В ее голосе не было ни скрытой обиды, ни злости, ни нарочитого пренебрежения – гораздо хуже: ей просто было все равно. Первоначальная растерянность уступила место вежливому безразличию.

Но что я ей сделала? Она уже наладила связи с будущими одноклассниками – почему она не хочет даже, чтобы я посидела с ней и ее подружками полчасика в кафе? Неужели я своим видом испорчу ей праздник? Может, она затаила на меня обиду? Но на что? Нет, так нельзя оставить… надо все выяснить.

– Я ухожу, – сказала я, снова посмотрев Лине прямо в глаза. – Позвони мне вечером. Пожалуйста. Надо поговорить.

– Ладно, – пожала она плечами – странно, что не добавила что-нибудь вроде «надо так надо» – прямо Золушка, на которую свалили еще одну обязанность.

– До связи. – Я упорно сверлила ее взглядом, и она быстро опустила глаза.

– Пока.

***

По моим подсчетам, вечер начинался в пять.

– Шестнадцать часов – это еще день, а семнадцать – уже нет, правильно? – уточнила я у родителей, когда мы пили чай с тортом, купленным в честь окончания моих экзаменов.

– Верно, – отозвалась мама. – Да ты не волнуйся. Сейчас темнеет поздно. Может, она гуляет еще.

– Может…

Я посмотрела на часы (восемнадцать сорок) и на радиотелефон, который начиная с семнадцати ноль ноль таскала за собой даже в ванную. От моего взгляда телефон внезапно ожил и зазвонил.

– Вот и твоя подруга, – улыбнулся папа. – Что же ты, отвечай.

Но я знала, что это не она, еще до того, как посмотрела на дисплей: аппарат издавал такие натужные звуки, будто ему было крайне сложно донести до нас свою мелодию. Так он «напрягался», только когда звонила тетя Роза.

– Пожалуйста, не бери трубку! – взмолилась я (мама уже протянула руку к телефону). – Это надолго, а я жду звонка!

– Это разве не… о господи. Только ее не хватало. А я смотрю, что-то ты не торопишься отвечать. Кто разговаривал с Розой в прошлый раз?

– Думаю, я. Точно я, – отозвался папа, сразу повеселев: его очередь теперь нескоро.

– А до этого? – осведомилась мама, все еще держа руку над усиленно звонящим телефоном.

– Я, – пискнула я, хотя была уверена в сказанном лишь процентов на пятьдесят.

– Да хватит! Ты была уже давно. По-моему, я.

– Боюсь, ты огорчишься, но это была Оля, – вмешался папа.

– Что, теперь я?! Ну нет. Хоть раз можно и не ответить вообще, – мгновенно приняла решение мама. – Можем мы, в конце концов, уйти куда-нибудь!

– Если не перезвонить ей хотя бы завтра, в следующий раз она будет больше обычного ныть о том, что ее все игнорируют, – предостерег папа.

– Так перезвони!

– Я?! Я-то почему?! Очередь твоя!

– Я пропускаю свою очередь!

– Так нечестно! И вообще, если пропускаешь, следующая все равно Оля, а не я!

Пока родители спорили, телефон прекратил самоистязание и затих, и я вздохнула с облегчением. Даже если завтра придется выслушивать двойную порцию тети Розиных излияний, главное, чтобы сегодня вечером телефон не был занят. Это важно.

Однако я, похоже, напрасно беспокоилась: было семь, а Лина все еще не думала звонить. Точнее, я не могла знать, что она там думала, но что не звонила – это факт.

«А когда бы это сделала я на ее месте? – размышляла я, смывая Fairy с тарелок (чтобы занять себя делом, я вызвалась помыть посуду). – Мне сказали «вечером» – и я подумала: «Ну что ж, часиков в восемь»… Так? Да, скорее всего, не в пять. Мама Лины рано ложится, так что это должно случиться до десяти. Но до десяти еще три часа!»

