Глава 2. Ты выжил

Яблоки в жизнь Вадима пришли два года назад. Ему было шестнадцать. До мелочей запомнил он тот непростой приезд к родителям в загородный дом – приезд из школы, где он учился и жил всю неделю.

Его отец – Андрей Андреевич Верес был известным в городе полицейским. Дослужился папа к тридцати восьми годам до важного звания. В высоких амбициях был, гордый, заносчивый, неприступный и упрямый человек. Не доказать ему ничего о себе и не переубедить, если мнение его о тебе уже сложилось. Не оправдаться, когда он обвинял.

Яркая и стильная внешне мама Вадима, при отце была как тень: робкая во взглядах, осторожная в словах, тихая в разговорах, серая в мыслях. Вся её жизнь была только для Вереса-старшего, о нём одном разговоры и беспокойство. Служба тяжёлая у него, ответственность, жизнь под прицелом, понимать нужно, а Вадим не понимал. Всё потому, что сыну доставались лишь крохи маминого внимания, ласковых слов, тёплых прикосновений и волнений. Он ревновал, завидовал, злился. От отца – недовольства и жёсткое воспитание. Ни капли тепла, никогда похвалы. Пока Вадим был маленьким – не воспринимал всерьёз. Повзрослел – наперекор пошёл. Не желал он становиться таким же, как родители, стремился сам за себя решать и не мог, пока не исполнится восемнадцать.

Отец хотел, чтобы сын пошёл по его стопам. И потому отправил его в школу с правовым уклоном, где дисциплина, подчинение и обязательность. А мальчишка противился, всё чаще огрызался в разговорах и упирался лбом в любые предложения предка. Ёжился и щетинился непокорный отпрыск, когда родители снова и снова заводили разговор о его будущей профессии и карьерном росте в полиции. А в одной из ссор пообещал бросить школу, если от него не отстанут, и пригрозил сбежать, разрушив идеальную репутацию Вереса-старшего и всей его семьи.

Конечно, мама возмущалась, когда вспыхивали такие перепалки, за мужа всё вступалась, как он скажет. Тот лишь хмурился, а когда слишком сильно между ним и сыном накалялась обстановка, чуть отступал и ненадолго отставал от Вадима. Но только до следующего его возвращения из школы. И всё сначала.

И почему только его Андреем не назвали, Вадим не понимал. Тогда бы уж точно по стопам, под копирку, по праву наследования от Андрея старшего младшему, и так дальше через поколения.

В тот самый приезд домой, он, как мог, держался при отцовских нравоучениях. Маме пообещал. Она просила помириться с папой, сказала, что разрывается между ними и выбрать одного никогда не сможет. Уговаривала, чтобы сегодня он согласился с отцом, выслушал его мнение – только для вида – чтобы тот успокоился и не давил больше выбором будущего ни на маму, ни на сына.

Мнение, а Вадима мнение как же? На что он согласится? Зачем? Он соврёт отцу, что передумал или самому себе соврёт? На ловушку больше было похоже, на сговор. Хитрый родительский ход – после откажешься. Что есть это самое «после»? В чём измеряется и как определить, что оно уже пришло, он не представлял. Когда после и как? Сможет ли он после отказаться?

Мама сама собиралась отца отговорить. Постепенно, осторожно и тихо переубедить так, как только преданные тени таких мужей умеют – почти без голоса. В нужное время и в нужном месте. До начала одиннадцатого класса обещала уложиться. Два года. Как Вадиму выдержать и не завраться? Он долго думал и чуть позже согласился. Мама ведь, с ней лбом не бодался, ей поддавался и слушался. Нашёл единственное правильное решение – обещал просто молчать.

И молчал, с нескрываемой неприязнью рассматривая зеркала в отцовском кабинете. Верес-старший снова рассказывал о полиции, о службе, как трудно, но при этом невероятно важно и почётно всё то, чем он занимался. Не для Вадима только важно. Он всё старался завершить разговор, увиливал от ответов, отмалчивался, стремился вырваться из кабинета на воздух без званий и наград. Он в тишину хотел, где надоедливый папин голос больше не преподносил бы сыну собственную правду жизни. Ну, может, хватит уже! Ему шестнадцать всего. Какая там специальность, профессия, работа и тем более звания – не думал пока об этом. Он в десятом, в самом начале, успеет ещё с выбором сам, без отца.

