– Много ты понимаешь. Читаю и тебе советую. Это ведь – как лекарство от хандры. Вроде чужой роман хэппи-эндом закончился, не твой, а настроение всё равно поднимается. Сидишь, мечтаешь, и кажется, что и в твою жизнь скоро постучится какой-нибудь принц, – вздыхает подруга мечтательно.

– Кстати, – делает неожиданный скачок Агаткина мысль, – на днях наше издательство заключило договор с одним начинающим автором, Михаилом Кожиным, о публикации серии его романов. Детективных. Но не в этом суть. У меня была возможность пообщаться с ним в кулуарах. Преинтереснейший представитель мужской породы, между прочим. Я всё своё обаяние включила на полную катушку, но, увы! Кажется, я не в его вкусе. Хотя и решительного "нет" я тоже не услышала. Так что я всё ещё надеюсь. Впрочем, если у тебя получится его заарканить, я не обижусь. По агентурным данным он не женат. Какой мужик пропадает! Ты бы, мать, взяла это дело на контроль. Если правка рукописи достанется тебе, используй шанс.

– Агатка, брось свои замашки сводни деревенской, я уж как-нибудь сама разберусь со своей личной жизнью, – сержусь я уже по-настоящему.

      Прощаемся мы часа через два, когда оживленная улица за окном пустеет. В автобусе я снова вынимаю из кармана уже полусмятую бумажку с телефоном и именем Ирина и, задумавшись, рассматриваю её. Меня терзают сомнения. Может, стоит всё-таки попробовать? Но, выходя из автобуса, я решительно комкаю бумажный обрывок и вместе с использованным проездным билетом бросаю его в урну.

Глава 4

      Назавтра я посыпаюсь совершенно больная. Голова раскалывается, горло дерет, всё тело крутит и ломает.

      «Умирающим себя во сне видеть – к болезни», – вспоминаю я вчерашние Агаткины слова. Вот, блин, вещунья, накаркала!

      Надо встать и вызвать на дом врача, но ощущение такое, что к каждой конечности привязано по двухпудовой гире. Собрав в кулак волю, совершаю настоящий подвиг, поднявшись с постели и дохромав до телефона. Звонок в поликлинику – вызов врача на дом. Звонок в издательство. Всё. Можно опять упасть в постель и попытаться хотя бы выспаться всласть, пользуясь редкой возможностью.

      Вирус на этот раз я подцепила какой-то на редкость вредный, и следующие десять дней я медленно прихожу в норму, поедая невероятное количество предписанных лекарств. Мне уже начинает казаться, что все эти многочисленные таблетки прямо-таки гремят внутри моего желудка при любом резком движении.

      Целыми днями я валяюсь в кровати, завернувшись в одеяло, как огромное окуклившееся насекомое. Жизнь скрашивает только телевизор.

      Телефон мою жизнь, напротив, омрачает, ибо периодически голосом Доры Сергеевны напоминает, что для того, чтобы издательство уложилось в намеченные сроки издания нового романа Берсеньевой, мне лучше как можно скорее вернуться к правке.

      Измученная совестью, я, едва почувствовав, что в состоянии твёрдо держаться на ногах, выхожу на работу, презрев возможность продлить больничный. Дора права: пора и честь знать. Спасибо болезни за десятидневный отпуск.

      В офисе меня встречают с распростертыми объятиями. Оказывается, я не единственная жертва мерзкого вируса, конкретно проредившего редакционный штат, и здесь рады каждой лишней паре рук и кучке мозгов.

      В обеденный перерыв первым делом спешу в курилку на поиски подруги. Десять дней не виделись всё-таки. Она даже не позвонила, не поинтересовалась, как моё здоровье. Бьюсь об заклад, её опять увлекло бурным романом.

– Привет! – изобразив на лице улыбку, здороваюсь я с курящими мужичками, одновременно, отмахиваясь от окутывающего меня табачного облака. – Полежаева здесь?

      В курилке, где до этого момента стоял ровный гул от нескольких одновременных разговоров по разным углам, вдруг повисает тишина, и все лица одновременно поворачиваются ко мне.

– Ты что, не в курсе? – каким-то странным голосом спрашивает стоящий ко мне ближе всех Мишка Кравцов из отдела рекламы.