Признаться, я редко проявляла такую фантазию в выборе занятий, как в тот вечер: закончив с посудой, я сплела фенечку (вторую или третью в моей жизни), прочитала страниц десять первой попавшейся книги (первым попавшимся оказался словарь ударений), полистала фотоальбомы, попробовала даже порисовать. Отказалась от идеи посмотреть фильм или послушать музыку: возникала опасность не услышать звонок. Ожидание мое было терпеливым, упорным и преданным и продолжалось до тех пор, пока мама, войдя в комнату, не сказала:

– Слушай, мне кажется, твоя Анфиса уже не объявится. Может, она просто забыла?

Чудовищное и обидное предположение, и все же я ухватилась за него как за соломинку, немного переиначив его для себя: Лина могла не забыть, а перепутать. Например, услышать «завтра» вместо «вечером» (не очень созвучные слова, но бывает же!) или «в субботу» (мало ли!). И она не подозревает, что я тут изнываю в ожидании!

– Я сама ей позвоню, пока нет десяти, – решилась я.

– Имеет смысл. Иначе можно зря прождать, – согласилась мама и вышла, оставив меня наедине с телефоном.

Девять двадцать семь. Около получаса на душещипательный разговор с объяснениями, извинениями и клятвами в вечной дружбе – должно хватить. Впритык, конечно, но что поделаешь. После можно (и нужно) будет увидеться и уже тогда обговорить все детально, прикидывала я, пока в трубке шли гудки.

Наконец я услышала заинтригованное «алло?». Линина мама всегда произносила это таким тоном, будто уточняла, какой именно сюрприз ей приготовили.

– Здравствуйте, а можно Анфису? – выпалила я.

– А, одну секунду. До-о-оча-а!

Те же слова, тот же громкий оклик – все как раньше… когда я звонила туда в последний раз? От того, что с тех пор ничего не изменилось, на душе стало тепло.

Вот и голос Лины, ее бодрое «слушаю».

– Привет.

– А, привет. – Мне показалось, что она как-то сразу поскучнела, точно ждала звонка королевы, а позвонил черт знает кто.

По каким-то необъяснимым, как я теперь понимала, причинам приготовившаяся к более дружелюбному «приему», я растерялась и вдруг осознала, что не помню, о чем собиралась говорить с Линой. И вот теперь она ждет – нетерпеливо, уже мечтая положить трубку, – на том конце провода, а я молчу как идиотка. Хуже ситуации не придумаешь.

– Как отметили? – неуверенно спросила я.

– Хорошо, – был ответ.

– С мороженым, как и собирались? – Ох, еще сейчас подумает, что я завидую.

– Оль. Чего ты хочешь?

Эта прямота обескуражила и, конечно, резанула меня, но в то же время заставила собраться и перейти наконец к главному:

– Лин, что происходит?

– Ничего.

– Я тебя чем-то обидела?

– Нет.

– Тогда почему все так?

– Как?

– Да не притворяйся! Мы были неразлучны, а теперь едва здороваемся! Ты проводишь время с другими подружками, а со мной разговариваешь через губу… должна же быть какая-то причина!

– Ну да. Все было хорошо, но теперь мы «разошлись, как в море корабли», – терпеливо пояснила Лина, как работодатель, пытающийся донести до навязчивого соискателя, что высоко ценит его профессиональные качества, но на работу все равно не примет. – У тебя будут – может, уже и есть – новые друзья…

– Но мы же были лучшими подругами! Почему?.. – Крик души, за который мне сейчас же стало стыдно.

Однако почему-то именно на это невнятно-эмоциональное восклицание я получила наконец вразумительный ответ.

– Хочешь знать, почему мы были лучшими подругами? – переспросила Лина.

– Да нет, хочу знать, почему сейчас… – начала я.

