Глава 51

Угор с Ибрагимом по протокам добрались до русла Оби. По великой сибирской реке шел ледоход. Огромные льдины, наползая друг на друга, с шумом и треском двигались к Северному Ледовитому океану.

– Руби ивняк, Ибрашка, шалаш будем строить. Пока лед не пройдет, не сможем мы плыть далее, – распорядился вогул.

Путники вытащили лодку на берег, развели костер и принялись строить временное жилище. Солнце припекало, разогретые работой, они сняли верхнюю одежду.

Вечером вогул, раздевшись, залез в ледяную воду и из ивовых прутьев в заводи смастерил завесу.

Он, сидя на берегу, дожидался, когда за нее войдет щука, и ловил ее в западне. Дальше выдавливал икру и выпускал рыбу обратно. Надоив с десяток рыбин, Угор палочкой принялся взбивать икру в деревянной миске, изредка ее подсаливая.

– Лепех в дорогу напечем и тут поедим, – пояснил он Ибрагиму, – тащи свою ложку.

– Скусно, – попробовав икру, похвалил друга татарин, – а мы жили на реке, но рыбу не кушали.

– Почему, знаешь?

– Нет.

– А я знаю. В голове у щуки крест из хрящей, а вам хрященое лакомство никак нельзя пробовать, – рассмеялся Угор, и уже серьезно добавил: – у щуки икра вкусная, только сухая она рыба, а нельма жирная, но ее сейчас не словить. Ты покушай, покушай, сил набирай. Грести нам с тобой, Ибрашка, супротив течения дней десять. Все руки измочалим. Пойдем низким берегом, тута течение слабее, а коли ветер подует попутный, то и парусок поставим, но при попутном ветре опять-таки будет волна шибко большая.

– Почему? – поинтересовался Ибрагим.

– Потому что ветер с севера, и течение на север. Вот и задирает волну, как на море-окияне. У нас же борта невысокие, вымокнем али челнок потопим.

– Ничего, я привычный. Почитай, на Волге семь годков в ярыгах³⁶ хаживал, покуда меня боярин Пашков не усыновил.

– А как он тебя приметил-то?

– Под Казань насад³⁷ с солью из Астрахани притащили и встали кабалу наедать³⁸, ожидаючи, чем штурм крепости завершится. Купец-то наш персом был, ему что на Русь, что до Казанского ханства идтить, все едино, всюду вхож, как ужака скользкий, да и соль везде в цене.

– А далее-то что? Как боярин тебя приветил?

– Пришел я на парамойню³⁹ – портки да рубаху постирать. А тут вопли прачек на весь берег: “Вьюноша тонет! Сын боярский, Истома, погибает!” – ну я и сиганул с мостков в воду. Вытащил тогды его. Мне рубь дал боярин и к себе в конюхи определил. А когды Истома подрос, стал я ему братом названным, так как второй раз его спас, собой закрыв в походе, стрелу его помал.

– Как – помал?

Ибрагим, расстегнув ворот рубахи, показал шрам на груди:

– Так и помал.

Понюхав воздух и посмотрев на летающих в небе птиц, вогул наказал:

– Я спать пойду, а ты не дремай, костер жги. Хозяин рядом шастает. Оголодал он после спячки. Я ему рыбы накидал на берегу в проточке, на солнце она запахнет, он ее и найдет, зато нас не тронет.

– А почто медведь падаль-то ест?

– Так он на зиму брюхо травой набивает, а весной орет на весь урман – просраться не может, вот падаль-то и жрет для поносу, – рассмеялся Угор, влезая в шалаш, и, высунувшись, добавил: – правду сказать, сколь я из берлоги их не брал, у всех пузо пустое было. Просто, поди, орет да орет. Кто его, косолапого, знает. Коль подойдет, сам спроси, – хихикнул вогул и скрылся в шалаше.

И действительно, словно бы в подтверждение слов вогула вдалеке раздался рев косолапого. Ибрагим пододвинул поближе пищаль, вытащил саблю из ножен и, подбросив хворосту в костер, принялся сторожить сон товарища.

Приполярная ночь уже отступила, и световой день становился все продолжительней и продолжительней.

Медведь появился к полуночи.

Он долго бродил по сору⁴⁰, постепенно приближаясь к шалашу на берегу. Ветерок дул от воды, и косолапый, чувствуя запах дыма, не решался подойти к людям.