– Не в курсе чего? – по-прежнему бодро улыбаясь, вопрошаю я.

– Так это… Агату убили.

      Я смотрю на Мишу, пытаясь прочесть на его лице, что всё это глупый розыгрыш, но постепенно до меня доходит, что он не шутит, и улыбка медленно сползает с моих губ.

– Как убили? Когда? Кто? За что? – заваливаю я Мишу кучей вопросов.

      Постепенно народ в курилке снова обретает дар речи, и на меня сыпятся подробности со всех сторон.

      Мне сообщают, что несколько дней назад тело Агаты обнаружила её соседка по коммунальной квартире. Девушка была задушена. Милиция завела уголовное дело. В редакцию приходил следователь, расспрашивал всех. Похороны Агаты состоялись позавчера. Судя по всему, меня либо забыли известить, либо решили не беспокоить больного человека, поэтому я, похоже, последней узнала печальные новости.

      Я еле досидела до конца рабочего дня, и как только часовая стрелка на моих часах коснулась, наконец, цифры пять, пулей выскочила из офиса.

      Ноги сами понесли меня в сторону Агаткиного дома. Мне не верилось, что всё, рассказанное мне, произошло на самом деле.

      Неужели Агатки больше нет? Такой жизнерадостной, полной эмоций! Неужели она лежит сейчас глубоко под землёй в узком деревянном ящике?

      До сих пор судьба была милостива ко мне, и я не сталкивалась так близко со смертью. Родители мои до сих пор живы-здоровы, а бабушки-дедушки перебрались на тот свет ещё до того, как я стала осмыслять окружающий мир.

      Помню, в детстве, когда умирал кто-нибудь из нашего многоэтажного дома, человек мне совершенно чужой, которого я и в лицо-то не знала, мне казалось даже интересным наблюдать за тем, как выносят во двор две табуретки, после ставят на них гроб с восковолицым покойником, и вокруг него толпятся родственники и друзья. Как во двор въезжает машина или автобус, гроб, словно мебель при переезде, погружают в кузов, туда же кладут бумажные венки, залезают люди, и всё исчезает, словно и не было ничего, только раздавленные цветы, разбросанные по земле, согласно традиции, остаются грустно вянуть на солнце.

      Тогда смерть казалась мне чем-то торжественным и таинственным, но вовсе нестрашным. Сейчас она застала меня врасплох, пройдя от меня так близко.

      Я долго стояла в тот день во дворе дома, в котором жила Агата, глядя на окно её комнаты и глотая слёзы, пока мой желудок, некормленый с самого утра, не напомнил о себе голодными спазмами. Да и местные обитатели начали уже нехорошо коситься на меня.

      Что ж, вот и попрощалась с подругой. Пора домой. Завтра опять на работу.

      Жизнь не хочет притормаживать свой бег из-за одного маленького винтика, выпавшего из её механизма. Подумаешь, не стало человечка. Всё равно, что потеря одного муравья в масштабах муравейника. Остальные муравьи продолжают свою упорядоченную суету.

      И я точно так же завтра побегу по своему кругу и повлачу своё существование дальше, в котором больше не будет моей жизнерадостной подруги. Закон городских джунглей.

      Громко вздыхаю, вкладывая в этот вздох все остатки своего горя, и медленно бреду к автобусной остановке, кутаясь в шарф и только сейчас ощущая, как я продрогла под пронизывающим осенним ветром.

Глава 5

      На следующий день мне на работу позвонил следователь, ведущий дело об убийстве Агаты. Представившись Анатолием Петровичем Гуляевым, он сказал, что хотел бы побеседовать со мной – наверняка в издательстве уже растрепали ему о нашей с Агатой дружбе.

      Отказываться от встречи было глупо, и я назначила наше рандеву в обеденный перерыв в кафе неподалёку от издательства.

      На мой вопрос, как мы узна́ем друг друга, Гуляев ответил, что уж он-то меня как-нибудь узнает: работа у него такая, а сам он будет держать в руках коричневую папку на «молнии».

      Папка оказалась в руках неожиданно молодого человека чуть ниже среднего роста, рыжего и веснушчатого, с располагающей простоватой физиономией, но из-под рыжих ресниц, как два буравчика, внимательно смотрели карие глаза, сверля собеседника. Обведя ими зал, он безошибочно двинулся прямо в моём направлении.