– Сначала я отвечу на тот вопрос, и ты сразу поймешь, «почему сейчас». Ты лучше всех в классе – в моем теперь уже бывшем классе – знала те предметы, с которыми у меня всю жизнь были проблемы. Я очень хотела попасть в профильный класс, а значит, закончить год без троек, так что мне необходим был такой «тыл». Пару дней я присматривалась и… выбрала тебя.

– Быть не может, – отрезала я, пытаясь за маской заносчивого упрямства скрыть ужасные чувства, которые разом всколыхнулись в моей душе.

– Тем не менее, это так. Не скажу, что мне не было приятно наше общение, но всерьез я его не воспринимала.

Ее голос звучал так убийственно спокойно, что на миг все остальные эмоции перекрыла ярость.

– А не боишься, что я расскажу твоим чудесным новым подругам, какая ты подлая? – Я старалась держать себя в руках и не повышать голос.

– Они тебе не поверят. С ними-то я другая.

– И никогда так с ними не поступишь, конечно.

– Разумеется. Гуманитарными предметами в физмате, надеюсь, грузить не будут, а нужные дисциплины мы, думаю, знаем приблизительно одинаково… так что к дружбе с девчонками учеба не будет иметь никакого отношения.

– Ну да, ну да. К тому же на случай чего есть Зойка, так что и вовсе беспокоиться не о чем. – Я еще сохраняла самообладание. – Раз у тебя приступ честности, скажешь все-таки: Гусев тебе зачем нужен? С Журавлевым-то ясно – он в твоем классе будет…

– А я еще не определилась, – безмятежно сообщила Лина.

– В смысле?

– Не определилась, с кем из них хочу встречаться. Они оба симпатичные и оба ко мне неравнодушны.

– Ого, теперь ты считаешь Гусева симпатичным?! А с чего ты решила, что он в тебя влюблен? А как же Брасова? Ты сама говорила…

– Ха, Брасова девочка хорошая, но очень уж тихая. Никогда не решится на настоящий роман. Так что здесь у меня преимущество.

Я была так поражена, что почти забыла об обиде – даже ярость приутихла.

– Настоящий роман?! С поцелуями, что ли?

– Ну, с сексом я планирую подождать хотя бы годик.

– С… годик?! – вымолвила я изумленно.

Конечно, я уже давно знала, откуда берутся дети, но как-то не думала обо всем этом, а тем более не примеряла на себя, так что заявление Лины показалось мне неслыханно дерзким. Лично я не смогла бы говорить о таком запросто.

– Годик, а может, и меньше. Может, конечно, и больше – как пойдет. – Судя по тону, Лина уже теряла терпение. – Ну что, все вопросы выяснили? Будем прощаться?

От «прощаться» мне стало настолько не по себе, что я сразу же забыла ее предыдущие слова и вспомнила главное: лучшая подруга предала меня, я ей больше не нужна.

– Погоди… – беспомощно пробормотала я.

– Не унижайся. Я все сказала. Удачного лета, – твердо проговорила Лина и положила трубку, не дожидаясь моего ответа.

Зачем, действительно, ей было лишний раз слушать человека, который уже сыграл свою роль в ее жизни? Надо идти вперед.

Ошеломленная, я положила радиотелефон на стол. Происходящее еще не уложилось у меня в голове, но я подумала, что, наверное, в таких случаях надо поплакать. И, обняв подушку, увлеченно предалась рыданиям.

Часть 2

«Я требовал от людей больше, чем они могли дать:

постоянства в дружбе, верности в чувствах.

Теперь я научился требовать от них меньше,

чем они могут дать: быть рядом и молчать».

(А. Камю)

«Уже к двенадцати годам она научилась использовать людей в своих целях, меняться под влиянием обстоятельств. Все зависело от того, чего она хотела добиться…» Нет. Излишне пространное начало. Надо было начинать с диалога – вышло бы живее.

– Оль, ну как? Продвигается? – обернувшись, шепнула моя новая одноклассница, сидевшая впереди.

– Не очень. Думаю ввести диалог… – автоматически отозвалась я.

