– Хорошо. Мол, магистр иллюминатов Голицын устранял своих недругов, пользуясь неким тайным знанием. В качестве доказательства приводятся митрополиты… я запамятовал их имена… умершие вскоре после споров с князем-чернокнижником. Пардон, иллюминатом. Интересен способ: он якобы дал прочитать… гхем… как бы выразиться? Читать там особенно нечего… Дал ознакомиться с одним манускриптом обоим своим противникам, который давался сим лицам будто бы для рецензии Библейскому Обществу. Третий же недруг, всех злейший, не дожидаясь погибели, отправил в печку сей грязный труд.

– Кто же сей непримиримый противник?

– А ваш архимандрит Фотий, с которым в последние годы дружил ушедший император Александр. Ссорился он с князем Голицыным весьма нелицеприятно.

– Почему вы всё время говорите о покойном государе, как об ушедшем?

– Вы что же, не слышали легенды о том, что в гроб вместо него положили солдата?

– Неужто вы верите небылицам, рождённым от того, что государя так долго везли из Таганрога, что разложение сделало его трудно опознаваемым? – искренне удивился я.

– Верю. А вы не верите, что он умышленно уехал подальше, чтобы его мнимый труп успел разложиться до неузнаваемости? Проведший в дороге полжизни и здоровый как его собственный конь, вдруг заболевает и умирает в несколько дней. В теплом приморском городе, куда все ездили лечиться от скверного петербуржского климата. Не верите в разыгранную словно по нотам партию? Случайности не обрушиваются в таком изобилии, особенно на царей. Его родные не служили по нему панихид. Как и мои по мне. Ведь я тоже мёртв десять лет, и можете не сомневаться, смерть можно успешно разыграть не только в театре.

– Прекратим домыслы, ибо они содержат лишь косвенные улики, – прервал я его, когда он и сам замолчал. – Вернусь к прежней теме: если не князь Голицын, то кто же истинный глава той тайной организации, о которой никто ничего не ведает? Только не говорите, что почивший император возглавил европейский заговор.

– А что, недурная мысль, если учесть, что из Таганрога в те дни отплыла одна известная английская яхта… Мне они не открылись, знаете ли. А предполагать не означает знать. Могу ответить, что не стоит искать их среди лиц первенствующих или окружающих троны. Там опасно, можно угодить в опалу или на гильотину, причём скорее всего вовсе не за принадлежность к братству, которое лишится важного лица. Слишком яркого света они не выносят, ведь они сами иллюминаты, то есть светила. Но и во тьме не обитают, несмотря на все слухи о подземельях Агарты. Те, околачивающиеся вблизи королей, кем-то назначены из интереса к делу или попросту находятся в ловушке.

– Пожалуй, – задумчиво согласился я, вспоминая Артамонова и Голуа. – Они мастера на такие проделки. Но мне известны только истории с лицами невысокого звания.

– Ваш граф Орлов, снующий с особыми поручениями по Европе и Азии – не на крючке ли у вашего государя? В плату за жизнь брата поклялся вечно служить монарху. Ну, представьте, что у него есть и противники, в плату за что-то служащие у кого-то не менее грозного для них, чем царь для Орлова. Но вообще, вы зря думаете, что никто ничего не знает. Уверен, что не одно европейское правительство следит за его членами, однако, имея разрозненные сведения, не могут слить воедино нечто главное.

– Вот когда пригодилось бы сообщество великих держав с единым языком, – пробормотал я. – А то слишком многое искажается при переводах – и не одной только Библии.

– Пригодился бы скорее острый ум. Все они ищут признаков переворота, революции. Но это путь ложный, ибо не земные революции интересуют их. – Он помолчал. – Голицын отставлен, но он в силе, и ему опасаются противостоять. Он облечён властью тайного общества – самого страшного из всех. Но уверяю вас, он сам страшится кого-то, находящегося за пределами вашей империи, но знающего о каждом его шаге.

Я мрачно посмотрел на него.

– Извольте уж договорить. Не земные революции, сказали вы, – а какие тогда? Небесные?

– На мой вкус, все революции корнями тянутся в ад, – заключил он и поспешил выйти.

Прохор блистательно справился со своим заданием добыть фирман на проведение раскопок. Правда, первое время дело продвигалось скверно, однако когда я обещал поднять ему жалованье со дня начала работ, до того отсутствовавшие нужные чиновники стали находиться, и уже недели две спустя землекопы протянули верёвки, ограждавшие двадцать саженей с северного угла истукана.

Выбор сего расположения Карно объяснил в своей манере:

– Он хотя бы отбрасывает сюда тень, этот тетраморф, в отличие от злых пирамид, за которыми весь день нигде не спрячешься.