Ибрагим, взяв из костра головешку, поджег сухую траву. Прошлогодняя трава вспыхнула, и огонь, раздуваемый ветром, пошел в сторону хозяина тайги. Медведь, встав на задние лапы, глянул на приближающийся пал и дал деру. Переплыв проточку, он скрылся в кустарнике. Пал же, дойдя до берега ручья, остановившись, постепенно затух.

Ибрагим, приметив место, откуда вспорхнула утка, пошел к нему. Разыскав гнездо, он собрал в шапку яйца и вернулся к костру. Положив яйцо на дно миски и крутанув его, он улыбнулся: крутое, спеклось.

Очистив от скорлупы и подсолив, Ибрашка с наслаждением впился желтыми зубами в яйцо.

Стемнело. Татарин успел уже натаскать хвороста, которого до рассвета должно было хватить. Медведь не появлялся.

Чтобы не задремать, Ибрагим вставал и периодически обходил шалаш.

Грохот идущего по Оби льда заглушал все иные звуки ночи, поэтому и крутил Ибрашка головой на все четыре стороны.

Вскоре начало светать, и он, взяв котелок, спустился к ручью. Зачерпнув в заводи водицы, осмотрел берег. Рыбы, разбросанной вчера по берегу ручья, не было. Зато на суглинке отчетливо виднелись огромные следы хозяина тайги.

Ибрагим, стараясь не шуметь, озираясь по сторонам, засеменил к шалашу.

Когда Угорка проснулся, они пошли посмотреть следы медведя. Стало ясно, как шел обратно Ибрашка. Вогул с разбега не смог попасть из следа в след татарина – так широко тот шагал.

Вогул в котелке поджарил икру, и вприкуску с утиными яйцами друзья-попутчики, запивая кипятком, заваренным на листьях, собранными татарином, перекусили.

– Ты что за листья в кипяток кидал? – спросил в полдень Ибрагима вогул.

– На болотце собрал, когда за яйцами ходил. У меня еще остались, – достав из-за пазухи мешочек и высыпав листочки на ладонь, показал он их вогулу.

– Ты, когда что собираешь, мне показывай. Можно что-либо заварить да не проснуться вовсе. Вот я и думаю, пошто это я за утро раз семь за шалаш до ветра по-легкому сбегал. А ты брусничный лист заварил! Он же ведь до ветра гонный, – и, похлопав друга по плечу, вогул вновь зашел за шалаш. Туда же вскоре прибежал и татарин.

– Давай-ка, Угор, посиди ты около костра, моя теперича очередь отдыхать.

***

Архип, присев на корягу, наблюдал за ледоходом. Основной лед уже прошел, и река несла отдельные льдины. Уровень воды медленно начал подниматься, затопляя прибрежную сторону. Вода в мелких водоемах, нагреваясь на солнце, манила рыбу на нерест.

Он отковал Ванюшке маленькую острогу, и шустрый пацан уже натаскал пол-ледника рыбы.

Сидя на берегу, Архип наблюдал, как мальчишка, высунув от азарта язык, караулит очередную щуку.

Подошла Ксения, присела рядом.

– Ты, Архип, не серчай. Но хочу задать вопрос тебе каверзный.

– Задавай.

– Мож, я баба кривая, коли ты на меня взгляд не ложишь?

– Не в этом дело, Ксения. Дал зарок я, убив Узун Бека за жену и сына своего, цельный год не касаться вашего брата. Но лед прошел, а значит и год тоже.

Архип игриво ущипнул Ксению за место, на котором она сидела. Та же, взвизгнув от неожиданности, глянула на Ванюшку, который, увлекшись ловлей рыбы, ничего вокруг не замечая, замер с поднятой острогой.

Отвесив легкий подзатыльник кузнецу, она, словно молодая девка, смеясь, побежала к избе.

Архип же, усмехнувшись в усы и медленно поднявшись, пошел следом.

Через час в избу ввалился Ванюшка и, поставив на пол корзину с рыбой, подозрительно взглянув на Архипа с Ксенией, сидевших за столом, спросил:

– А чего это вы такие румяные и разомлевшие, будто дрова весь день рубили?