– Зачем?! – изумилась она. – Как иллюстрацию, что ли?

Тут я сообразила, что она имеет в виду не мою книгу, о существовании которой не догадывается (собственно, пока ее и не существовало, если не считать трех не слишком удачных строчек), а сочинение, под которое были отведены два урока русского. Да, в рассуждении на тему «Язык – одежда мысли» диалоги и впрямь ни к чему.

– А, ты об этом. Да нормально все продвигается, – ответила я, извлекая тоненькую тетрадь в линейку из-под толстой, купленной в расчете на роман или как минимум повесть.

Я была уверена, что все успею, поэтому могла позволить себе отвлекаться на посторонние дела.

– У меня тоже ничего. Лист исписала, – сообщила одноклассница и развернулась обратно.

Я пока не привыкла к тому, что за вопросами о ходе моей работы не обязательно следуют просьбы вроде «а подскажи что-нибудь», «подай идею», «исправь ошибки», как это было с Линой, поэтому выжидающе смотрела на спину вернувшейся к сочинению одноклассницы еще секунд пять. Но она явно не собиралась ни о чем просить.

В гуманитарном классе все так или иначе умеют писать сочинение, напомнила себе я. И вряд ли люди, которые успешно сдали экзамены для поступления, напишут «здесь» через «с». Это было любимое словечко Лины – в каждом сочинении или изложении я исправляла по три-пять «здесь».

Я бросила взгляд на свою соседку по парте, с которой на тот момент общалась, пожалуй, теснее всего… если только это можно было назвать общением. Маша была настолько ленива, что на длительную беседу ее никогда не хватало: она не заканчивала толком ни одной фразы – ни композиционно, ни тонально. К концу каждого предложения ее голос становился тише и будто умирал. Сначала я думала, что она неуютно чувствует себя в новой школе и от этого кажется замкнутой, но быстро убедилась, что такой стиль разговора – ее характерная особенность.

Я довольно легко смирилась с тем, что долгих увлекательных обсуждений личных переживаний у нас с ней не будет. Меня многое в ней устраивало: Маша была спокойной, не обременяла, не раздражала. А кроме того, как и я, избегала тактильных контактов, то есть не пыталась хватать меня за руку и куда-то тянуть, не заключала в объятия и даже не целовала в щечку при встрече (почему-то в новом классе у девочек с первого же дня сложилась не очень приятная для меня традиция так здороваться друг с другом).

Со мной учились девятнадцать девчонок и только шесть мальчиков, среди которых точно не было ни одного парня моей мечты… возможно, все кандидаты на эту роль притаились в физмате? Увы и ах – нет, мне нравился только один парень, и он учился в «простом» классе… упс, лирическое отступление затянулось.

Итак, не знаю уж, чем я понравилась Маше, но она сразу села со мной. Мы вместе ходили в буфет и гуляли по школьным коридорам на переменах – словом, в моем понимании вели себя как неразлучные подруги, хотя очень мало общались вне школы. Во время наших неспешных проходов по этажам я нередко сталкивалась с Линой, неизменно окруженной стайкой подружек. Подружки всегда встречали меня приветливо, она же ограничивалась кивком и никогда не смотрела мне в глаза. В такие моменты я радовалась присутствию Маши: пусть Лина видит, что я уже не одна.

Конечно, Маша не очень подходила под вымечтанный мной образ Лучшей Подруги, но, может, это было и неплохо: после предательства Лины мне непросто было бы сразу сблизиться с кем-то еще.

– А у тебя как движется? – спросила я Машу.

– Нормально, – отозвалась та.

– Про нужный объем помнишь? – спросила я, просто поддерживая разговор.

– Да, два.

– Точно – два листа. Что-то есть хочется, а тебе?

– На перерыве в буфет можно.

– Я бы взяла булочку с маком… или с повидлом…

– Лучше повидло.

– Я сейчас подумала: какое странное слово – «повидло». Неприятное какое-то, да?

– Хм.

