Я почувствовал, как ускорилось моё сердцебиение. Сросшиеся Близнецы… Я потряс головой, пытаясь избавиться от дрожи и одолеть чувство дежавю.

– И что? – спросил я.

– Ну, мать умерла при родах, – продолжил пастух, – Агафья Петровна, по настоянию папаши Игната, попыталась разделить близнецов. Один не выжил.

– Вранье это все, – сказал Мансур, – такое только в сказках бывает. И прабабка твоя была сумасшедшей. Дай папироску.

– По крайней мере, все точно знают, что мать Игната отдала богу душу, рожая сына, – ответил Вася Муравкин, доставая из кармана пачку папирос, – потому что как только у нас в селе какая баба на сносях объявляется, так все плюют через плечо, «чтоб не как у Игната».

– Спросим у Агафьи Петровны при случае, – сказал я, – мы пришли.

Мансур небрежно зажал папиросу между зубов и чиркнул спичкой. Выпустив клуб дыма, он смачно сплюнул на землю. Мой друг пыхтел как заправский курильщик, но что-то в его движениях выдавало неопытного подростка. Мансур поймал на себе мой взгляд и вскинул брови. Всем своим видом он пытался показать, что посещение деда Игната – свидетеля главного позора всей мансуровской жизни мало его волнует. Но по красным ушам и бегающему взгляду было совершенно ясно, насколько глубоки переживания Мансура. С того момента, как дед Игнат поймал моего друга за еблей с тыквой, прошло немало времени. Два года Мансур успешно избегал общества старика, а в нашем маленьком селе скрываться от кого-либо – занятие крайне непростое. Отчасти в этой позорной ситуации был виновен я. Мансур преисполнился чувством великой зависти, когда я рассказал ему, о своем пальце во влагалище соседки Зухры. Не пытаясь скрыть своей эрекции он спросил, каково это, все-таки? Я ответил первое, что пришло мне в голову. Будто засунуть палец в переспелую дыню, сказал я, а Мансур мечтательно закатил горящие похотью глаза. Кто же знал, что мой похотливый друг этой же ночью захочет испытать заветные ощущения. Правда, ему пришлось довольствоваться тыквой, так как в нашем селе дыни никто не растил.

Слух о престранном половом акте прошел по всему селу. Я думаю, только врожденная глупость Мансура помогла ему справится с насмешками, которые длились более года. Далее сельчане переключились на следующий сексуальный опыт моего друга. Мансур, не теряя надежды познать женскую плоть, решил воплотить проверенный на практике план с Зухрой. Однако и здесь ему не повезло – Мансур сэкономил на самогоне. Потенциальная сексуальная партнерша была недостаточно пьяна, когда юный ловелас попытался стянуть с женщины рейтузы. Зухра, удивленная столь неджентльменским поступком юного собутыльника, вывалила на голову деревенского романтика тазик с маринованными огурцами и подняла сумасшедший крик. Напуганный неожиданным поворотом событий Мансур выбежал из старого домика Зухры, на ходу натягивая штаны. Я наблюдал за этим действием с крыльца своего дома со злорадной улыбкой на лице.

Мансур, словно читая мои мыли, прервал мои воспоминания.

– Ну что, идем? – спросил он, недовольно хмурясь.

Мы стояли перед кривыми воротами, за которыми находился разваливающийся дом дореволюционной постройки. Чтобы распахнуть просевшие ворота, потребовалось приложить значительные совместные усилия.

– Как он вообще выходит из дома? – задал риторический вопрос Вася Муравкин, когда ворота с протяжным скрипом распахнулись.

– Вот как, – ответил Мансур и указал рукой на огромную дыру в заборе, которую образовывали несколько выломанных досок. К отверстию вела основательно утоптанная дорожка.

– Если так хорошо знаешь эту местность, мог бы указать на проход до того, как мы открыли ворота, – проворчал пастух.

Мы зашли во двор, который больше напоминал заросшую сорняком свалку. Центральное место в композиции занимал утопающий в зарослях травы, ржавый остов микроавтобуса «РАФ». В настоящее время он играл роль открытого навеса, защищающего от дождя различного рода хлам. При определенном старании в кабине трактора можно было разглядеть старую прялку, огромные мотки спутанных проводов и три бочкообразные стиральные машины. По всему двору были разбросаны обломки кирпичей, битый шифер и ржавые детали от трактора. В этой безумной гармонии природы и мёртвого индустриализма безмятежно порхали бабочки-капустницы.