Кузнец подмигнул Ксении, и взрослые дружно рассмеялись…

Глава 52

ДВОРЕЦ КУЧУМА

– Может, все-таки готовят поход на нас урусы? Вдруг царь Иван хитрость задумал? Ведь не зря же шептались в монастыре казаки с царским опальным советником Федором Колычевым, ой не зря, – покачав головой, еще раз усомнился Кучум-хан.

– Царь Иван объявил казаков ослушниками за уход с Ливонской войны. Приказано атаманов ловить сих, казни с пытками применять к ним. А станицы и хутора их на Волге да на Дону повелел пожечь. Так что не будет им подмоги от Москвы. А такую маленькую дружину мы и конями князя Пелымского Кихека перетопчем, коли сунутся. Боярин же, по прозвищу Умной, о котором ты, великий хан, сейчас вспомнил, преставился года два назад по воле Аллаха Всемогущего, – поклонившись, молвил Кататай.

– Ну что ж, тогда выступаем к Волге. Отобьем Казань, cпустимся к Астрахани и создадим великий Сибирский каганат, – наконец-то решился Кучум.

– Ты будешь править миром, о великий хан! – поклонившись, произнес один из звездочетов.

– Мы загоним русского медведя в его берлогу и будем туда кидать кости, а он станет танцевать для нас на праздниках, – воскликнули еще двое мудрецов.

Лишь один племянник хана Маметкул оставался в раздумьях. Отважный воин молчал. Он знал хитрость и коварство русского царя, которому сжечь пару деревень на Волге, замучить на дыбах сотни три казаков ради достижения более великой цели было обыденным делом.

– А ты что молчишь, мой дорогой племянник? – обратился хан к Маметкулу. – Или не разделяешь наших помыслов?

– Разделяю, великий хан, но считаю, что гарнизоны Чиги Туры и Кашира нельзя трогать. Время нынче беспокойное. Ляхи не могут угрожать нынче Руси, денег нет на поход. Хан Гирей обескровлен. Ливония развалилась на мелкие княжества, так что царь и без казаков там обойдется. На восток смотрит хитрый Иван, на восток.

– Я смею считать, великий хан, – подал голос один из звездочетов, – русский царь знает положение в Османской империи. Двенадцатый султан Мурад Третий, вместо того чтобы управлять империей, предпочитает развлекаться с наложницами. Избавился он от пятерых братьев, обезопасив свой престол, и теперь увяз в грязи и разврате. Каждое назначение решается у него золотом, мздой и подлостью. Царь урусов видит это. Я думаю, что он строит и собирает корабли на Каме для похода на Азов. Тем более казаки девять лет назад уже грабили предместья Азова, взяли много пленных и даже захватили шурина султана.

Кучум медленно проговорил: – Если не выйдем на Казань этой осенью, не видать нам Сибирского ханства от Северного моря до южной Астрахани. С нами пойдут ногайцы, узбеки, вогулы. За нами поднимутся покоренные Московией народы Поволжья и Прикамья. Отобьем Казань, и перестанет Иоанн смотреть на восток. Потеряв свое могущество, потеряет он и Новгород с Тверью, которые уже давно мыслят, как уйти из-под гнета Московии.

Маметкул молчал.

– Я пошлю на Казань сына Алея и тебя, Маметкул. Сам останусь охранять покой моего ханства. А за верность твою и бескорыстность выделю десятую часть добычи.

– Слушаюсь, великий хан, – приложив ладонь к груди, поклонился племянник.

***

Вогул опустил весла только тогда, когда челнок уткнулся между небольшими береговыми валунами. На берег, тявкая, выбежали две лайки, но, узнав Угора, завиляли хвостами.

– Все, вставай, Ибрашка, добрались, – толкнул он спящего Ибрагима.

Вытащив на берег лодку, путники, собрав пожитки, двинулись наверх по логу к избе-кузне. Уже практически не темнело, приполярная белая ночь вступила в свои права.

Подойдя к избе, вогул дернул за ручку двери. Дверь в сени оказалась запертой. Он достал нож и, просунув лезвие в щель, отодвинул засов.

Тихонько пройдя в избу, шаман решил напугать спящего на печи Архипа.

– Ам! – прокричал он, схватив за ногу спящего на печке товарища.

– Бам! – раздалось в избе.

Это деревянное ведро-колода прилетело в лоб шутнику. Угор, распластав руки, рухнул на спину.