      Перед тем как сесть за уже облюбованный мной столик в углу, Анатолий Петрович снял и пристроил на спинку своего стула кожаную куртку. На плечах следователя обнаружились капитанские погоны, и я мысленно накинула товарищу Гуляеву лет десять к его моложавому виду.

– Ещё раз здравствуйте, Татьяна Владимировна. Извините, что грубо вмешиваюсь в ваш обеденный перерыв. Это не допрос, а просто небольшая беседа. Я предполагаю отнять у вас не больше пятнадцати минут. Столько вы можете мне уделить?

      Надо же, какое воспитание! Какая вежливость! Вот уж никогда бы не подумала! Надеюсь, он не рассчитывает, что я накормлю его за это обедом за свой счёт.

– Не извиняйтесь, это же я сама предложила встретиться в кафе. Буду рада, если смогу вам хоть чем-то помочь, – блеснула манерами и я. – К тому же, мой обед уже почти окончен, – отодвинула я от себя тарелку и, устраиваясь поудобнее со стаканом сока в руках, всем своим видом изобразила внимание. – Я вас слушаю.

– Скажите, как давно вы были знакомы с Агатой Полежаевой?

– Около двух лет, с тех самых пор, как я устроилась работать в «Пегас».

– Делилась ли она с вами подробностями из своей личной жизни?

– Да, и иногда довольно откровенными. Уточните, пожалуйста, что вас интересует. Не ждёте же вы, что я их сейчас все подряд буду вам пересказывать?

      Гуляев пропустил подковырку мимо ушей.

– Ну, допустим, рассказывала ли она вам о своих отношениях с мужчинами?

– Да. Но никогда ни с кем не знакомила лично, называла их только по именам, без фамилий. Обычно она бросалась в очередной роман с головой, и пока между нею и предметом её увлечения царило полное согласие, Агата вовсе не распространялась о подробностях. Более откровенной она становилась после очередного разрыва. Знаете, счастливая в личной жизни женщина может обойтись и без подруги. Зато каждой несчастной женщине подруга просто необходима. Вот в такие моменты Агата и рассказывала мне о своих мужчинах.

– Вам известно с кем у неё был последний роман?

– В сентябре она ездила на Чёрное море с каким-то Аликом. Кажется, он даже сделал ей предложение руки и сердца. Вернувшись с курорта, они разругались.

– На какой почве?

– Самой банальной. Алик этот оказался давно и прочно женат.

– Вы уверены, что после Алика никого больше не было?

– Уверена. Весь остаток сентября и первую половину октября мы довольно часто общались, и Агата постоянно жаловалась на полную неустроенность личной жизни на текущий момент. Нет, появись у нее мужчина, это не укрылось бы от моего внимания. Мы, женщины, чувствуем, когда где-то рядом заводится роман или интрижка, как кошки чувствуют приближение землетрясения. Я уверена, что у неё никого не было. Она даже объявление в Интернете собиралась разместить. Не знаю, сделала она это или нет, потому что на следующий день после того, как мы с ней это обсуждали, я заболела, а потом случилось это… Ну, в общем, я больше её не видела.

      Капитан, насторожился:

– А что это за объявление в Интернете, о котором вы упомянули?

      Я пожала плечами:

– Вообще-то, это была моя идея. Увидела объявление на автобусной остановке около моего дома, оторвала листочек с телефоном, сунула в карман, а позже, когда была в гостях у Агаты, предложила ей попытать счастье таким образом.

– Вы сами звонили по этому телефону?

– Нет.

– Вы помните текст этого объявления?

– Только приблизительно. Что-то про знакомства через Интернет, буквально пара строчек, номер телефона и женское имя.

– Какое?

      Изящным движением кисти я нарисовала в воздухе математический знак бесконечности.

– Не помню точно. То ли Ирина, то ли Марина.

– А номер телефона?

      Я посмотрела на капитана Гуляева, как на ненормального. Неужели сам он держит в памяти кучу ненужных телефонов?

