Человек, «умыкнувший» золото из-под носа деятелей Комуча, 28-летний Иван Адрианович Михайлов был, вероятно, самым молодым министром финансов в истории России. Это был чрезвычайно способный человек с весьма необычной биографией. Он был сыном известного революционера-народника, члена «Земли и воли» А. Ф. Михайлова. В биографических справках об И. А. Михайлове его неизменно называют сыном народовольца; несомненно, при этом сведения о нем черпают из книги Г. К. Гинса, повторяя содержащуюся в ней ошибку. «Народная воля» была создана почти через год после ареста А. Ф. Михайлова. Адриан Михайлов прославился участием в одном из самых знаменитых террористических актов 1870‐х годов – убийстве 4 августа 1878 года шефа жандармов генерала Н. В. Мезенцова в Петербурге. Мезенцова заколол кинжалом С. М. Кравчинский (будущий писатель Степняк). Кучером пролетки, на которой террорист скрылся с места покушения, был Адриан Михайлов. После ареста он был приговорен к повешению, замененному 20-летней каторгой. Каторгу Михайлов отбывал в Карийской каторжной тюрьме Забайкальской области. Выйдя в «вольную команду» (по официальной терминологии – «в каторжные внетюремного разряда»), в 1890 году он женился на Г. Н. Добрускиной, члене «Народной воли» эпохи ее упадка, которая по «Лопатинскому процессу» была приговорена к смертной казни, замененной восемью годами каторги. В этой каторжной семье смертников и родился сын Иван.
Годы каторги и ссылки не остудили революционного темперамента родителей будущего архитектора диктатуры Колчака. В 1905 году, находясь на поселении в Чите, они примкнули к эсерам. Михайлов был негласным редактором газеты «Забайкалье», Добрускина занималась практическими делами: участвовала в организации побега первого русского террориста нового столетия П. В. Карповича, в подготовке убийства тюремного инспектора Метуса и т. п. Однако ее участие в этих «славных делах» осталось нераскрытым, а А. Ф. Михайлов был арестован и едва не попал под расстрел. Спасла ведомственная конкуренция: он числился за Министерством юстиции, которое не согласилось передать его в распоряжение карательного отряда генерала П. К. Ренненкампфа, и Михайлов отделался годом заключения в крепости. Впрочем, по крайней мере одному члену рода Михайловых суждено было быть расстрелянным.
Современники, говорившие и писавшие об Иване Михайлове, непременно упоминали место его рождения и отца-революционера, но никогда – мать. Похоже, Иван Михайлов не стремился афишировать, что был наполовину евреем. В пропитанном антисемитизмом белом Омске это не способствовало политической карьере. Рогачевская мещанка Генриетта Добрускина родилась в бедной еврейской семье. Ее отец, по словам Генриетты, был «романтик и мечтатель, далекий от жизни, свободолюбивый и патриот, мечтавший о Иерусалиме и грезивший им». Он писал на иврите стихи, жил некоторое время в Париже, где бывал у боготворимого им Виктора Гюго, и добрался-таки до Палестины, где и умер. Его дочь была не менее романтична, только предмет ее романтического увлечения иной – русская революция. Она была, несомненно, крещеной, иначе не смогла бы выйти замуж за православного.
В июне 1907 года Михайлов и Добрускина по «виттевской амнистии» уехали в Европейскую Россию, жили в Одессе, после революции – в Ростове-на-Дону. Добрускина «работала среди женщин-работниц», а в 1917 году была избрана в Одессе в Совет рабочих депутатов. К сожалению, нам неизвестно, поддерживали ли старые революционеры какую-либо связь с сыном в период Гражданской войны. В своих автобиографиях, написанных в 1926 году, они об Иване не упоминают ни словом, что, впрочем, неудивительно. Остается добавить, что А. Ф. Михайлов умер в 1929‐м, Добрускина – в 1945 году.
Вернемся, однако, к сыну пламенных революционеров (это тот случай, когда навязший в зубах оборот можно употреблять без кавычек).
И. А. Михайлов учился в гимназии в Чите, затем окончил экономическое отделение юридического факультета Петроградского университета, при котором и был оставлен «для приготовления к профессорскому званию» (по современной терминологии – в аспирантуре) по кафедре политической экономии. Михайлов, несомненно, обладал организаторскими способностями и был толковым исследователем. В годы Первой мировой войны он заведовал петроградским отделением экономического отдела Всероссийского земского союза. После Февральской революции стал одним из ближайших сотрудников А. И. Шингарева и состоял на службе в Министерстве земледелия, затем в Министерстве финансов. Позднее он состоял управляющим делами Экономического совета при Временном правительстве, принимал деятельное участие в работе Центрального бюро профессиональных союзов в Петрограде. Не забывал Михайлов и о своих сибирских корнях: с декабря 1917 года состоял товарищем председателя Петроградского союза сибиряков-областников.