Обратно в школу Вадим уезжал с нескрываемой радостью, наслаждаясь грядущей свободой от родительского надзора. Ему уже виделась собственная комната в жилом корпусе родного учебного заведения – личное пространство, только его, где чисто и светло, без единой пылинки компьютерный стол, аккуратные стопки тетрадей и учебников, и никаких…

В руки Вадиму впихнули плоское стекло, завернутое в черную ткань.

– Что это? – пробурчал он.

– Подарок директору Павлу Петровичу Фрею, – самодовольно протянул отец, усаживаясь удобнее за руль машины. – Зеркало.

– Мне оно зачем? – возмутился Вадим.

– Просто подержать, можешь? – развёл руками отец. И мгновенно уточнил: – Не сложно?

– Не сложно, – процедил Вадим, пристёгиваясь ремнём безопасности. Щелчок, подёргал в стороны. Порядок, безопасность обеспечена. – Подержу.

– Вот и хорошо, – отрезал Верес-старший, дав по газам.

Такой странный подарок не стал для Вадима сюрпризом, ведь его отец фанатично коллекционировал зеркала. Он так часто и много развешивал их на стенах собственного кабинета, что иногда казалось, будто умом тронулся. Уже и места свободного не оставалось, а он приносил ещё и ещё. При всём том стекляшки эти были разные, не только новые в современных рамах, но и допотопные: облезлые, ободранные и почерневшие от времени. Другие находки были светлыми и чистыми и, приятно поблескивая от любого освещения, чётко и тонко отражали тебя, какой есть, без прикрас и без кривляний. Встречались экземпляры без рам с обгрызенными краями, словно их пытались съесть, откусывая по кусочку, но не получилось, и оставили обглоданными. А отец пожалел и домой принёс, отогрел, на стену повесил, смахивал с них пыль, говорил с ними. Зачем?

– Почему оно в чёрном? – нарушил тишину Вадим после получасового молчания.

Трасса в вечерних сумерках. За окном дождь. Зеркало в руках. Подкатила необъяснимая тоска и загудела в груди беспокойством.

– Так нужно, – не отрываясь от дороги, бросил отец.

– Исчерпывающий ответ, – хмыкнул парень, задрав голову и уткнувшись взглядом в потолок. – Не знаю, зачем спросил.

– После узнаешь, – заявил отец, и одной фразой подвёл черту под другими вопросами сына.

– После чего? – не отставал Вадим. – После – это когда именно и как его измерить и понять? После, есть нечто или ничего, как таковое? Как определить, что после уже настало? И самое главное, пап, где «до»?

– Время придёт, и во всём сам разберёшься, сын.

– Когда оно придёт, пап, время это? – насмешливо протянул парень, покосившись на отца. – Оно уже вышло? В пути или ещё нет? Не сбилось ли? Может, выйти и встретить его и…

– Хватит! – оборвал отец.

Строго. Грубо. Не смешно.

Хватит, так хватит. Зеркала-то важнее сына будут, бесспорно. И вот что странно, многие из них в кабинете Вереса-старшего совсем ничего не показывали. Словно ослепили стекло, перекрыли доступ света и красок, впихнув то, что недавно отражало, в ущербность. Находки эти вызывали у Вадима робость и отвращение. Когда смотрел в них и ничего не видел, подкатывала дурнота. Они казались ему мерзкими, скользкими и хитрыми. Не верил он в такие экспонаты, подозревал в них изворотливость. Будто они знали некую страшную тайну, но скрывали её в глубине под толщей слепоты. Может, врали непроглядной чернотой, а сами припрятали внутри себя гадкое зло, что задолго до, ещё в зрячей жизни видели. Впитали в себя подлость и грязь, перенасытились всем этим и ослепли. Вдруг сегодня прозреют и выплеснут наружу, чем переполнились. Глупо, наверное, и смешно, но сторонился их Вадим, не смотрелся в такие стекла и себя не показывал. Не боялся, нет, – остерегался.

Громоздкий сувенир неприятно давил углами в ладони. Парень чуть оттянул шершавую ткань на подарке, который держал в руках – незрячее зеркало. Брезгливо двумя пальцами прикрыл обратно.

– Фу, гадость, какая, – кисло протянул он. – Не люблю их.