– Тем более не вспомню. Кажется, в нём было несколько одинаковых цифр. Семёрок или двоек. Я в тот же вечер выбросила этот листок. К сожалению, это всё, чем я могу вам помочь, – попыталась я дать понять Анатолию Петровичу, что пора свёртывать нашу беседу – перерыв-то не резиновый.

      Товарищ следователь намёка не понял и продолжил свой допрос как ни в чём не бывало:

– Скажите, Агата звонила по номеру, указанному в объявлении, в вашем присутствии?

– Нет, она звонила из коридора, а я находилась в комнате.

– Вам был слышен разговор?

– Нет.

– Она пересказала вам после содержание разговора?

– Нет, сказала только, что на следующий день у неё назначена встреча по этому поводу.

– С кем?

      Во мне уже начало вскипать тихое раздражение от этого пинг-понга из вопросов и ответов. Но не пошлешь ведь капитана милиции открытым текстом.

– Понятия не имею. Наверное, с этой Ириной-Мариной.

– Скажите, а не хранила ли Агата у себя каких-то очень ценных вещей? – круто сменил тему Анатолий Петрович.

– Коллекцию фамильных бриллиантов? – я не удержалась и уже в открытую съязвила.

– Зря иронизируете по этому поводу, Татьяна Владимировна. Я пытаюсь найти причину, по которой ваша подруга была убита. Вполне возможно главной целью преступника были какие-то ценности.

– Какие там ценности! Да, Агата рассказывала мне, что прабабушка её была известной оперной певицей, всю жизнь собирала коллекцию живописи. Но за годы войны почти вся коллекция разошлась в обмен на продовольствие – только так членам семьи и удалось выжить в блокадном Ленинграде. Потом семья ещё несколько раз переезжала, а, как известно, один переезд равен двум пожарам, так что от всего былого великолепия в семье осталась всего одна небольшая картина. Агата называла мне имя художника, кажется, Коровин, не помню точно. Я в живописи не очень-то разбираюсь. Агата говорила, что это полотно дорого стоит, но продавать она его не собирается, потому что это память от бабушки, так оно и висит у неё в комнате.

– Вы имеете в виду пейзаж над диваном? – перебил меня Анатолий Петрович.

– Да.

      «Раз Гуляеву известно, что это был именно пейзаж и что висел он над диваном, значит, картина осталась на месте», – сообразила я.

– Было ли в комнате ещё что-то ценное?

      Я пожала плечами:

– Ну, музыкальный центр, телевизор, сервиз фарфоровый, тоже доставшийся в наследство… Она любила хорошо одеваться, на это всю зарплату тратила: шуба у неё была из нутрии, платьев, костюмов куча, бельё дорогое.

– Драгоценности?

– Были у неё какие-то цепочки, колечки. В основном подарки от мужчин. Она их особо не прятала, держала в жестяной коробке из-под чая на трюмо. Там же хранила и деньги.

      Анатолий Петрович что-то записал в маленький блокнотик и задумчиво произнёс:

– Марку музыкального центра случайно не помните?

– Да я её никогда и не знала.

– Гм, ладно,– наконец-то Анатолий Петрович поднялся из-за стола и потянулся за своей курткой.

– И последний вопрос, – произнёс он, уже застегнувшись на «молнию» и взяв под мышку свою коричневую папку. – Скажите, вы случайно не знаете среди близких знакомых Агаты высокого широкоплечего мужчину?

– Ну, таких у нее был не один десяток. Вы уверены, что с этим человеком у Агаты был роман?

– Мужчина с такими приметами был, по словам соседки, у Агаты в день убийства.

      Я уверенно помотала головой:

– Если у неё и был этот мужчина, то уж не по амурным делам, это точно. Со своими кавалерами она предпочитала встречаться на их территории. Это правило она соблюдала строго.

– Что ж, спасибо вам за содействие. Позвоните мне, если вспомните что-нибудь ещё. Вот моя визитка. Здесь служебный и сотовый.

      Я растягиваю губы в вежливую улыбку, беру визитку, мы прощаемся, и я провожаю взглядом до выхода из кафе невысокую фигуру товарища Гуляева.

      Вечером, возвращаясь после работы, я пытаюсь найти то самое объявление на стене дома у автобусной остановки.