– Херувим из видения Иезекииля? Почему вы так его назвали?

– А-а, хоть этого вы не знали! – обрадовался он. – Но под песком сокрыты крылья орла, тело быка и лапы льва.

– Просто я не так представлял тетраморфа. Как же вы увидели его целиком?

– Его никто не видел целиком. Лет пятнадцать тому его расчистили по грудь. Египетское имя его по сию пору покрыто тайной, слово «сфинкс» – греческое и, конечно, ложно по сути. Вот я и величаю его тетраморфом.

Впрочем, он не скрывал, что, по его сведениям, с этой стороны основания должны находиться неизвестные эпиграфы. В этом он не ошибся. Дней через десять в предрассветных сумерках мы, поминутно озираясь на скрипевшую деревянную опалубку, подпираемую десятками тысяч пудов песка, решились обследовать тридцать аршин огромной коренной плиты. Верёвочные лестницы исчезали в тёмной щели колодца, мы настороженно дымили трубками на краю провала, ожидая, пока солнце блеснёт над горизонтом, чтобы пролить немного света вглубь расщелины. Лишь на рассвете и перед закатом имели мы по четверти часа, когда свет достигал дна, откуда я титаническим усилием воли заставлял себя не смотреть вверх, опасаясь поддаться панике беспомощного существа, зажатого и копошащегося между хлипкими крепями и туловищем чудовища. Три дня спустя, скрипя зубами от гнева и песка, мы вынуждены были признать, что следы довольно свежих сколов свидетельствуют о том, что хотя Карно и оказался прав, но некто поработал здесь до нас не так давно. Письмена кем-то оказались предусмотрительно сбиты – и исчезли. Карно грешил на англичан, но я припомнил ему такую же практику самого Шампольона, увозившего пуды сколов в Париж. Сколов, отметил себе я. Не списков.

И второе задание – выследить Хаима Цфата, Прохор исполнил превыше похвал. На третий день мы знали не только, где тот обитает, но и время, когда он и его прислуга отлучались из дома – первый всегда в генизу, прочие на базар или в синагогу. Из того, что Хаим всегда уходил налегке, а возвращался зачастую со свёртком, мы сделали вывод, что он пополняет свою коллекцию документов, а не просто переписывает или запоминает нужное. Я горел желанием как можно скорее осмотреть собрание, но, конечно, не похищать ничего, а лишь ознакомиться с научной целью.

– Я отпишу в Палату мер и весов, чтобы вашим именем назвали эталон нравственности, – положил Карно мне руку на плечо. – С вас всего сто франков. Я горжусь вашей дру… – он убрал руку за спину, – нашим соседством.

Он предложил мне учинить обыск позднее, чтобы не спугнуть искателя древних манускриптов, пока тот не накопит весь ценный материал.

Прохор таким решением остался недоволен:

– Судите сами, я коли у вас стал послом при правительстве, то филерить за ним мне времени нету. Значит, надзирателей, чтоб караулили, надо трое, каждому, если смышлёный, по тридцать пять копеек в день – одних расходов на рубль. А взять бы его – да потрясти!

– Так он испугается и вовсе ничего не скажет, – возразил я. – Сами же мы ничего не узнаем, там дело каббалой пахнет.

– Так каббалиста надо вдвое против обычного потрясти – и скажет, – убеждал Прохор, приложив руку к сердцу, но получив твёрдый отказ, ругаясь, ушёл нанимать караульных.

– Тоже интересуетесь исполинами? – Карно подобрался тихо и заглянул мне через плечо.

Шёл девятый день раскопок юго-западного угла. Под плетёным навесом, прикрытым подобием балдахина, где мы устроили кухню, столовую и кабинет, я остановился на весьма примечательной книге, одном из тех прекрасных экземпляров, что собрали мы в его доме.

– С чего вы взяли? Просто листаю альбом. Переплёт выдаёт в нём уникальность, ручное творение. Не удивлюсь, если вы единственный его обладатель. Он ведь не издавался? – Француз слегка кивнул, явно польщённый. – Прекрасные работы. А кто рисовал?

– Это – мой альбом времён республики и империи. Рисовали разные люди, с Бонапартом всегда отправлялось немало молодых талантов. В числе том и я… Кое-что изображено с фризов, капителей и алтарей. Я мечтаю когда-нибудь издать его. Но нужен богатый меценат. Вроде вас. Или хотя бы вашего князя Гагарина.

Он, как обычно, намекал на что-то, чего я уловить, увы, не мог.

– Значит, это вас интересовала битва богов с титанами?