При всей этой бурной и многосторонней деятельности Михайлов умудрялся заниматься исследовательской, точнее, исследовательско-статистической работой. В 1916 году вышла его брошюра «Война и наше денежное обращение. Факты и цифры» (Пг., 1916. 48 с.) в серии «Война и экономическая жизнь», издававшейся Всероссийским земским союзом под редакцией П. Б. Струве; в следующем году Михайлов выпустил в той же серии книгу «Государственные доходы и расходы России во время войны. Факты и цифры» (Пг., 1917. 163 с.). Г. К. Гинс пишет, что Михайлов составил также книгу «Исчисление народного дохода России в 1900 и 1913 годах», изданную под редакцией видного экономиста и политического деятеля С. Н. Прокоповича, однако нам это издание обнаружить не удалось.
Политические убеждения Михайлова были неясны даже людям, близко его знавшим. В начале революции он как будто был социалистом-революционером. Возможно, сказалась семейная традиция. Впрочем, кто тогда не был эсером? Партия стремительно «распухла» до более чем полумиллиона членов. Позднее, в Омске, Михайлов, по свидетельству Гинса, «проявил себя сторонником умеренной демократической политики и всегда поддерживал решительные меры, направленные против левых течений революции, причем обнаруживал много смелости, находчивости и несомненную даровитость».
Особую даровитость Михайлов проявил в различных интригах, плетении заговоров и даже организации политических убийств. Это ярко проявилось в период борьбы за власть между различными фракциями Сибирского правительства в сентябре 1918 года. В частности, ему приписывали организацию убийства эсера А. Е. Новоселова. Последнее не было юридически установлено, и официально Михайлов не рассматривался в качестве подозреваемого. Чехословацкое командование издало приказ об аресте Михайлова, и ему пришлось некоторое время скрываться, но вскоре этот приказ был отменен. По мнению Гинса, убийство было делом рук «какого-то „услужливого медведя“ из мелких офицеров; оно было результатом озлобления, психоза реакции против большевиков и социалистов». Следует, впрочем, иметь в виду, что Гинс входил в «группу Михайлова». Как бы то ни было, в Омске мало кто сомневался, что за этим убийством (как и за некоторыми другими) стоял Михайлов. Тогда-то эсеры и прозвали его «Ванькой-Каином», чему, несомненно, способствовало и «каторжное» происхождение министра. Были и более благородные прозвища: «сибирский Борджиа» и «сибирский Макиавелли».
По воспоминаниям Гинса, Михайлов был «наиболее подвижным и энергичным» членом Сибирского правительства. «Он казался вездесущим и всезнающим… Никто не умел так быстро овладевать предметом спора и так легко формулировать заключительные положения, как он… Молодость его проявлялась в постоянной жизнерадостности и неутомимости». Оборотной стороной молодости были «непостоянство и задор».
Революция – время молодых. В Гражданскую войну выдвинулись юные командармы: 25-летний Михаил Тухачевский у красных и 28-летний Анатолий Пепеляев у белых. Жизнь, однако, показала, что командовать армией гораздо проще, чем налаживать финансовую систему. Тем более лишь в одной части страны. А энергия, молодость и знания не всегда являются достаточными для этого условиями.
Недалек от истины наблюдательный и желчный генерал А. П. Будберг, писавший о Михайлове:
Выброшенный революционной волной на пост руководителя финансовой политики разрушенного Российского Государства в тягчайшие минуты его исторического бытия, он принес с собою самонадеянность, молодую смелость, огромное честолюбие и властолюбие и минимум глубоких финансовых знаний, не приобретаемых чтением университетских книжек, а даваемых долгой и обширной практической деятельностью.
Как бы то ни было, этому способному, самонадеянному и честолюбивому молодому человеку суждено было определять финансовую политику Белого движения на востоке России и, среди прочего, иметь самое непосредственное отношение к судьбе имперского золотого запаса.
Вслед за золотым запасом двинулась в Омск и Директория. В состав этого «коллективного диктатора» формально входили эсер Н. Д. Авксентьев (председатель), кадет Н. И. Астров, близкий к эсерам генерал В. Г. Болдырев, сибирский областник, председатель Совета министров Временного Сибирского правительства П. В. Вологодский, народный социалист, глава Временного правительства Северной области Н. В. Чайковский. Поскольку физически Астров и Чайковский были далеко, их замещали кадет В. А. Виноградов и эсер В. М. Зензинов. Директория должна была символизировать единство антибольшевистских сил и сделаться более эффективной властью, нежели Комуч. Прибыла она в будущую столицу Белой Сибири 9 октября 1918 года.