      Увы! Мои попытки безуспешны. Судя по всему, оно уже кем-то сорвано, и на его месте красуется теперь фотография неестественно улыбающейся женщины в купальнике, с закинутыми за голову руками и выпяченным вперёд плоским животом. «Хотите узнать, как похудеть?» – вопрошает рекламная дива.

      Чувствуя, как во мне вскипает прилив весёлого хулиганства, я не выдерживаю, достаю из сумки фломастер и пишу под вопросительной фразой своё резюме: «Не надо много жрать!»

      Дав этот совершенно бесплатный, выстраданный на собственном опыте, совет всем желающим, я топаю домой, чувствуя, что отступившее на мгновение мрачное настроение, вновь начинает одолевать меня.

Глава 6

      Всю следующую неделю я вкалываю на пределе, преследуя две цели сразу. Во-первых, отвлечься от мыслей об Агаткиной смерти, а во-вторых, успеть сдать вовремя роман Берсеньевой. Дело продвигается медленнее, чем хотелось бы.

      Если бы проблема редакторской правки рукописи заключалась только в исправлении грамматических ошибок, то, быстренько подправив орфографию и синтаксис, я бы на этом закруглилась.

      Увы! Мадам Берсеньева – человек, увлекающийся сюжетом настолько, что различные мелочи просто ускользают от её внимания. То у неё героиня в начале эпизода появляется в бикини, а через пару минут её страстный любовник почему-то расстёгивает на ней платье, неизвестно как на ней оказавшееся. То она садится в автомобиль, а выходит по неизвестным причинам из автобуса.

      Да ещё если учесть, что порой мне приходится исправлять фразы типа: «она хотела что-то сказать, но открывшаяся дверь закрыла ей рот», то стоит ли удивляться, что сроки сдачи поджимают.

      Очередной рабочий день не предвещающий, на первый взгляд, ничего из ряда вон выходящего, неожиданно комкается странной новостью, принесённой мне на хвосте Галочкой Суриковой из рекламного отдела. Она заглядывает в мой кабинет минут через десять после начала трудовой смены, держа в лапках свёрнутую трубочкой газету и, пуча глазки, интересуется:

– Тань, это ты у нас, кажется, новый труд Берсеньевой обрабатываешь?

– Ну, я. А что? Какие-то проблемы?

– Ага. Проблемы. Только не у нас. У Берсеньевой. Читала свежую прессу? – Она раскатывает газетную трубочку и тычет маникюром в крупный заголовок.– Вчера её нашли мёртвой в собственной квартире. Лучшей рекламы её новой книге просто не придумаешь. Уже решено тираж увеличить в два раза.

      Наслаждаясь произведённым на меня впечатлением, Галочка чуть не забывает о цели своего визита:

– Да, я зачем пришла-то… Мне надо узнать фабулу последнего романа Берсеньевой. Там, случайно, главная героиня не умирает во цвете лет? Или, может, на худой конец, убивают там кого-нибудь?

– Галка, ну откуда у Берсеньевой убийство? Ты же знаешь, в её романах даже таракана-то ни разу не убили, не то что человека. Там всё опять про любовь. Ну и тем более, где ты видела, чтобы в женском романе главная героиня погибала?

– Жаль, – кровожадно вздыхает Сурикова. – Представляешь, как лихо можно было бы закрутить рекламную компанию! Придётся раскидывать мозгами в другом направлении.

      Она убегает, хлопнув дверью и забыв на столе газету. Я пробегаю глазами статью о смерти Берсеньевой.

      Так… Была найдена мёртвой вчера в собственной квартире… Очевидно, произошла утечка бытового газа… Судя по упаковке лекарства, лежавшей на туалетном столике, Берсеньева приняла перед сном сильное снотворное, и её не разбудил бы даже выстрел из пушки, не то что запах газа. Зато запах этот почувствовали соседи, которые и подняли тревогу… Когда дверь в квартиру Берсеньевой была взломана, писательница была ещё жива, хотя и находилась в бессознательном состоянии. Она скончалась через пятнадцать минут в машине «скорой помощи» по дороге в больницу… В пишущей машинке найден чистый лист с единственным напечатанным словом – «Завтра». Нелепая смерть оборвала только-только начавшуюся работу над новым романом… Ну, это уже пошла лирика. Дальше неинтересно.

      Итак, вроде бы никакого криминала. Бытовуха.