– Это не титаны, конечно. Гиганты. – Он перелистнул обратно. – Вот три мойры сокрушают Агрия. А тут Афина бросает Сицилию на бегущего Энкеладоса. Неужели не узнаете юного гиганта в лицо?

– Оно довольно равнодушное, словно малый только что отобедал и спешит вздремнуть, а жена бежит за ним, чтобы он наколол дров, – ответил я. – Он по сию пору похоронен, но жив. Греки землетрясения связывают с его именем.

– Да, потому что боги не могли умертвить гигантов, предположительно, имея с ними различную физическую сущность. Посему убивал их смертный Геракл – стрелами, пропитанными ядом гидры. – Он помедлил и приблизил своё лицо к моему. – У вас это не вызывает никаких аналогий?

Мы пролистали несколько картин. Мне казалось, что он переводит взгляд со страниц на меня и обратно в попытке уловить изменения на моем лице.

– А кто это? – я указал на крылатое существо, и Карно рассмеялся одним ртом.

– Имя ему Паллант. Вообще, многие из гигантов обладали крыльями. Но не только.

– Почему вы перешли на шёпот? Сфинкс услышит? Он тоже?.. – подмигнул я.

– Боги… ну, или греки – не могли уразуметь, как гиганты перемещаются, они объясняли это наличием крыльев или строением их ног из змей. Гигант мечет скалы, а ноги-змеи сами несут его к цели. Диодор Сицилийский…

– Что – Диодор Сицилийский? – раздражённо переспросил я, видя как он умышленно замешкался, неловко возясь с кувшином лимонада.

– Проживал на Сицилии несколько позднее ссоры того гиганта с… Не изображайте из себя Афину, Рытин, альбом уникален, как и моя голова! Так вот. Он писал о Скифе, основателе племени, жившем далеко на севере… или на юге, это кому как. Иже бяша до пупа человек, останок же его наподобие змеи обретается. Бляшку, изображающую мать его, змееногую богиню земли, нашли в одном из курганов. Куль-Оба, вы ведь слыхали?

– Нет! – бодро солгал я. Он кивнул, удовлетворённый.

– На самом деле они могли шагать даже сквозь землю, – продолжал нащупывать он.

– Каким же способом?

– Говорю вам, они имели иную природу. Впрочем, та природа не придавала им бессмертия. Телесного бессмертия.

– Вы излагаете так, словно греки зрели этих существ как дело самое обыденное, и лишь кое-что вызывало у них вопросы. Ну, например, ноги-змеи.

– Они видели их, конечно. Тут можете не сомневаться.

– С чего вы так уверены? Может и сами, проводя раскопки какого-нибудь акрополя на Сицилии, докопались до Энкелада?

– Когда бы вам довелось видеть нечто подобное, – резко оборвал он, – вам стало бы не до смеха.

– Греки считали богами себя, а гиганты олицетворяли галлов и несомый ими хаос, – ответил я отстранённо, дабы в порыве спора не проговориться о главном, пока он не проговорится о своём.

– Вот вы и объяснили мой интерес к гигантам – чтобы разрушить сие несправедливое сравнение, – поспешил он довольно расхохотаться уже в полный голос. – Времена меняются. И хаос теперь царит в Греции, а галлы возвысились и по мере сил упорядочивают мир.

– То есть миф изначально ложен, и победили на деле исполины? – рассмеялся я ему в тон.

– Историки меняют выводы и даже сами причины, используя один и тот же факт. Вот, вы залезли ко мне в буфет и видите изобилие чая и немного кофе. Какое заключение вы обо мне сделаете?

– Вы любите чай, поэтому запасаете его.

– Нет, я предпочитаю кофе и расходую его, а чай почти не трогаю. Но, дорогой мой коллега, – вкрадчиво промурлыкал он с лукавой ухмылкой, – если мой интерес мы худо-бедно смогли объяснить, то что в основе вашего?

– С чего взяли вы, что я питаю к сему интерес?

– Вы не могли спутать титанов с гигантами, для такого образованного юноши сие немыслимо, – он ядовито растянул губы.

– Это дело между французами и греками. Русских тогда ещё не народилось, – попробовал я опять обратить всё в шутку, но он настаивал:

– Греческий мир в те поры захватывал и часть полуденных равнин нынешней вашей империи. – Я насторожился. – Возможно, я ошибаюсь, но в России интерес к этому велик. Видите ли, гигантов боги преследовали по всей земле. – Он остановился и посмотрел, понимаю ли я его, как того хочет он. – Битва шла по всей тогдашней Ойкумене, – подчеркнул он и, словно это могло что-то доказать, стал перекладывать страницы. – Вот, Алкионей: не имея возможности убить его в месте, где тот был рождён, Геракл прикончил его в Беотии. Посейдон бьёт трезубцем Эгеона во Фригии. А вот сей же, погребающий Полибота под островом Кос. О Сицилии я уже говорил? А о Сицилийском Диодоре с его Скифией?