Татарин, топчась перед крыльцом, услышав шум, ринулся было в дом, но тут же отскочил прочь. На крыльце стояла разъяренная ведьма в белой до пят рубахе, с распущенными волосами, с откованной косой в руках

Не чувствуя ног, он быстро побежал к лодке, как бегал недавно от медвежьих следов.

Собаки ринулись за ним, хватая его за сверкающие пятки.

– Стой, дурень, Архип на охоте! Он наказал, чтобы я вас приветила, коли без него вернетесь, – закричала Ксения вдогонку Ибрагиму.

– Хорош привет, – сидя на полу, трогая растущую шишку на лбу, проворчал вогул. – Ты откуда тут взялась, злая ведьма?

– Ванюшка, сбегай в ледник, набери снега, пусть приложит, – разжигая лучину, улыбаясь, попросила Ксения сына. – Нечего под одеялом руками шастать нехристи всякой.

Вогул поднялся и, показав крестик, висящий вместе с амулетами, гордо заявил:

– Крещеный я теперича, тока никому не сказывай. Вовка я, Володимир, стало быть.

– А как теперича с шаманскими обрядами?

– Отец Иннокентий, который меня крестил, сказал, что одно другому не мешает. Сам разберешься. И татарин, который убег на берег, тоже крещеный, – добавил Володимир и, выходя из избы, сказал: – Пойду позову, а то ненароком уплывет. Уж больно ты была на смертушку похожа в рубахе да с косой.

Глава 53

– Ты, Угорка, гляжу, говорить научился по-нашенски, будто дьякон чешешь! – улыбнувшись, положив огромные руки на столешницу, похвалил друга Архип, – а то все одно у тебя ранее было. Лодка мой, весла мой, я гребу себе домой. Глаз как белка попаду, на охоту я пойду.

– Так сколь мне скитаться по свету-то? Свою родную речь забудешь, а чужую выучишь. Вон, давеча, на стойбище Лорба воша, мужскую силу лечил вогулу, а как новый отросток у рогов оленя называется, запамятовал. И кажу на него пальцем.

– Так это проще пареной репы, Угорка, – улыбнулся Архип, – пантами си отростки называются. Из них снадобья китайские знахари готовят. Когда в полоне был, много рогов оленьих да сайгачьих через нас купцы китайские к себе везли. Большую деньгу за них давали. Потому и промышляли местные охотники сайгаками. Вот и брали на понт, стало быть. А нас, рабов, басурмане диким мяском частенько баловали. Сами-то они до конины да до баранины охочи более.

Архип поднялся и, вытащив из-за иконы тряпицу с рисунком, разложил ее на столе.

– Вот Кашир, Ибрагим. Тут главные ворота. Это первая стена, – водя пальцем, растолковывал он Ибрагиму план крепости, – тута вторая стена, башня с бойницами. Во внутри стан хана. Туды дорога для меня заказана. Оружье – луки да копья. Но каждый воин в доспехах и кольчуге. Стража на стенах днем и ночью бдит. Попарно дежурят на всех башнях. У первых ворот три десятка воинов службу несет. У вторых – два десятка. Вместе полусотня будет. Перекличка у них все дежурство. К другим же сторонам крепости трудный доступ, так как обрыв крутой к речке спускается, и сама крепость на мысу стоит высоком.

– Благодарю тебя, Архип. Дюже ценное и полезное дело ты сделал, – пожав руку кузнецу, поблагодарил его Ибрагим, – я далее на Чиги Туру пойду, там еще кое-что разведаю. Родственников своих ногайских кровей разыщу. На службу наймусь к ним, вдруг Кучум рядом будет ненароком.

– Ты что, порешить его задумал? Порежут же на куски! – удивился решительности татарина Архип.

– Отца и братьев моих зарезал Кучум-хан за то, что служили они верно сыну Бекбулата Сейдяку, племяннику хана Сибири Едигера. Я один уцелел и теперь отомстить должен. Вот и найду я своего дядю в Чиги Туре, чтоб ближе быть к хану Кучуму. Дай Аллах Кучуму здоровья, чтоб не заболел ненароком он, не упал с лошади и не зашибся. Говорят, болен он глазами шибко. Стареет. Боюсь, не успею в глаза ему плюнуть, когда смерть его настигнет от кинжала моего. Поэтому, Архип, не задержусь я тут. Отдохну малость да в путь.