Общепринятое в начале прошлого века понимание роли большевиков в ходе истории Брок рассматривает как иллюзию, которая достаточно долго живет и еще не полностью искоренена из сознания наивно верующих, но она пока все еще развевается над воздушным замком русского большевизма подобно потрепанному и выцветшему обрывку флага. Брок понимает, что большевики в роли «повивальных бабок» новой веры не собираются ни отпускать, ни ослаблять свою мертвую хватку, поэтому несчастной России-матушке, несомненно, придется настроиться на перспективу принужденного смирения с родовыми болями на поколения, прежде чем пригодный на что-либо пролетарский зародыш увидит свет. И слова «диктатура пролетариата» остаются стоять как афиша для этой тиранической пытки.

Следующие три главы посвящены анализу системы судов и судопроизводства. Одним из тяжелейших последствий попыток создания нового бесклассового общества, нового человека Брок считает полное падение морали у правящей верхушки. Он пишет, что как бы ты ни был непритязателен в своих ожиданиях, непременно вздрагиваешь перед той жестокостью, бескомпромиссным тоном, самонадеянностью и отсутствием воспитанности и внешнего «благородства» по отношению к ближнему, которые так часто характеризуют русский коммунизм. Брок-гуманист неоднократно подчеркивает, что жестокость, деспотизм, чванливость, человеконенавистничество, жажда искоренения всего старого, проявление всех самых низменных человеческих инстинктов недоступны для понимания, если человек искренне любит Россию. Он пишет, что рассказы о революции «вызывают ассоциацию с диким экстазом, состоянием «вне себя», когда нормальные ценности, такие как чужая или даже собственная жизнь, уходят на второй план или просто стираются и когда люди – по аналогии с душевнобольным – в беспамятстве крушат предметы или, ослепленные страданием или наслаждением, истребляют все на своем пути. Большевики с марксистской ловкостью обернули в свою пользу это экстатическое состояние – не психоз, а скорее невроз, как сказал в беседе знаменитый Иван Павлов^[8]: «Самые низменные человеческие инстинкты – вот какую черту душевной и эмоциональной жизни они взлелеяли и поставили во главу угла».

Очень редко, но все-таки проступает параллельно с этим перевернутым миром и другая сторона русского человека: при более близком личном знакомстве заградительный щит может получить трещину, и тогда проступает действительная русская натура, обходительная, готовая к услугам, особенно для иностранцев, натура дружественная, полная любви и самопожертвования. О таких людях неоднократно говорилось «коммунист, но человек хороший», или чаще: «нет, не коммунист».

Науке, высший школе, воспитанию и образованию молодого поколения посвящены следующие четыре главы Описывая систему образования, Брок искренне восхищался мужеством русских профессоров дореволюционного поколения, которые были вынуждены работать в тяжелых условиях советских университетов, и ужасался сложившейся обстановкой. Многие из дореволюционных светил науки погибли или бежали, и только единицам удалось выстоять. Крылатой среди русских коллег Брока стала фраза о том, что жизнь уподобилась пребыванию в сумасшедшем доме, когда не знаешь, что произойдет через неделю. «Изменений в мире вузов столько, что всё это производит впечатление настоящей свистопляски». Постоянно хаотически и бессмысленно менялась система высшего образования, заслуженные профессора, ученые, преподаватели бесцеремонно увольнялись новоиспеченным руководством, а их место занимали угодные системе необразованные бездари. Броку не раз приходилось слышать такие фразы: «На следующей неделе мы не знаем, где, собственно говоря, будем учиться».

Для советской власти армия уволенных преподавателей в своей беспроглядной нищете представляла опасные остатки империалистической и контрреволюционной ереси. Невостребованная новой властью интеллектуальная элита дореволюционной России должна была умереть духовно и, по возможности, физически. Образованные умы необходимо было во что бы то ни стало задушить в большевистских тюрьмах. А если они и оставались по другою сторону решетки, то были заведомо обречены на голодную смерть: без пенсии и возможности получить другую работу, им было запрещено покинуть «райскую жизнь» в стране советов.

Не ускользнула от пристального внимания Брока и система приема в высшие школы, в основе которой была узаконенная система с привилегированным классом пролетарского сословия: «Решение о приёме в вуз принимает своевольная партия, и лицемерное доктринёрство настолько культивируется, что нам, простым смертным, оно представляется чем-то непостижимым – в частности, если посмотреть на это с точки зрения собственно коммунистического учения. Здесь речь идёт в первую очередь не о способностях. Самое главное – борьба за абсолютную верховную власть «класса», обеспечение привилегированного положения пролетариата, то есть коммунистической секты, работа во имя нового мировоззрения с упором на представление о том, что она может быть осуществлена только теми, кто принадлежит к истокам, истинному, неиспорченному пролетариату. Все остальные заражены опасными буржуазными взглядами, и у них, в лучшем случае, может случиться рецидив. Всем остальным, следовательно, должен быть самым тщательным образом закрыт доступ к высшему образованию, а если возможно – то и к образованию вообще. И здесь нет места ни стыду, ни сентиментальным предрассудкам. Система совершенно ясна».

