глаз, что и определяло логику его будто бы капризов.