– Не гадость – презент. Оно не для тебя, Вадим. Тебе рано такое, – отмахнулся отец. И тут же, улыбнувшись, бережно похлопал поверхность стекла ладонью. – Редчайший экземпляр. Полгода за ним гонялся.

Ну и вот кто он, если не сумасшедший? С зеркалами вон как ласково, с родным человеком чёрство. Вадим тяжело вздохнул.

– Догнал? – съязвил он.

– Догнал, перегнал, поймал и себе забрал, – точно попал в протестный настрой сына отец. – Не нравится – не смотри.

Вадим не смотрел. Он не понимал одного, почему вершиной собственной зеркальной коллекции папа назначил три осколка, которые были целиком завёрнуты в чёрную ткань, и занимали в кабинете особое место. На рабочем столе между монитором компьютера и принтером стояла стеклянная рука на подставке и держала эти осколки. Они проходили навылет сквозь прозрачную ладонь и маячили у самого стола траурными пиками. Трогать их строго запрещалось, чему парень был несказанно рад. И хотя ответа на вопрос, почему в чёрное их упаковали и зачем сквозь руку воткнули, он так и не получил, для Вадима эта неоднозначная композиция из поломанных зеркал в скорбных нарядах, вынужденных быть слепыми не по своей воле, была сходством с самим собой. Его вот так же отец жаждал направить в безвольное будущее. Завернуть в проверенную обёртку, как и сам, и воткнуть удобнее и глубже, где и сам. Насквозь, чтоб наверняка не вывернуться и не выбраться мальчишке больше из-под папиного влияния. Только Вадим всё бунтовал, он ведь не статичное зеркало. Его в бесцветное завтра так просто не упакуешь, в руках не удержишь. Он личность, пусть пока ещё и не окрепшая, но упрямая и стойкая. И потому, как мог, он сопротивлялся и отказывался писать жизнь по клише родителей.

Сегодня парень чуть отпустил себя и внезапно рассмеялся:

– Представляю лицо Фрея, когда ты ему вот это вручишь.

Отец-начальник ненадолго отступил, позволив себе чуть улыбнуться и подмигнуть сыну:

– Фрей будет доволен.

– Или исключит меня из школы тут же, и выгонит нас обоих, – подтрунивал Вадим.

– Не исключит, – отрезал отец. Тут же хитро прищурился и заявил: – Работаем на опережение, Вадим Андреевич. Используем стратегию «Хитрый ход».

– Что это? – простонал парень и мгновенно пожалел о своём любопытстве, предчувствуя скучные подробности.

– «Хитрый ход» – спецоперация по поимке преступника на живца, – подался в разъяснения отец.

Секунда, и он демонстративно вывернул к сыну запястье правой руки – на серебряной цепочке висела чёрная флешка. На таких носителях Верес-старший хранил важную для себя и работы информацию, закреплял выводы, отрабатывал ошибки, отмечал победы. Флешку всегда брал с собой, никому не отдавал. Не доверял, может. Носитель прикрывал сверху металлический жетон в тон цепочки. Вместе они синхронно болтались на руке отца и иногда напоминали о себе звяканьем. На жетоне было отчеканено: «Андрей Верес». Ну, без этого никуда. Как это папа, и о себе не напомнит, кто он есть. Тут любому из его круга без объяснений было понятно, с кем имеют дело. Умел он себя презентовать без лишних слов. Знал, что, когда и кому именно предъявлять. А Вадима самолюбие отца раздражало.

– Это, когда вы, спецы, подставляете ничего не подозревающего бедолагу, чтобы поймать преступника, – съязвил парень. – И поймаете, естественно. И будете поощрены. Только цена вашего триумфа – жизнь подставленного.

– Это, когда мы, спецы, с помощью грамотно разработанной, продуманной и утверждённой спецоперации, спасаем жизнь, тому бедолаге, который сам соглашается подставиться, – разъяснил отец, расширяя знания сына о собственной необходимости на службе. – Мы прикрываем и отбиваем, если требуется. И поймаем, ты прав. Это многолетний опыт, навыки, умение, сын. Это «Хитрый ход».

– Хитрый здесь ты, папа, – уколол Вадим, не принимая порядки властного родителя.

– Всё сказал?! – неожиданно резко бросил отец, смерив сына холодным взглядом. Сам же за него и согласился: – Всё. Разговор окончен.