Брок отмечает, что вся система приема и обучения в высших и даже средних школах функционирует как прекрасно отлаженная система, в которой есть что-то абсолютно сатанинское, что-то дьявольское, как охарактеризовал эту систему один из видных психологов и писателей России в беседе с Броком. Что же касается бесклассового общества и возможного риска, что, получив высшее образование, человек, хотя он и вышел из рядов пролетариата, сможет со временем выделиться и перейти в другой класс, слой новой интеллигенции, Брок пишет: «Если кто-то сомневается, то я попрошу раскрыть брошюру Бухарина, стенограмму его доклада от февраля 1923 года «Пролетарская революция и культура». Бухарин видит, что пролетарское происхождение не может быть полной гарантией от возможности перехода в другой класс, и этому крайне необходимо препятствовать всеми средствами. Поэтому предлагается проводить приемы в высшие школы только исключительно из пролетарских кругов, и таким образом закрыть путь к высшему образованию детям и внукам тех, кто высшее образование уже имеет.

Последняя глава – это своего рода подведение итогов, которое Брок начинает словами: «Соприкасаясь с жизнью, российский эксперимент не выдерживает этого соприкосновения. Большевики по-прежнему восседают на троне, опираясь на своё «мировоззрение», однако последнее покоится на руинах выдуманного марксистского замка. Эти обломки приводят нас к мысли: быть может, основная ошибка крылась в самом фундаменте замка, который хотели построить Ленин и его товарищи?» В этой главе Брок обращается к самым различным сферам жизни русского общества: экономике, системе банков, налогообложению, культуре и т. д. Именно в этой главе он вкратце касается и вопросов частной собственности, аграрных вопросов, отношения крестьян к существующему строю и праву владения землей. Так, подняв вопросы коллективного и частного права землевладения, Брок, цитируя своего русского друга, приходит к выводу: «Частная земельная собственность по-прежнему считается частной земельной собственностью. Думаете, коммунисты посмеют ее затронуть? Наш крестьянин защищает землю, которую считает законно приобретенной, с вилами и кулаком, своей жизнью». Было очевидно, что крестьянство в целом, не проявляя ни энтузиазма, ни интереса к большевистским идеям, отклонило вмешательство коммунистов. И автор с горечью заключает, что все эти новые активные и интенсивно размножающиеся организации, несмотря на якобы талантливых лидеров, под более пристальным взглядом приходится списать до нулевого уровня.

Уже в предисловии Брок обращает внимание читателей на то, что он свою книгу не адресует лидерам советского государства, поскольку они глухи к открытому и чистосердечному призыву опомниться и одуматься, они не способны услышать голос человека, всем сердцем полюбившего их страну и народ еще в молодости. Автор осознает это и говорит открыто: «Мой голос не прозвучит как громкий клич – он не имеет влияния в тех кругах. Я пишу для других. И, верю, не напрасно».

Как было сказано выше, книга норвежского профессора «Диктатура пролетариата», запечатлевшая его потрясения увиденным в Советской России в начале лета 1923 года, была опубликована осенью того же года. Очень скоро она была переведена на шведский, французский и английский языки. В шведском переводе книга вышла в 1924 году, французский перевод, основанный на издании для народных библиотек, вышел в 1925 году, a вот ее английский перевод так и остался неизданным. Машинописная рукопись этого перевода, датированная 9 мая 1924 года, хранится в Норвежской Национальной Библиотеке в Осло в архиве Олафа Брока.

Как следует из титульного листа, этот перевод был выполнен в американском университете Йова норвежцем Хеннингом Ларсеном^[9].

Несмотря на то, что Олаф Брок был профессором славянских языков с мировым именем, ни на один славянский язык перевод его сенсационной книги сделан не был. «Книга-пасквиль» строптивого норвежца, с которой так яростно сражалась советская посланница Коллонтай, появилась в то время, когда сумерки все плотнее сгущались над советской Россией и уже неумолимо начал опускаться железный занавес, чтобы на долгие десятилетия задавить ростки свободы оргиями диких плясок тоталитарного режима в самой большой славянской стране. Понятно, что в сложившихся политических условиях не могло быть и речи о переводе на любой славянский язык книги, в которой убедительно и аргументировано развенчивался советский режим, то есть тот режим, который эффективно уничтожал хуже любой войны свою страну и свой народ.

Отсутствие перевода хотя бы на один из славянских или на английский язык сделало эту книгу недоступной как для широкого круга читателей, которым она была адресована автором, так и для специалистов, лишенных возможности изучать многогранное творческое наследие норвежского слависта. Особенно остро ощутился недостаток перевода в последнее время, после выхода ряда работ, основанных на ранее не изученных материалах из архива Олафа Брока [Lonngren 2015, 2016; Elstad 2016; Гулькевич 2017, Myklebost 2017]. Поскольку в этих работах наглядно представлена многогранная деятельность норвежского слависта, его талант непревзойденного до сих пор исследователя диалектной фонетики, блестящего переводчика, автора учебников и открывателя языка пиджина «русенорск» виртуозно сочетался с высоким мастерством трибуна, общественного деятеля и дипломата по призванию, у исследователей, не владеющих скандинавскими языками, появился живой интерес к изучению наследия легендарного норвежского слависта. Таким образом, стало очевидным, что назрела необходимость перевода его работ, написанных по-норвежски, и в первую очередь «Диктатуры пролетариата». В 2017 году была предпринята попытка перевода этой книги на русский