– Плотникова и Свиридова, не разговаривайте! – прервала нашу увлекательнейшую беседу учительница.

– Простите, – сказала я и уткнулась в сочинение – для романа все равно не было вдохновения.

На перемене, после которой предстоял еще один урок русского, мы как-то очень быстро отстояли очередь в буфете и сжевали свои булочки – когда вернулись в класс, до звонка было достаточно времени. Почти все, устав от сочинения, вышли проветриться, поэтому в кабинете сидели только две девчонки. Рассевшись прямо на парте (учительницы не было), они болтали ногами и увлеченно обсуждали прошедшее лето. Одна из них ездила с родителями на море и закрутила там курортный роман, а вторая провела несколько дней со старшей сестрой в Италии и «оторвалась там по полной».

Не знаю, насколько сильно может в принципе отличаться мировоззрение у школьницы в двенадцать и в тринадцать лет, но во всяком случае в прошлом году со мной учились милые малышки, не так давно бросившие играть в куклы, а в этом – красящие губы и волосы и пахнущие тяжелыми духами девушки. «Из каких только школ их понабрали? – по-старушечьи подумала я. – Вот где Лине было бы свободнее. Впрочем, наверное, в ее классе творится то же самое».

– А ты как лето провела? – вполголоса спросила я Машу, от нечего делать пролистывавшую свою тетрадь.

– В городе. В выходные – дача, – как всегда отрывочно информировала она.

– Я по той же программе. Только в июле мы с родителями съездили на турбазу на десять дней… и то я не уверена, что «оторвалась по полной»… разве что если иметь в виду долгий сон после обеда.

Маша продолжала перелистывать тетрадь – по сложившемуся за пять недель такого общения опыту я знала, что она меня слушает. Но если ее и рассмешила моя крайне остроумная шутка, она ничем себя не выдала. Возможно, ей просто лень было улыбаться.

– В целом здорово, но как-то однообразно, – продолжала я. – Молодежи мало, по вечерам делать нечего… купание – единственное, по сути, развлечение. И книги, но это уже моя заслуга – библиотеки там не было, я с собой из города кучу книг понабрала. Родители остались довольны – уже тем, что им удалось отдохнуть от работы. Им многого не надо. Может, это и верный подход?

Маша мерно закивала, по-прежнему не произнося ни слова, и мне стало неудобно за свои до жути законченные сложносочиненные и сложноподчиненные предложения, да и вообще за то, что я так болтлива. А заодно и за то, что не насладилась каникулами вдоволь.

С ощущением, что кругом неправа, я возобновила работу над сочинением. До звонка оставалась всего минута, поэтому класс стал заполняться людьми, а те две девчонки слезли с парты и продолжили свое обсуждение уже сидя на стульях. Я украдкой бросила на них взгляд. «Интересно, у них сейчас есть парни? Они выглядят такими… взрослыми… наверное, да… любопытно, каково это – с кем-то встречаться? Наверное, тогда и мыслить, и поступать начинаешь по-другому, мир окрашивается иными красками… хотела бы я это ощутить».

***

– Может, в раздевалку?.. А то еще мячом… У меня уже так было.

– Да хватит тебе, давай посмотрим на игру.

– Смысл?

– Мне нравится.

На уроке физкультуры наш класс играл с общеобразовательным – участвовали только сильные в футболе ученики, в основном парни, поэтому мы с Машей, профаны, могли спокойно отдохнуть на скамейке. Возможность легально не заниматься несказанно радовала меня – я с первых классов ненавидела физкультуру.

Большинство девчонок из нашего класса остались в раздевалке, а кто-то и вовсе умудрился сбежать домой, хотя впереди был еще один урок. Я настояла на том, чтобы «болеть за наших» в спортзале, и Маша нехотя повиновалась. Я убеждала себя и ее, что мне очень важна победа нашей команды, но подсознание мое прекрасно знала, что я попросту нашла повод полюбоваться Колей Гусевым.