Громкие слова непокорного мальчишки тут же сжались в недовольное сопение, а тонкое общение отца с сыном снова не выдержало давления обоих и оборвалось. Ложная мягкость предка отступила. Могло и полыхнуть. Парень в ответ промолчал и больше на папу не смотрел. Обещал ведь маме? Обещал. Отвернулся к окну. Вот только Верес-старший не молчал больше. Загорелось в нём обычное нудное планирование светлого будущего для преемника. Завёл он знакомую песню об образовании. Вот Вадим в десятом. Через десять минут в одиннадцатом. Ещё немного – экзамены и выпускной, институт. Первый курс, потом второй…

К стеклу с улицы прилипал дождь. Машину потряхивало, а капли кривило и утягивало вниз. Главу же семьи несло всё дальше и дальше. Вот уже дошли до званий, которые Вадим непременно получит, если больше, чем чуть-чуть, постарается и напряжётся.

Внезапно мимо проскочила грузовая фура с надписью «Спелые решения» и крупными тремя красными яблоками на забрызганном грязью боку. Следом ещё одна, копия первой. Тут Вадим оживился. Разве может рефрижератор везти яблоки. Мороженные, если только. Позади плёлся третий грузовик. Парень в зеркало заднего вида наблюдал. Почему-то не очень спешил третий «Спелый» со своими насквозь промёрзшими фруктами за коллегами. Нелепо как-то всё это было. Он улыбнулся сам себе.

– Смешно тебе, Вадим? – хмыкнул отец. – Со мной не поделишься? Вместе посмеёмся.

– Пап, что такое «Спелые решения»? – протянул Вадим, потирая запотевшее стекло пассажирской двери.

– Что ты сказал?! – вскричал отец.

И тут грузовик с прицепом, который ехал вслед за ними, неуправляемо развернуло поперёк трассы. Вадим не сразу понял, что это не умелый разворот водителя с яблоками за спиной, а потеря управления. Завертело «Спелого», что тащился за их спиной. Гудел он там настойчиво, выл, звал на помощь.

Запоздало парень понял – он наблюдает происходящее не в боковое зеркало, а в слепую стекляшку в руках, с которой чёрная ткань сползла, и оно показывало яркую картинку. Внезапно впереди резко застопорилась вторая яблочная фура, со скрежетом снеся машину перед собой. В висках застучала кровь, и он испуганно глянул на отца, а тот ударил по тормозам. Резанул ухо мерзкий лязг. Машину дёрнуло. Ремень безопасности откинул Вадима назад и прилепил к сиденью. Успел всё же папа вовремя остановиться. Успел… Переглянулись с отцом. Вадим чуть успокоился, прикрыл глаза, расслабленно выдохнул, крепко обнял облезлое зеркало и прижал к себе. И тут же его окатило ужасом: ведь неуправляемый грузовик по-прежнему позади них!

– Папа, он за нами! – закричал парень. – Он…

В ту же секунду мощный грохот оборвал его голос, стихийный бросок вперёд вышиб из него воздух, скрип разорвал ушные перепонки, удар в голову оборвал время, а взамен обещанному пару минут назад безоблачному будущему пришли яблоки.

Яблоки… Яблоки… Почему яблоки?..

Ледяной дождь захлёстывал в разбитое лобовое стекло и бил по щекам. Стеклянное крошево развалилось на бардачке напротив, ещё прилипло к одежде, копошилось в волосах, на лбу, щеках и губах, забилось в нос и рот, мешало дышать. Ремень безопасности вдавливал Вадима в сиденье так сильно, что теперь душил и ломал грудь. Парень искал кнопку, чтобы отстегнуться, но пальцы вновь и вновь соскальзывали. Хотел освободиться и вырваться на воздух, но вместо этого давился, захлёбывался, хрипел. Он задыхался, а сам всё крепче прижимал к себе слепое зеркало. Отец просил подержать, и Вадим подержит, сколько сможет. Правда, он ног совсем не чувствовал, словно их и не было. Не понимал, что с ним, почему дышать так тяжело, что мешает выбраться на улицу. И где папа… С каждой секундой видел всё хуже, словно краски вокруг медленно выкачивали в неизвестность, а взамен внутрь автомобиля, где они с отцом сидели, вливали ночную черноту, глубже и глубже вдавливая Вадима в удушье.