Дом находился в ещё более плачевном состоянии, чем двор. Невооруженным взглядом можно было заметить прогнившие лет двадцать назад нижние венцы. Доски, удерживающие завалинку, давно отвалились, позволив земле рассыпаться в разные стороны. Обналичники, украшавшие когда-то окна, держались исключительно на распахнутых ставнях. Когда-то дом был выкрашен в ярко зеленый цвет, теперь же былой нарядный окрас угадывался лишь у оснований карнизов. Венчала эту халупу ветхая крыша из потрескавшегося шифера. Единственное, что выглядело относительно новым в этом жилье – это редкие заплатки рубероида, которые заменяли стекольное плотно в некоторых окнах.

– Дед Игнат! – заорал Вася Муравкин. – К тебе гости!

Я вздрогнул. Ответом пастуха была лишь тишина.

– Есть кто дома? – предпринял ещё одну попытку Василий.

– Зайдем, – сказал я и направился к покосившейся двери.

Внутри дом оказался не более презентабельным, чем снаружи. В воздухе витал аромат старых тряпок и свежей браги. Вся веранда была завалена сухими выскобленными тыквами, которым дед Игнат придавал вид разнообразных зловещих физиономий. Жителям села всегда была известна тыквенная страсть старика, но я не подозревал до каких великих масштабов она распространяется. Со всех сторон на меня пустыми глазницами смотрели гротескные тыквенные лица. Стоит отметить, дед Игнат однозначно обладал талантом резчика-скульптора. Ему удалось придать некой неприятной гипертрофированной реалистичности всем своим творениям – все тыквы обладали развитой мимикой. Сардонический смех, безмолвный ужас, слепая ярость. Было искренне жаль, что в России и в нашем селе в частности, праздник кануна Дня всех святых не обладал широкой популярностью среди общественности. В противном случае дед Игнат имел бы все возможности стать известным на всю страну тыквенным скульптором.

Я покосился на Мансура, который намеренно не рассматривал экспонаты этого тыквенного музея. Пройдя по захламленной прихожей, мы прошли в жилую комнату, которая, как оказалось, стала последним прибежищем деда Игната.

В центре комнаты стоял облупившийся стол, за которым сидел, без сомнения, мертвый старик. Он уронил голову в тарелку со своим последним супом. В правой руке, мирно лежащей на столе, дед Игнат всё ещё сжимал краюху хлеба. Левой рукой старик держал деревянную ложку. Возможно, череда событий сегодняшнего дня сильно изменила меня – я не испытывал горечи, грусти или страха, глядя на сидевший передо мной труп. Просто ещё один мертвый лев.

– Пиздец, – проговорил Мансур, – как есть помер.

Мой друг не испытывал должного облегчения, несмотря на то, что ему удалось избежать ожидаемого неприятного разговора. Более того, Мансур выглядел очень подавленным.

– Азат, теперь веришь мне? – спросил Вася Муравкин, повернувшись. – Это уже четвертый. Сегодня день, когда умирают львы.

Пастух не мог скрыть ликования в своем голосе.

– Ну если и так, что ты предлагаешь? – спросил я.

– Должен быть ответ, – ответил Василий, осматриваясь по сторонам, – нужно только внимательно поискать.

– Ты иди и поищи, – сказал Мансур, подмигивая мне, – а мы посидим.

Мой друг указал рукой на старую трухлявую тахту, с торчащими из-под рваной обивки пружинами. Вася Муравкин внимательно посмотрел сначала на меня, потом на Мансура – в его взгляде сквозил интерес и подозрение. После секундного замешательства пастух решил никак не комментировать реплику товарища. Немного потоптавшись на месте, он начал осмотр дома. Мансур сел на диван, который жалобно заскрипел под его весом. Над диваном висели старые часы с кукушкой. Я последовал примеру своего друга и грузно уселся на старые пружины. Диван, будто расстроенный таким неуважительным отношением, выпустил облако старой пыли.

Мансур достал два мятых пакета. Шуршащий звук, который они издавали, будоражил воображение и заставлял тело в предвкушении покрываться мурашками. Дно моего полиэтиленового мешка частично склеилась, храня в себе память прошлых капель клея. Я расправил пакет насколько это было возможно и подставил его Мансуру. Когда в полиэтилен упала длинная капля клея, готов поклясться, что вес пакета увеличился раз в триста. Именно столько весит кайф, подумал я.