Прежде всего Директории удалось добиться роспуска многочисленных местных правительств (областных, казачьих, национальных). 3 ноября 1918 года было распущено Временное Сибирское правительство, а его ключевые деятели вошли в состав Совета министров при Директории, который был согласован уже 3–4 ноября. Его председателем стал Вологодский, военным и морским министром – адмирал А. В. Колчак, министром финансов – Михайлов, управляющим Министерством иностранных дел – Ю. В. Ключников. Существовать объединенному правительству суждено было всего две недели: Директория казалась военным кругам и многим сибирским деятелям чересчур левой, а «коллективная диктатура» – неэффективной.
18 ноября 1918 года в Омске произошел переворот; Директория была свергнута, а ее военный министр адмирал Колчак провозглашен Верховным правителем России. С тех пор к казанскому золоту навсегда прилипло наименование «колчаковское».
Одним из организаторов переворота был министр финансов Михайлов, а некоторые другие члены правительства, хоть и не участвовали в его подготовке, были осведомлены о планах заговорщиков и одобрили происшедшую смену власти. Колчак был объявлен Верховным правителем и произведен в полные адмиралы. Последнее походило на фарс: знаменитый флотоводец и полярный исследователь получил высший морской чин от группки случайных и сугубо сухопутных адвокатов, экономистов и общественных деятелей, после того как группа казачьих офицеров арестовала их бывшее начальство. Теперь правительство стало именоваться Российским, его председателем остался Вологодский; сохранили свои посты почти все министры, за исключением тех, кто был тесно связан с Директорией. Как мы знаем, этому правительству не довелось стать российским, как и Колчаку – Верховным правителем страны. Из Омска им суждено было двигаться не на запад, к Москве, а на восток, к гибели или эмиграции.
Но все это в будущем, хотя и не столь отдаленном; а пока правительство в поисках поддержки обратило свои взоры за рубеж: оно рассчитывало на помощь союзников, которые, вероятно, приложили руку к перевороту и лоббировали кандидатуру Колчака на роль диктатора. Однако ожидания оказались чересчур оптимистичными. Союзники не собирались включаться в вооруженную борьбу с большевиками, и присутствие их войск в России было ограниченным. Не приходилось рассчитывать и на серьезные финансовые вливания. Вполне прав был советник МИД во Владивостоке (где находились резиденции представителей иностранных держав) В. Э. Гревс, когда на запрос Ключникова о возможности получения финансовой помощи от союзников ответил: «Они боятся рискнуть деньгами на неустроенное государство, а, мне кажется, охотнее пойдут на помощь в виде льготных поставок в кредит военных и других материалов…»
Действительно, союзники предоставили Омскому и другим белым правительствам военные и прочие материалы. Однако эта помощь не была ни достаточной, ни бескорыстной. Приходилось изыскивать дополнительные источники финансирования и снабжения за рубежом, ибо Сибирь не располагала необходимыми ресурсами для снаряжения массовой армии, да и для снабжения населения всем необходимым. В разной мере это относилось и к другим районам, контролируемым противниками большевиков. За границей, как предполагали колчаковские финансисты и дипломаты, должны были оставаться на счетах российских дипломатических и заготовительных учреждений остатки кредитов, выделенных еще Временному правительству, а также храниться заготовленное, но еще не отправленное в Россию имущество. Поэтому естественно, что одним из первых движений колчаковского правительства было установление связи с российскими представителями за рубежом, которые уже около года находились в странном положении послов без правительства и которым предстояло сыграть ключевую роль в поисках денег для «Белого дела».
Правительство, пришедшее к власти в Петрограде в октябре 1917 года и вскоре заключившее перемирие с Центральными державами, не было признано не только союзниками, но и российскими дипломатическими представителями. И хотя нарком иностранных дел Л. Д. Троцкий вскоре издал приказ об увольнении непокорных послов, правительства стран аккредитации по-прежнему признавали их законными представителями России.
