Цитаты из книги «Роза»

Взгляд — это тип присутствия, смотреть может только тот, кто обладает волей и смелостью посмотреть.

Я знаю, что сирена — это моя память, она звучит в моем теле даже тогда, когда я ее не хочу слышать. Источник песни взгромоздился на гору костей и отдается во мне вечным эхом. На ночь я залепляю уши розовыми восковыми берушами, они глушат не все звуки, гомон улицы становится неразличимым, но я чувствую его телом. Я думаю о моряках, и мне кажется, их чудесные сны стоили того, чтобы погибнуть. Иногда я уподобляюсь Орфею и пытаюсь заглушить свое тело письмом. Но письмо конечно, а песни сирен будут звучать, когда я буду лежать в могиле.

Я думаю о сиренах. Меня завораживает мысль, что они поют всегда. Где-то в море есть место, где звучит их голос. Мне хочется думать, что сирена — это аллегория памяти. Первородная память поет на груде человеческих костей: можно ее не слышать и, как Одиссей, залепить экипажу воском уши или, как Орфей, заглушить пение сирены собственной песней. Но от этого голос сирены не угаснет. Миф гласит, что смертные обрекли на гибель сирен. После того как Одиссей обхитрил этих существ, они бросились в воду и превратились в камень. Хранит ли тот камень песни мертвых сирен? Я не верю в смерть, тем более не верю в смерть песни.

Всю свою жизнь я искала место, в котором почувствую себя свободной от тьмы. Я искала это место в других людях и возлюбленных, переезжала из города в город, меняла работы, верила во все подряд, практиковала йогу и путешествовала с эзотериками. Все было напрасно, потому что это было бегство от собственного тела. Мое тело и есть тьма.

Раньше мне казалось, что тьма, по которой путешествует Светлана, — это неподвижное пространство. Возможно, тьма зарождается за кромкой леса. Там, где начинается непроходимая тайга. Но уехав из Усть-Илимска, я убедилась в том, что это не так. Где бы я ни была и что бы ни делала, она путешествовала внутри меня. Часто она обступала меня произвольно, я оказывалась в самой ее глубине. Наблюдая за собой, я пришла к выводу, что она — неотъемлемая часть меня. Долгое время мне казалось, что, покинув Сибирь, я смогу освободиться от тяжести. Потом мне казалось, что, написав о своем детстве, я смогу поместить тьму в капсулу текста. Но я глубоко ошибалась. Моя тьма — причина письма, но письмом ее не излечить. Писать из тьмы, чтобы ее законопатить, так же глупо, как лечиться от отравления ядовитыми грибами.

Старуха на меня посмотрела посеревшими от времени глазами И медленно заговорила — сын перевел — Она не хочет тебе ничего плохого но и хорошего от нее ничего не будет Просто живи с ней — это твой дар Твоя темень внутри принадлежит мертвым Это твой дар — она еще раз повторила Тебе от нее не будет ни хорошо ни плохо Так живут на земле — Среди травы и камней И никто не злится на камень от того что он лежит под ногой А теперь она сказала иди на гору и думай — все умрут и тебе придется жить одной окруженной призраками

Я с одержимостью смертницы курила на балконе крепкие сигареты и писала по несколько строчек, эти строчки были паузами между курением. Болезнь обострялась, и я начала терять зрение. Я писала наугад, не читая то, что получается. Меня злила моя собственная немощь и злило то, что внутри меня так много темноты, которую я не могу оформить. Внутри меня блуждала боль. Она занималась в крестце и постепенно, очагами, поднималась в голову. Написав абзац, я делала отбивку дефисом и начинала заново один и тот же текст.

Сегодня я узнала, что, умирая, деревья отдают воздуху весь углекислый газ, накопленный за жизнь. Раньше я думала, что деревья производят из углекислого газа кислород, обыкновенное школьное искажение. Дерево всю жизнь копит мое дыхание. Мертвые животные и люди, хранящиеся под землей, тоже содержат углекислый газ. Теперь мне кажется, что он — это вид нашей памяти, энергия чистой негативности. Что выбрасывает человеческое тело, погибая?

Мне кажется, я могу остановиться в любой момент. Но это ловушка письма. Кажется, что достаточно одной детали, чтобы вообразить целый мир. Здесь уже достаточно деталей, но мне необходимо описать многие вещи. Чтобы почувствовать удовлетворение и сказать себе — теперь ты свободна от мертвецов.

Когда меня спрашивают, зачем я пишу, я отвечаю, что письмо для меня — это безопасный способ почувствовать себя живой. Когда карандаш касается бумаги, а на экране появляется слово, я чувствую, что существую. Письмо — это тяжелая работа, и письмо имеет свойство исчерпывать свой ресурс. Когда я нахожусь одна и не пишу, я начинаю говорить сама с собой. Я издаю звук, чтобы услышать его и убедиться — я есть. В обоих случаях я произвожу речь.