Я услышал шум в соседней комнате. Это Вася Муравкин проводит свой обыск в рамках расследования загадочных смертей львов. Мне казалось, что пастух сейчас находится где-то в параллельном мире, за толстой, но кристально прозрачной мембраной. Я приложил пакет к лицу, запрокинул голову и стал дышать, стараясь попадать в ритм тиканья огромных деревянных часов, висевших непосредственно надо мной. Один… Два… Шесть… Десять… Тридцать…. Сорок один. Большая и маленькая стрелки слились в одну линию, указывая на зенит. Часы пробили одиннадцать, и из открывшейся маленькой дверцы вместо кукушки вывалилась…

У Мыслителя отвалилась нижняя челюсть. Теперь его длинный сухой язык свисал вдоль шеи, закрывая острый кадык. Серый Владыка не обратил на это никакого внимания. Он молча смотрел на приближающуюся с линии горизонта процессию. Мыслитель держал в руках свою челюсть, пальцами исследуя отверстия, из которых когда-то торчали зубы. Белая кость в его беспокойных руках обрела блеск полированного бивня мамонта.

Старая Девочка смотрела на челюсть Мыслителя и ждала момента, чтобы незаметно завладеть ею. Девочке казалось, что это поможет ей понять. А что необходимо понять, ещё предстоит узнать. Возможно, Старая Девочка попросит Сросшихся Близнецов помочь сломать пополам челюсть Мыслителя. Сросшиеся Близнецы, несомненно, выполнят просьбу Старой Девочки, потому что каждый из них хотел свой кусочек Умной Кости. А сейчас они молча смотрели на серые облака, плывущие над серой землей. Некоторые из них напоминали львов. Так решил Головаст. Он лежал на земле, положив голову на камень, и смотрел в небо.

– Это вам только кажется, что это львы, – сказал Пыльник. Когда он говорил, из его рта, словно пар, вырывались облачка пыли. Эта реплика, как и любая другая, произнесенная в этом месте, осталась без внимания. О ней напоминал лишь тонкий слой пыли, осевший на серой земле. Пыльник поправил рваный плащ и сел на свою шарманку. Нарушив тишину легкой нотой, музыкальный инструмент снова замолчал. Пыльник не знал две вещи, кто он такой, и для чего он носит с собой давно неработающую шарманку. Он знал только одно: ручку этого музыкального аппарата ни в коем случае нельзя крутить. Старая Девочка как-то сказала Пыльнику, что рано или поздно, эта шарманка заиграет свою последнюю мелодию. Бродячий музыкант смутно вспоминал, что это был первый их разговор. А когда это было, никто не знал. Кроме Серого Владыки…

– Эй, вы чего, клея нанюхались? – крик Васи Муравкин вернул меня в реальность.

Голова слегка кружилась. Я потряс Мансура за плечо, вытаскивая его из мира волшебных грез. Я посмотрел на Васю Муравкина, который бесстрастно смотрел на наш дуэт токсикоманов. Мне было немного стыдно перед простоватым пастухом, я чувствовал, что кончики моих ушей начали гореть.

– Да, а что? – спросил я, немного с вызовом.

– Ничего, – примирительно ответил Вася Муравкин, – я тоже пробовал. Бензин только нюхал.

– И как тебе? – спросил Мансур.

– Ну, нормально…

– Нашел что-нибудь в доме? – поинтересовался я.

– Нет, – быстро ответил пастух и нервно отвел от меня взгляд, – пойдем дальше. Кто там у нас по списку? Фима, тракторист. Наведаемся к нему в гости. Да, и неплохо было бы сообщить Филюсу Филаретовичу, что здесь мертвый дед Игнат.

– А ну, говори, что нашел! – настоял я, – Ты не умеешь врать.

– Да ничего, – сказал Вася Муравкин, потупившись, – триста рублей в шкафу лежали… Деду Игнату они уже точно не нужны. А я два блока папирос куплю себе.

– Делись, сволочь, – сказал Мансур, недобрым взглядом окинув пастуха.

Муравкин тяжело вздохнул и выдал нам по сто рублей.