Однако помимо признания необходимо было изыскать средства на содержание посольств и дипломатических миссий. В разных странах эта проблема решалась по-разному. Казенные средства, находившиеся на счетах российских учреждений во Франции и Англии, как и заготовленное для отправки в Россию имущество, были секвестированы. Правда, французское и британское правительства фактически взяли на содержание российские посольства в Париже и Лондоне. Российский поверенный в делах в Лондоне К. Д. Набоков пытался добиться от британского правительства кредитов на содержание российских дипломатических учреждений не только в Великобритании, но и в других странах. В конечном счете британцы на это не согласились – из‐за отказа Советов платить по долгам царского и Временного правительств и варварских мер большевиков в отношении иностранных посольств и миссий. Это была скорее эмоциональная реакция, но противникам большевиков пришлось расплатиться по их счетам. Некоторые посольства и миссии могли позаимствовать часть казенных средств, находившихся на их счетах, для помощи соотечественникам за границей и для других целей. Если на это шли, то с большой неохотой. Посланник в Пекине князь Н. А. Кудашев получил в декабре 1917 года в Русско-Азиатском банке беспроцентный заем в 40 тыс. ф. ст. на треть года (российские дипломатические учреждения получали финансирование по третям года) под обеспечение «боксерским вознаграждением» – контрибуцией, уплачиваемой китайским правительством в порядке компенсации за ущерб, нанесенный во время Боксерского восстания 1900 года. Из этих средств финансировались все российские дипломатические учреждения на Дальнем Востоке. Впоследствии кредит был увеличен до 45 тыс. ф. ст. Посланник в Мадриде М. А. Стахович, прибывший к месту службы уже после большевистского переворота и не вручивший верительных грамот, жил некоторое время за счет личных средств.
В лучшем положении оказался посол в Вашингтоне Б. А. Бахметев, которому американское правительство разрешало тратить (под его контролем) казенные средства, переведенные поначалу на личные счета посла. Посольство в Вашингтоне не только получало прежнее содержание, но и сумело также оказать поддержку российским представительствам в Южной Америке и Испании.
Российская миссия в Греции существовала за счет кредитов греческого МИДа. Так, в июне 1918 года миссии был предоставлен без всяких условий кредит в размере 600 тыс. драхм. На самом деле греки предоставили даже несколько большую сумму – 645 053 драхмы. Кроме того, миссия ежегодно получала по 300 тыс. фр. в счет погашения займа, предоставленного Россией Греции в 1839 году. В декабре 1917 года размен 300 тыс. фр. на драхмы дал 270 950 драхм, в декабре 1918 года – 286 874.
Деньги пошли на содержание миссии, посланника, советника, консулов, агентов (атташе), оплату телеграмм (стоивших в то время чрезвычайно дорого – посланник Е. П. Демидов даже смету в Омск послал по почте в целях экономии). На лечение солдат, займы и пенсии пошло 55 тыс. драхм. Долг телеграфу за 1917 и 1919 годы «вследствие усиленной передачи телеграмм» возрос к 1 сентября 1919‐го до 217 015 драхм. При этом посланник свое содержание (79 800 драхм) за 1918 год не получал. Демидов был из тех самых Демидовых, князей Сан-Донато, и мог себе это позволить. Греческое правительство продолжало и далее субсидировать российскую миссию, выдав содержание еще на три месяца, с 1 сентября до 1 декабря 1919 года по старому стилю.
К необычным источникам финансирования обратились российские дипломаты в Аргентине. По смете 1917 года на содержание миссии в Буэнос-Айресе предоставлялось 3323 ф. ст. и 2323 ф. ст. – на содержание консульства. По данным товарища министра иностранных дел Омского правительства В. Г. Жуковского, «со времени большевистского переворота означенные установления существовали: Консульство за счет пошлинных сборов, а Миссия частью на личные средства посланника, частью же на доходы от церковного дома (около 40 ф. ст. в месяц) и на средства, предоставлявшиеся Посланнику православными сирийцами и „Русским Кружком“ в Росарио (16 ф. стерлингов в месяц)». Так продолжалось до октября 1919 года, когда Жуковский был вынужден просить товарища министра финансов перевести «Посланнику нашему в Буэнос-Айресе Е. Ф. Штейну по меньшей мере 1000 ф. стерлингов… ввиду истощения личных средств Посланника и крайней нежелательности дальнейшего существования российской Миссии за счет пособий, получаемых ею от частных лиц, частью при том иностранцев».
Дипломаты не ограничивались поисками средств для поддержания существования российских учреждений за границей. Они пытались влиять на политику стран пребывания и, в отсутствие центрального дипломатического ведомства, создали специальный орган для координации деятельности российских представителей. В конце ноября 1917 года в Париже было образовано Совещание послов, включавшее М. Н. Гирса (Италия), К. Д. Набокова (Англия), М. А. Стаховича (Испания), И. Н. Ефремова (Швейцария) и В. А. Маклакова (Франция). Формально все российские послы значились членами Совещания, однако фактически, кроме упомянутых, активное участие в его работе принял только Бахметев. Совещание должно было обсуждать текущую политику и вырабатывать общую позицию, причем все решения должны были приниматься единогласно; председателем Совещания был избран Маклаков.
Цели, которые ставили перед собой дипломаты, сводились к предотвращению признания союзниками советской власти, обеспечению моральной и материальной поддержки белых войск, защите территориальной целостности России и отстаиванию ее национальных интересов; послы добивались также признания западными державами антибольшевистских правительств в России легитимными.
О проекте
О подписке