– Папа… – прохрипел он, уже почти не управляя собой. – Папа…

Но никто не отвечал. Перед собой он вдруг увидел заляпанные грязью красные яблоки и, вспомнив всё, дёрнул головой к отцу, но в туже секунду потерял сознание.

Когда же Вадим пришёл в себя, всё как в тумане стало, во сне, не с ним, а с другим человеком. Он был в машине скорой помощи. Видел уже, различал цвета и запахи. Пошевелиться не мог, а боль в ногах была такой нестерпимой, что он, не переставая, стонал. Врачи непонятно что говорили ему, спрашивали, спорили между собой, куда-то везли. Трясло сильно. Проваливался в ничего и возвращался в немощь. Белый потолок и слепящие лампы кружились над ним.

– Папа… где же папа?.. – шептал он, не понимая, что происходит. – Вместе же были…

Никто не откликался, а сам он то и дело терялся в странных сумерках, и ему снова и снова чудились осколки зеркал. Так много было этих стекляшек – запачканные они, неухоженные и старые. Разбили люди целые зеркала и за ненадобностью выбросили. Бесполезными они стали и неживыми, как и сам Вадим.

Когда же он вновь очнулся, то разобрался, наконец, что находится в двухместной больничной палате. Рядом сидел директор Павел Петрович Фрей. Ну конечно, ведь это именно ему зеркало подарить нужно было.

– Где же?.. Зеркало, где это зеркало?.. – дрожащими руками парень пытался сам себя ощупывать, но выходила возня. – Я же обещал… И где… папа…

Внезапно Вадим увидел маму. Лицо её осунулось, опустели глаза, подрагивали губы и подбородок.

«Мама, мамочка, что с тобой такое случилось или не с тобой?.. Платок чёрный на голове, и сама почернела».

Мысли его плелись и путались, но тут же находились и мчались без оглядки, нагоняли друг друга и спорили. Парень всё силился спросить, что происходит, но не выходило – голос пропал, словно забрали его и назад не вернули. Может, потерял в той черноте, когда так и не выбрался из машины. Может, он умер? Или…

Вот странно, он вновь и вновь лишался чувств, а находил только расколотые зеркала – давили на него стеклянные поверхности без отражений. Незрячие обломки без отражений неотступно преследовали его в беспамятстве. И тогда Вадим, истерзанный слепотой стёкол, взмолился:

– Ну, покажите мне хоть что-то! Или выпустите меня! Отпустите! Слышите, отпустите же меня!

Внезапно парень очнулся, услышав собственный сиплый крик. Голос его тут же оборвался, клокоча всхлипами в пересохшем горле. Перед ним была стена, выкрашенная до потолка в голубой цвет. Рыхлая подушка, жёсткий матрац, тонкое одеяло, под которым не согреться. Вадиму же было очень холодно. Ног, словно не было. Грудь зачем-то сдавили так туго, что было трудно дышать. Раскалывалась голова. Ныло левое плечо, подёргивая судорогами лопатку. А пальцы рук так сильно сжались в кулаки и заиндевели, что не разгибались.

– Выжил… Выжил… – мерещились ему далёкие голоса.

Тёплые ладони осторожно повернули его голову на бок, и наружу из него вырвался болезненный, не стон даже, выдох, и он вновь увидел своего самого родного человека.

– Мама… – просипел Вадим.

Мама же разрыдалась, но тут же спряталась носом в трепещущей ладони. Другой она бережно гладила его по волосам, по лицу, по плечу. Она то и дело всхлипывала, когда дрожь пробирала её, а солёные капли градом катились по щекам. Жутко так и горько. Страшнее ни до, ни после он ничего не слышал и не видел.

– С возвращением, Вадим, – уронил Фрей, что стоял у изголовья кровати парня, и чуть подёрнул губами в подобии улыбки. Вышло тяжко и тошно.

– Что… что со мной? – растерялся Вадим. – Где я?

– Ты выжил, сынок, – прошептала мама, а её трясущиеся руки перебрались ему на лоб.

– Папа где?

– Ты выжил… Ты выжил… – не переставая плакать, повторяла мама, словно не слышала его вопроса. – Ты выжил, Вадим.

Выжил только Вадим.