– Что ж, в наш век галлы страдали что в Египте, что в России, – не отвечая на его настойчивость. – Старые легенды продолжают сбываться.

– Если продолжить линию ваших суждений – они несли порядок, разум. Но что, если миф вывернут наизнанку победителями? Бонапарта союзники победили, но убеждены ли вы, что это к лучшему? И разве победители в нашем мире всегда на стороне добра? Может, история, которую они пишут, только провозглашает их таковыми?

– Мысль сия не нова, – отрезал я. – Цивилизация противостоит хаосу, но как боги для уничтожения гигантов не могли обойтись без грубой силы смертных людей, так и праведнейшие цари вынуждены прибегать к насилию, не в силах совладать с варварами кодексами.

– О, да! – воскликнул он. – Вопрос только в том, кто из противников есть варвар. Чаще всего это определяют последующие историки. Но проигравшие историй не пишут.

В последующие за тем недели мы под землёй обошли все стороны сложившего свои крылья исполина, везде натыкаясь на матёрый известняк, с которого предшественники тщательно сбили остатки всех начертаний, где таковые имелись.

– Что скажете? – спросил я как-то вечером Карно, когда мы наблюдали закат на фоне равнодушного лика каменного чудовища.

Карно поджал губы:

– Мегемет Али может разочароваться в негоцианте Хлебникове, на которого выписан фирман. В нём сказано, что находки подлежат паше по праву первого выкупа. А у нас их нет. Могут подумать, что мы утаили найденное. Здесь редкий дурак уходит с пустыми руками. А давайте свезём отсюда всего Сфинкса целиком? Кому лицо, а кому зад – разыграем в орлянку.

Хвост пыли от летящего кометой скакуна не дал мне съёрничать в ответ и заставил обоих нас схватиться за трубы. Но то мчал Прохор, по-казацки пригнувшись к шее гнедого красавца кохейлана, на лбу которого между разными побрякушками и стразами висел голубой камень против сглазки, или cattivo occhio, как называют её левантийцы.

– Хаим снялся с постоя и исчез! – крикнул он. – Собирайтесь.

Решение никто не оспаривал, волею вещей складывалось так, что мы обязаны догнать и обчистить беглецов. Верблюды наши, однако не обладали резвым аллюром. По счастью, Прохор, предвидя это, отдал распоряжения надзирателям вызнать если не путь, то хотя бы направление бегства.

– И так понятно, что конечный их пункт – Дамаск, – пытался успокоить я всех. – Если не нагоним сразу, попросту двинемся туда.

– Попросту? – взвился Карно. – У меня другие планы, мой друг, кроме того, грабить в городе хлопотно, да и рукописи могут перепрятать – ищи потом. Нет, наш шанс только в пустыне.

Соглядатаи Прохора проследили беглецов до самых дальних окраин, но мы никак не могли решить, какой путь – по морю или по суше избрали те.

– Они двинутся пешком, – процедил Карно, щурясь в пыльную даль. – Их мало. С ними проводник из местных.

– Морем, – предположил я, – безопаснее. – Если они сговорились с корабельщиком заранее, то, имея фору, останутся вне досягаемости для преследователей на всё время пути, в котором могут спокойно заниматься документами.

– Как они могли сговориться заранее? Он не мог знать, когда отыщет последний нужный ему манускрипт.

– Телеграф, – ответил я, показав на крылатую вышку на далёком холме из песчаника.

– Ваш семьдесят третий никогда, – медленно проговорил француз, – не станет рисковать в море такими ценностями.

– Сейчас море спокойно, – возразил я.

– Пустыня! – рявкнул он, но потом смягчился. – И караванный путь на Газу только один.

Сетуя на его беспримерное упрямство, но не имея возразить, я только со злобой стегнул коня.

К закату первого дня пути мы получили, наконец, долгожданное подтверждение того, что небольшой отряд сменил бесполезных лошадей на верблюдов и спешно покинул последнюю перед пустыней деревню. Они опережали нас на пять или шесть часов. Прохор потребовал дать лошадям отдых, прежде чем ночью мы двинулись следом. Карно объявил, что бессмысленно пытаться догнать верблюда на верблюде и предложить использовать превосходство в скорости коней, чтобы настигнуть беглецов не позднее следующего ночлега, иначе лошади полягут и не смогут более скакать. Воды и припасов взяли мы только на двое суток, и в лунном свете снова пустились в погоню.