Мы встали с дивана. Я с предвкушением ожидал того момента, когда мы наконец покинем эту стариковскую обитель со старым хламом и коллекцией пугающих тыкв. Хотелось мне, наконец, остаться наедине с Мансуром. По моему мнению, уже давно настало время для обсуждения наших наркотических опытов. Мне не терпелось узнать, что слышит Мансур, вдыхая едкие пары суперкрепкого клея. Сам я мог сказать одно: с каждой новой процедурой наркотическое путешествие оставляло в моей памяти более глубокий след. Я был уверен, что свой последний трип я смогу практически полностью восстановить в воспоминаниях, при определенной концентрации. Более того, мне казалось, что если сильно постараться, то я смогу вспомнить и остальные галлюцинации сегодняшнего дня.

Я уже перешагивал порог стариковской комнаты, когда Мансур резко остановился и посмотрел на деда Игната, усиленно о чем-то раздумывая. Лицо Мансура всегда оставалось зеркалом его души. По моему другу всегда было видно, когда он пытается самостоятельно прийти к какому-либо выводу. Для Мансура это крайне сложная задача, поэтому на его лице застывает маска абсолютной сосредоточенности и душевных мук. К слову сказать, с таким же выражением на физиономии он опорожняет свой кишечник. Поверьте, я знаю, о чём говорю, так как однажды, к своему сожалению, стал свидетелем акта дефекации своего друга.

Я переглянулся с Васей Муравкиным. Пастух недоуменно пожал плечами. Я попытался подтолкнуть друга к выходу, но он только отмахнулся от меня. Мансур завершил свои раздумья и его глаза загорелись огнем озарения и понимания.

– Сейчас, – бодро сказал Мансур, и уверенно зашагал к мирно сидящему деду Игнату.

Что случилось дальше, заставило меня усомниться в реальности происходящего. Наклонившись к покойнику Мансур хорошенько дернул его за воротник старого пиджака. Хлипкое равновесие мертвого едока нарушилось, и дед Игнат с грохотом повалился на пол, увлекая за собой тарелку с супом. Оловянная посудина со звоном покатилась по полу, разбрызгивая капли супа по пыльным доскам. Мансур присел на корточки, перевернул покойника лицом на пол и принялся с остервенением сдирать с бедолаги штаны. Мне показалось, что Мансур сошел с ума, получив передозировку токсичных испарений. Старая материя не выдержала и с треском разошлась по швам, открывая нашему взору огромные желтоватые стариковские трусы, покрытые застарелыми пятнами дерьма. После секундного раздумья Мансур уверенно сорвал с трупа стариковское исподние.

– Ты что творишь, ебнутый? – крикнул Вася Муравкин. Его глаза напоминали две огромных тарелки. ещё бы, даже мне подобное поведение друга казалось неприемлемым.

– Хочу посмотреть на его жопу, – покряхтывая, ответил Мансур.

Наконец мой друг одержал уверенную победу в неравной борьбе со стариковским портками, полностью заголив стариковский зад. Мансур с ликованием победителя поднялся над трупом и упер руки в бока.

– Смотрите, – сказал Мансур, указывая пальцем на старые морщинистые ягодицы, которые с немым укором белели в комнатном полумраке.

Мы нагнулись над покойником, и всё сразу поняли. На голой стариковской жопе отчетливо виднелись два старых больших шрама. Каждый из них начинался от ягодицы, а заканчивался где-то на пояснице. Я посмотрел на Васю Муравкина, он потрясенно кивнул. Значит это правда. Дед Игнат действительно был одним из сиамских близнецов и когда-то давно у него был брат, растущий из его жопы. Я однажды читал, что сращивание близнецов подобным унизительным образом называется илиопагией.

Я пытался осознать полученную информацию и сопоставить её с обрывками воспоминаний, оставшихся после токсикологического отупения. Немного поломав над этим голову, я решил оставить размышления на эту тему на более позднее время. На данный момент шквал получаемой информации мешал мне сосредоточится.

Когда мы вышли из дома никому и в голову не пришло, что дед Игнат, будучи живым, навряд ли бы обрадовался узнав, что после смерти его бросят на грязном полу с голой задницей, залитой супом. Но мы об этом не думали, потому что впереди нас ждало множество мертвых львов.

Я посмотрел на свои старые наручные часы «Электроника». Бледные цифры показывали всего лишь половину двенадцатого, а у меня было впечатление, что я живу в этом дне уже больше недели.